Страница 13 из 14
И вот оно, началось: в пятом часу вечера впервые загудела сирена. В мгновение все улицы опустели. Жутко ожидание: что-то будет? Однако через час прозвучал отбой: ложная тревога…»
Вы, вероятно, обратили внимание на то, уважаемый читатель, что Италия объявила войну не Египту, а Англии и Франции. Казалось бы, что до этого египтянам? Ведь Египет еще в 1922 году был провозглашен независимым государством. Но дело в том, что независимым он был по большей части на бумаге. Страну контролировала бывшая метрополия, Англия. Ее войска стояли в зоне Суэцкого канала, порт в Александрии служил и военно-морской базой. Италия даже не удосужилась объявить войну Египту.
Правда, под давлением англичан египтяне вскоре разорвали дипломатические отношения с Италией, но не более того.
Точно так же обстояло дело и с отношением Египта к Германии. Несмотря на то, что в 1942 году немецкие войска заняли часть египетской территории и рвались к Александрии, Египет объявил войну Германии лишь 26 февраля 1945 года! Это чисто символическое в ту пору решение было принято лишь для того, чтобы в когорте победителей занять место в создаваемой Организации Объединенных Наций.
Для Египта это была чужая война. Его небольшая армия не принимала участия в военных действиях. Когда в 1987 году я впервые побывал в музее в Эль-Аламейне, то был поражен тем, как он устроен. Залы разделены ровно пополам: слева – экспонаты, рассказывающие о войсках союзников, справа – о войсках держав “оси”. Полнейший нейтралитет, непонятный советскому человеку. О позиции самого Египта в этой войне нет даже намека. А к западу от Александрии, в городе Мерса-Матрух, в бывшем бункере Роммеля даже устроен музей.
Да, для советского человека это выглядит странно. Но давайте посмотрим на это глазами самих египтян. Им осточертело многолетнее господство англичан, и многие размышляли так: враг моего врага – мой друг. Да и фашистская пропаганда внушала мысль о том, что поражение англичан принесет Египту свободу. Так что не удивительно, что в Каире даже проходили демонстрации под лозунгом «Роммель, вперед!»
Но это было позже, а пока египтяне с тревогой ожидали возможные жертвы в войне, в которой по существу не участвовали.
«14 июня. Ездил в город, где узнал о занятии немцами Парижа. Только вернулся домой – сирена… Для внешнего слуха – дико неприятная, ужасающая сирена. А ведь по существу – что в ней “неприятного”? Ведь она предостерегает нас от смертельной опасности. Сорок минут длилось томительное ожидание, пока не прозвучал отбой.
Да, мы знаем, что “гораздо большая уязвимость от авиации – приморских жизненных центров”, и что “авиация (Италии) является одной из самых мощных в мире”.
Сорок минут…
Я и дети стояли у окна в столовой, наблюдая, как быстро пустела длинная улица. Опустела она в мгновение ока. И улица наша, и (знаю) весь город как бы вымерли при первых же звуках сирены.
15 июня. Все витрины в магазинах испещрены тонкими полосками бумаги (иные витрины изображают сложные геометрические фигуры): это для того, чтобы от сотрясения воздуха при разрыве бомб не полопались стекла. Некоторые дома, возле дверей и нижних окон, спешно обкладываются мешками с песком. На площадях для чего-то роются окопы…
И это – Александрия! Красавица Александрия!
17 июня. (Записано глубокой ночью). Тревожно и страшно стало теперь жить. И не потому страшно, что на каждом отрезке данного времени возможна гибель, а потому, что эта возможная земная гибель может случиться до завершения всего того, что необходимо еще осуществить. И только потому, что мы Христовы, душа как-то мирится (вернее, смиряется) с возможностью преждевременного (?) ухода.
Особенно жутко по ночам и по вечерам. Страшно человеку в эту пору, потому что так мало человеческого осталось на земле…»
Первые дни необъявленной войны были лишь ожиданием беды. Но беда не заставила себя долго ждать.
Первые испытания
«21 июня. Прекрасный лунный вечер переходил в ночь, когда наконец-то произошло то, чего более всего боялось население города и чего все же не избежало оно: ровно в час ночи загудела сирена, ровно в час ночи началась тревога и закончилась только к семи часам утра.
Почитав немного и приняв душ, я около одиннадцати лег в постель. Но долго не мог заснуть, как бы предчувствуя тревогу… Ведь вот же: все ночи спал хорошо, а на этот раз сон бежал от глаз. Только-только задремал я, как был разбужен и сразу же поднят на ноги разрывами снарядов необычайной силы (но где-то далеко, в порту, решил я). Однако же зловещее гудение аэропланов все близилось, близилось и вскоре буквально загудело над Ибрагимией, прямо над нами.
Начался обстрел из зенитных орудий.
Конечно, на ноги поднялся весь дом, и наша столовая наполнилась жильцами верхних этажей; зазвучала греческая, арабская, французская речь… Кто-то постучался из сада. Я открыл дверь и в коридор буквально хлынул лунный свет. А в пролете – темная, точно вырезанная из картона, фигура Гавриила Яковлевича Е., нашего жильца.
Вскоре все ближе начались разрывы сбрасываемых бомб. Я отчетливо слышал их скрежещущий и глухо свистящий – гудящий полет – падение. Наш дом буквально сотрясался от этих разрывов и от обстрела неба зенитными батареями.
И во весь этот длительный (еще непривычный для нас) период мистически жуткого ночного грохота был явственно слышен не прекращающийся полет аэропланов.
Как только сирена загудела отбой (уже утром) и таким образом завершился наш плен, началась обычная жизнь: запели на все голоса разносчики товаров, выхваливая свое добро; чьи-то куда-то побежали дети (им все интересно посмотреть, лишь бы пустили!); у соседей зазвучало радио; кто-то принялся за выколачивание ковров… Ко всему этому еще и пение птиц в саду. Господи, сколько жизни вокруг, ничем не победимой жизни!
22 июня. Все то же. Кофе, книги, записи… Но и не совсем то же. Прихожанка М. прислала за иконой (понадобилась икона!..), другая прихожанка пришла справиться: будет ли сегодня Всенощная… Зашел член церковного совета Н. проведать меня; он необыкновенно грустен от обилия ночных впечатлений, от первого крещения огнем… Сейчас он отправился на рекогносцировку в город: узнать о результатах налета. Обещал еще раз зайти.
Дети занялись оклейкой окон полосками бумаги, усердие их поражает меня. И хорошо, что они занялись делом, отвлекающим от мрачных размышлений и бесконечно трудных, не детских вопросов.
Вернувшийся из города Н. сообщил, что невдалеке от нас разрушены бомбами четыре дома; есть убитые и раненые… Удар был направлен главным образом на порт, но сведения оттуда добыть невозможно.
Всенощная… Молящихся в церкви почти не было (боятся покидать дом), но клир и лик явились в полном составе.
Едва отверз я царские врата и возгласил “Слава Святей”, только подал Жоржик кадило, как загудела сирена. Воздушная тревога. И во весь довольно продолжительный период тревоги своим обычным чередом шла Всенощная.
И десятилетний Жоржик, несмотря на беспокойство, охватившее улицу, спокойно прислуживал мне. Вернулись домой мы еще засветло и я успел побывать в семье К. Там все в расстроенных чувствах от бессонной ночи.
Вечером мы опять пережили тревогу. Все жильцы, что над нами, спешно куда-то уехали.
23 июня. Следующая тревога была уже ночью. Но я не поднимался с постели; вот в этом-то самообладании и заключается столь необходимое приспосабливание к войне. Нужно пройти через первичный страх и победить его. Как бы ни было подчас не по себе, жить нужно не меняя своих привычек: только таким путем можно сохранить себя – свою бодрость и свою трудоспособность на продолжительное время. Если быть нам еще и при новой войне, не забудьте этого совета…
24 июня. Посетил один из ближайших пунктов разрушения. Здесь на месте зданий – руины… Жуткое зрелище; гораздо более жуткое, чем предполагал я… Пусть это обыденное зрелище всякой войны – всякого меча и всякого огня. Но в этой обыденности – необыденный знак безлюбовной жизни. Жоржик провожал меня в этой печальной прогулке; его нежная душа содрогнулась от вида этого разрушения…