Вечный Робинзон

Четверо, во главе с бригадиром, руководившим подмы­вом, стали у гидропушек и открыли задвижки. Струи хлестнули по глине. Ров немедленно заполнился водой. Один из кессонщиков ударил железкой по трубе. То был сигнал. На­верху включили откачку. Никиту поставили следить за трап­пом, то есть за водозаборной насадкой на конце толстой подрагивающей от напряжения кишки, армированной про­волокой. Круглые заборные отверстия литой, тяжёлой на­садки часто закупоривались галькой с глиной. Откачка, само собой, прекращалась. Нужно было быстро остановить мони­торы, - иначе их могло затопить. Пока вертелись задвижки мониторов, ров с невероятной быстротой заполнялся водой. И вот, Никита должен был буквально нырять в жёлтую жижу и пальцами выковыривать из траппа гальку, которую заса­сывало обратно в отверстие, как только удавалось её отле­пить. Нужны были известная ловкость и сила пальцев. У Ни­киты получалось; он был горд своим трудовым геройством. Мокрый и грязный с головы до пят он не испытывал и тени того страха перед “адскими условиями труда”, которыми пу­гал его Анатолий. Напротив, ему нравились трудности и опасности: он был настроен романтически. Юность, как все­гда, не знает цены жизни и здоровью, - их у неё в избытке, а вот риска немножко не хватает, чтобы оттенять упоительную уверенность в себе.

Вот и здесь ему казалось, что он легко справляется с опасностью уже только тем, что пренебрегает ею. А опасность была, и немалая. Техника безопасности здесь практически отсутствовала. Не было дублирующего оборудования наверху; не было спасательной бригады; связь с “сушей” поддерживалась с помощью старого гаечного ключа, подвешенного на проволоке: им стучали по трубе ус­ловным стуком; декомпрессионная барокамера была неис­правна, - так что случись “заломай”, и помощь было бы не­возможно оказать.

Всего этого Никита не сознавал, - ведь большую часть юной отваги следует отнести к тому, что ответственность за тебя несут другие, взрослые. Теперь вот - Анатолий.

Он поселил Никиту у себя в квартире, на раскладушке. В комнатах было совершенно пусто. Стояли кровати (разумеется, железные) и несколько стульев, на которые ве­шали и просто бросали одежду. Кроме Никиты и Анатолия здесь ночевали ещё несколько сотрудников.

В первое своё утро на новом месте Никита проснулся от ясно ощутимого запаха так называемого “пердячего пара”. Он тут же с ужасом подумал, что это он так испортил воздух, и потому лежал, затаившись, боясь разбудить товарищей, могущих унюхать злого духа. Вонь, однако, не рассеивалась, так что Никита начал уже и сомневаться в своём авторстве. И был прав. Вскоре выяснилось, что воздух испортил некто много более крупный, чем Никита, - и не в комнате только, а и во всём городе. Когда они вышли в не полностью ещё про­зрачное утро. Никита увидел, как над городом стелется жёл­тый сернистый дым из труб химкомбината.

Солнце, однако, поднялось повыше, задул ветерок, и дым отнесло в поле; вонь исчезла. Для Никиты, впрочем, главное было, что это не он. Настроение подымалось вместе с подъ­емом сентябрьского солнца. За углом они сели в “блядовозку” (как называл Анатолий свою служебную “ВОЛГУ”) и помчались в порт. В порту был завтрак, равный доброму обеду и неслыханно дешёвый. Меню было не то, что в Политехе: здесь можно было поесть настоящий обиль­ный салат из помидоров со сметанаой, а на десерт взять здо­ровенных ломтей спелых арбузов. Также здесь было настоя­щее мясо, большими кусками, и всё - за сущие копейки. Ни­кита, как жрец желудка, был в восторге.

А потом, ожидание на пирсе перед синей гладью воды, и ходка на катере, через гавань, к дамбе. Капитан даже дозво­лил Никите стать за штурвал.

Согласитесь, это было уже на пределе мечтаний: чувство­вать послушность настоящего морского катера, стоя за штурвалом, в настоящей рубке…

А там, на дамбе, такие весёлые и такие “свои” работяги, морской воздух, красавцы пароходы, иллюминированные ночью: Никита любовался ими, работая в ночную смену. Среди такого сплошного “хэппенинга” мог ли Никита ду­мать о какой-то там технике безопасности?

Но Анатолий, который и в самом деле взял на себя ответственность за Никиту, думал. Свой спор с юнцом он проиг­рал и не жалел об этом. Через три дня он снял его с кессон­ных работ, невзирая на протесты Никиты, и поставил на монтаж опалубки.

Работая наверху и тоже отнюдь не в безопасности, и об­щаясь с рабочими, Никита пришёл к убеждению, что Анато­лий сам повинен в плохих условиях труда и отсутствии его должной охраны. В результате у Никиты появилась оппози­ция к Анатолию, как к плохому начальнику…

*

Кроме работы была ещё и жизнь, и тёплые сентябрьские вечера. Оказалось, что техника безопасности существует не только на производстве, но и на зелёных улицах, площадях и парках, освещенных и нет. И пренебрежение ею было столь же чревато…

Светящийся полушар танцплощадки в городском парке. образованный светом фонарей в союзе с пылью, поднятой шаркающими ногами танцоров, до отказа был наполнен звуком джаз-банда, потными телами, иллюзиями и сексом, - так что стоящие по периферии круга ощущали плотность этого объёма почти физически. У невысокой девушки в облегающем синем полушерстяном платье была изумительно мягкая и жаркая плоть. В скором будущем девушка обещала изрядно растолстеть, и именно благодаря этому обещанию тело её имело теперь наиболее приятную, не рыхлую и не слишком упругую консистенцию. Никита ощущал эту плоть сразу в нескольких измерениях: животом и грудью, и рукой сквозь ткань платья; и нос его, длинный и курносый, обонял запах затылка, а щека касалась фарфорового, алеющего в электрическом свете уха. И казалось ему, что весь он напол­нен такой нежной страстью: такой нежной и обморочной, которая, безусловно, должна была выделить его для этой де­вушки из общей толчеи. Он же выбрал её из толпы не за де­вичество, - которое, впрочем, было сомнительным, - а за женственность.

Женственность … Что более всего нравится мальчикам (добавим от себя: неискушённым) в девочках? И что менее всего перспективно в плане реализации неясной мечты о союзе с ангелом?

Сейчас самое главное было в том, что она отвечала… Она не обливала высокомерным презрением, вызывая на упорное ухаживание, как это делали многие другие, - нет, она пони­мала и принимала томление Никиты, несомненно видя, что он ребёнок и девственник и распалённо “голодный”. Тут уж мысли юношеские летят далеко: “навеки, навсегда вместе…!” “навсегда” ведь даёт право на эту сдобную плоть, И она ве­рит: она знает, что этот мальчик, слишком “фантастический”, послушно пойдёт за своею похотью в ЗАГС и дальше, в ярмо семейной ответственности.

Вот, встретились два взаимных влечения и услаждают друг друга. Казалось бы, что может помешать им? Разве вза­имное чувство не высшая инстанция в отношениях полов? Никита позволял себе думать, что это именно так. Мольер, Бомарше, Островский, Горький, и многие другие прогрес­сивные авторитеты, признанные в официальной культуре, в которой воспитывался если не сам Никита, то его ум, под­тверждали это.

Конечно, для Никиты не было таким уж секретом, что в реальной жизни существовали и другие основания партнер­ства и брака, основанные на ином праве, нежели право чув­ства и влечения. Все эти иные формы: и брак по расчёту, и по воле родителей, и по воле общины, и прочие, объединённые насилием над чувством и влечением, и над тем, что просвещенческой свободе кажется “личностью”. Сказанные иные основания брака, несомненно, более традиционны и, - в известном отношении, - более культурны, нежели бесплатная государст­венная регистрация взаимной похоти; и они отнюдь не ушли из “прогрессивной” советской жизни. Но Ни­кита извлекал из наличного набора наиболее приятную для него культурную форму, хотя этот его выбор происходил и не без влияния текущего “исторического момента”. Как раз сила этого “момента” сообщала Никите некото­рую уверенность в своей правоте, или, точнее сказать, поро­ждала претензию на утверждение своего образа действий в этом вопросе. Такой психический (или, душевный, - в угоду филологам) настрой сохранялся у Никиты столь долгое время лишь потому, впрочем, что он никогда раньше не ходил на тан­цы и не крутился в уличных компаниях. Он замыкался в мире своих мечтаний, в каковой сфере, ес­тественно, наибольшим влиянием пользовались книги. Нра­вы же, господствовавшие в молодёжной среде, были ему ма­ло знакомы. Или, наоборот, хорошо знакомы и …чужды, - потому он и замыкался в себе? Но, так или эдак, а по окончании очередного танца с Леной, - так звали его пас­сию, - к Никите подошли двое ребят, они отвели его в сторон­ку и, как они полагали, вежливо осведомили Никиту о том, что Лена - “застолбленный участок”, говоря терминами Клондайка; что у неё есть парень в армии, и она должна его ждать. Они также сказали, что если бы он, т.е. Никита, не был приезжим и, следовательно, гостем города, то он бы уже валялся где-нибудь неподалёку в собственном дерьме.