Вечный Робинзон

Грянул гонг, и Никита заплясал на упругих ногах вокруг противника, по-прежнему что-то имитируя. Тот переступал вяло, что сразу же обеспокоило Никиту. Это означало, что он не изображает из себя боксёра, а хочет всерьёз драться, экономит силы и рассчитывает на убойный удар. Одна эта догадка уже заставила Никиту бояться, и но­ги его из резиновых стали ватными. Это было неприятно ощущать, и добавляло тревоги. Никита старался достать противника прямой левой в голову, но тот был закрыт и надвигался на Никиту, как бык.

Очень скоро Никите стало ясно, что его лёгкие толчки, которые нельзя было даже назвать ударами, не производят никакого впечатления на “вахлака”, и что здесь нужно не обозначать удар, как на тренировке, а бить, но Никита не мог вложить в удар силы. Между тем удары противника бы­ли увесисты, и хотя он не доставал Никиту по-настоящему, но устрашал. Кроме того, Никита выдохся на второй минуте и уже не мог так быстро перемещаться по рингу. Вахлак же неумолимо шёл на сближение. Раунд тянулся долго, как год. Никита полностью ушёл в оборону, что тут же было отрица­тельно отмечено публикой. Но ему было не до публики, - он молился об одном: чтобы раунд побыстрее кончался.

Секундант, обтирая его полотенцем в перерыве, шептал на ухо: “держи дистанцию, не иди на сближение, доставай его прямыми длинными”. Легко сказать! Никита хоть и был высок ростом, но руки у него были короткие: досадный не­достаток, на который тренер почему-то не обращал внима­ния. А фактически, Никита не годился для бокса по своим пропорциям. При коротких руках рост не создавал преиму­щества, а наоборот: только создавал лишний вес. Во всяком случае, у этого “оранга” руки были длиннее, чем у Никиты, и неизвестно, кто кого должен был доставать прямыми длин­ными. Он шёл, наклонившись, закрыв лоб перчатками, так что бить прямыми было, собственно, некуда,- разве в темя? И Никита тратил понапрасну силы, ударяя по перчаткам, пробить которые он не мог. Конечно, нужно было быть по­активнее, стараться раскрыть противника, маневрировать, набирать очки, но Никита уже сдался: его рефлективное “Я”, быстро переходящее от самовеличания к самоуничижению, уже увяло, уже махнуло на себя рукой.

Кое-как дотянув второй и последний раунд в постоянном отступлении, получив несколько ударов по корпусу, Никита, наконец, дождался вожделенного гонга и, не помня себя, оказался в центре ринга. И судья держал его за руку, - уже без перчатки, но ещё в эластичных бинтах, - и одновременно подымал высоко вверх руку его противника. И публика пле­скала, и тот кланялся, прижимая к груди свободную, как будто раненую руку. А Никита стоял красный и стыдился, но не очень, так как был киником, и чувство стыда у него пере­межалось подленькой радостью от того, что он без особых потерь выпутался из дурацкого поединка, который ещё неиз­вестно чем мог бы закончиться, если бы “вахлак” действи­тельно достал его своим длинным “хуком”” Что же до “публики”, то Никита легко избавлялся от давления отрица­тельных оценок, начиная в свою очередь презирать тех, кто выставлял ему оценку.

Девочки, восхищавшиеся Никитой вначале, теперь отво­рачивались или смотрели с презрительным сожалением: они не любили тех, кто не мог бы подчинить их себе грубой силой. А Никита не мог, - так же, как не мог он подчинить себе своё тело, и потому не успевал в спорте.

Глава 55

У ног учителя.

- Вы, молодой человек, как я вижу, всё ещё организуете себя, выбирая между той или другой политической системой; но тем самим вы ставите себя в довольно нелов­кое положение в отношении жизни. Если ограничиться та­ким поверхностным выбором, то это приведёт вас к наси­лию.

- Да, конечно, я понимаю; зло коренится глубже, в самих основах цивилизации, - поспешил Илья выправить свой статус в глазах уважаемого собеседника, - но, разве моё предпочтение демократии перед тоталитаризмом разве не имеет этической ценности, не разворачивает меня лицом к вечному бытию?

- Это предпочтение лучше приберечь для ситуации реальных политических выборов. В повседневности же важнее различить умение видеть в ближнем свободную самоценную личность и неумение; также - желание иметь ближнего целью, а не средством, и нежелание поступать так. Это будет ближе к этике, тогда как по­литическая мысль способна выбросить вас на опас­ную периферию общественного быта, где бушуют демониче­ские страсти. Вот, вы говори­те: демократия, тирания, цивилизация… - но это ведь всё какие-то имперсоналии: что-то безличное, и в этой своей безличности, стоящее в од­ном ряду с такими фантомами, как “добро” и “зло”. А ме­жду тем, зло всегда персонально и добро тоже.

- Значит, по-вашему, политическая система - фантом? В каком смысле?

- В прямом. Разве это не объективированное понятие? немощная конструкция ума, у которой нет никакой плоти, и поэтому она есть ничего более, как надпись на плоти чужой?

- Мне казалось, это способ жизни народа, а не просто понятие

- Боюсь, это способ жизни, в котором нет жизни. Поэтому и овеществлённый он столь же мало реален, как и понятие о нём.

- Что же, в таком случае, реально?

- Реальны духи. Вспомните, у Иоанна в 4-й главе: “Бог есть дух”, - а боги истинно реальны.

- Но странно, разве “дух” не означает как раз “фантом”, “призрак”, “привидение”?

- Нет, нет, молодой человек, вы путаете, и повинна в этой путанице, отчасти, неточность языка: его большая приблизи­тельность, особенно в том, что касается духовной сферы. На самом деле, “призраки”, о которых вы говорите, в большинстве случаев суть эффекты некоторых инспираций души. По сути - это те же объективации, или проективные синтезы, - только невольные. Эти вещи, в принципе, сами по себе неинтересны. Правильнее различать настоящих призраков.

- А кто же эти “настоящие призраки”?

- Люди, человеки, дорогой мой, - вот призраки. Так же и духи, демоны, боги, - всё это люди.

- Значит, человек может быть призраком или духом или богом…?

- Да, конечно, он всегда есть кто-то из этих, сказанных.

- Как это понимать?

- Лучше видеть, чем понимать.

- Но что?

- Видеть плоть духа своими умными очами. Ведь плоть духа - это воля; точно так, как и видимая, чувственная плоть есть животная воля. Но только плоть духа - это разумная, господская воля. И если вы научитесь видеть волю своими разум­ными очами, то вы сможете заметить, что многие люди яв­ляют очень слабую духовную волю, не имеющую настоящей собственной силы, чтобы быть; что они схематичны, тенепо­добны, и суть в этом смысле только образы, рисунки на чуж­ой им плоти. Увидите, что многие, претендующие быть личностями, не самобытны: всё время отсылают куда-то, к каким-то объективностям, каким-то социальным телам. Час­то так называемая личность есть не более чем система ссы­лок или референций. А это значит, что она заимствует силу из внешнего источника, утилизирует иную волю, чтобы ожив­лять себя; чтобы тень казалась живой. Вот такая “личность”, или “квазиличность” и есть настоящий призрак; и задача каждого человека в его становлении стать из призрака на­стоящим духом, обладающим плотью, - как обладал духов­ной плотью известный вам совершен­ный Человек, Иисус Христос.

- Ваша убеждённость впечатляет, - ска­зал Илья после того, как собеседники прошли сквозь хроне­му обоюдного молчания, когда каждый из них был погружен в свой собственный поток, - но всё-таки это трудно постичь. Люди часто в наше время употребляют слово “дух”, но, в сущности, обозначаемое этим словом остаётся чем-то неуло­вимым, эфемерным. Когда мы говорим “человек”, то это что-то определённое, но дух… Какими только их себе не представляли!

- О нет, вы ошибаетесь. Ошибаетесь, если думаете, что че­ловек это что-то определённое, реальное. Реальна обезьяна вида Homo, носитель человека, и это создаёт иллюзию. Человек же - это самый настоящий фантом. Принципиально он не отличается от фантастических чудовищ и персонажей ночных кошма­ров. Чаще всего он и есть один из них. И эти фантасмагории не сле­дует путать с духами. Тем меньше следует путать с ними и все эти идеальные предметы, как то: “человек”, “общество”, “цивилизация”, “Я”, “имярек” и т.п. Они суть такие же про­дукты рук человеческих (в широком смысле последнего сло­ва), как дома, скульптуры, дороги, украшения и прочее, того же рода; столь же искусственные и столь же неживые. Их ка­жущаяся жизнь - это жизнь марионеток, дёргаемых куклово­дом. Мы живём в мире кукол, и то, что мы называем “человеком”, есть только наше синтетическое представление. Вы говорите, будто бы человек конкретен, но я утверждаю, что как раз кажущееся нам конкретным из-за привлечения в дело чужой плоти на самом деле есть абстракция. Человек, нарисованный на шкуре обезьяны не реален, потому что он не живёт сам.