Страница 73 из 89
Николь остолбенела. Какая-то противодейственная сила отняла у неё способность говорить. Первоочередно ей пришло на ум, что парень вёл себя так, как того и подобает случай, в котором он оказался. Стало ясно, почему он столько времени избегал откровенного, словом, интимного разговора о нём, как о личности, прежде всего потому что он не считал себя конкретной личностью. Он потерял свои истоки. Затем ей вспомнилась нашумевшая история с погибшим альпинистом, Аланом Джекинсом, и её встревоженная душа тотчас наполнилась сомнением. Николь на минуту предположила, что Макс и есть без вести пропавший Алан Джекинс. Те предположения зародились благодаря схожим деталям. Николь не знала, как выглядит погибший альпинист, впрочем, его внешность могла претерпеть значительные новшества уже в Красном Ручье. Единственным из её круга кто был более или менее осведомлен о злополучной трагедии был Кир Булавин. Но, находясь в посёлке, тот неоднократно сталкивался с парнем и не заподозрил ничего. Потому и Николь поставила точку в своих сомнениях. («Вероятно, совпадение. »)
Николь пристрастно оглядела его: несчастный облик, пустой и подавленный, толкал её броситься к нему на шею и поскорее утешить. Но она не шевельнулась. Несколько мгновений тишины помогли ей справится с лёгким шоком. Она вкрадчиво спросила:
– Получается, Макс – твоё ненастоящее имя?
– Нет. Меня потому и прозвали Странник, что я потерялся. Когда я пришёл в себя, местные засыпали меня вопросами: кто я и откуда. Они были настроены враждебно. Все, кроме Самуил Петровича. Он обосновал меня в этом доме временно, пока из Москвы не вернётся его дочь. Как только люди поняли, что я не прикидываюсь и действительно не помню кто я – они подобрели. Вечерами я доставал из рюкзака предметы и часами рассматривал карту, слушал песню, на которой остановился в прошлой жизни… Я взывал к остаткам памяти, но все мои старания были напрасны. Вместо размытых картинок прожитых дней в голове всплывали только чёрные пятна, квадраты… Мне пришлось выдумать себе имя, чтобы не слоняться безымянной тенью. Я каждый вечер стараюсь обрести себя – но там пусто… Там всё в чёрном цвете – цвете пустоты…
Макс избегал её сочувствующего взгляда, в его глазах царили боль и смятение; казалось, его душа мечется по телу, не находя покоя.
– С тобой я забываюсь, и мне намного легче… Я чувствую себя личностью, а не просто чьей-то безликой выдумкой… – он взглянул на неё умоляющими глазами, необычайно нежными, полными трагедии. – Останься! Ты нужна мне!
Грудь Николь сдавило неприятным спазмом. Она еле дышала! Головная боль усилилась, и она с трудом проглотила комок.
– Мне очень жаль, милый...Я бы ни за что не уехала сейчас, если бы не это важное дело. Пойми меня правильно. Я очень хочу тебе помочь! Но сначала я должна отстоять посёлок.
Его выразительные глаза злобно блеснули.
– Как ты можешь быть такой жестокой? И это после того, как я открылся тебе!
– Я никогда не вела себя жестоко по отношению к тебе! Невозможно передать словами, какое искреннее сочувствие переполняет моё сердце. Но я сама заварила эту кашу – мне её и расхлебывать.
– Ты испытываешь к ним большую любовь, чем ко мне! А как же моя любовь? Ты безжалостно топчешь её ногами!
Нарастающая злость уничтожила сострадание, и Николь потеряла над собой контроль.
– Да ты хоть знаешь, что такое любовь?... – несвойственная ей злость застыла на губах и в мерцающих глазах. – Не думаю, что знаешь. А я скажу тебе что: любовь – это самопожертвование, неоспоримое доверие и полная самоотдача! Все эти слова для тебя не значат ни единого гроша, пустой звук! Ты думаешь исключительно о себе. Вся твоя сущность – пресловутый эгоизм, – Николь выдохнула. – Если я не поеду, рано или поздно ты и эти замечательные люди останутся на улице. Пойми ты наконец, я делаю это не только ради них!
Макс снова отвернулся к окну. Слова разгоряченной девушки глубоко оскорбили его. Он начинал жалеть, что поведал ей самую сокровенную тайну, о которой многие в Красном Ручье уже давно забыли. Николь смотрела на него, тяжело дыша. Казалось, боль усиливалась с каждой секундой, разрывая голову на части. Она полезла в рюкзачок и, открыв упаковку, её ненароком пошатнуло в сторону.
(«Только не это…»)
Чувство безысходности заставило Николь присесть на кровать: в блистере не оказалось ни одной обезболивающей таблетки. Она уронила голову на руки, а её красивое и всегда свежее, точно после долгой прогулки, лицо приобрело серый оттенок. От боли хотелось лезть на стену. Прикрыв тяжёлые веки, ей представилось, что шея не выдержит колоссального груза и вот-вот сломается в нескольких местах.
Макс молча достал самокрутку и направился на улицу. Он кипел злобой и презрением, на тот момент не отдавая отчёта, кого ненавидит больше: себя или Николь. Он бросил мимолетный взгляд на девушку, и его тело покинула враждебность.
– Что с тобой?
Он присел рядом, всматриваясь в обескураженное лицо Николь.
– Голова болит. Я совсем не спала ночью, и как назло обезболивающее кончилось.
Макс призадумался. Он смотрел на Николь сочувственно, ласково, будто минуту назад и не было нелепой склоки между ними. Его телодвиженьями снова управляло непоколебимое спокойствие. Ещё минуту он молча размышлял, а затем загорелое лицо просияло, и он отлучился в другую комнату. Николь тем временем подошла к окну и распахнула его настежь. Прохладный воздух силой ворвался в комнату, облегчая дыхание. Начинало темнеть. «Дожить бы до завтра!» – подумалось ей.
Она зажгла свечи в канделябрах возле кровати и подошла к зеркалу. Её потрясло собственное отражение в полный рост. Только сейчас она заметила, что её щеки – некогда обаятельные и сдобные – впали, сильно заостряя черты; руки стали значительно тоньше, а открытые ключицы сильнее возвышались над телом.
Спустя пару минут Макс вернулся. В его руках находилась закрытая баночка с маслом.
– У меня есть одно верное средство, которое точно снимет боль. Но предупреждаю сразу: оно имеет лёгкий одурманивающий эффект. Мне его дал Петрович, когда я корчился от адских болей в переломанных ногах. Его нужно нанести на тело.
Он подошел сзади, припадая губами к шее девушки. От легкого покалывания его бороды Николь ощутила прилив возбуждения. Он бережно втер пальцами душистое масло в её виски. От удовольствия Николь закрыла глаза. Кровь быстро прилила к вискам, а боль постепенно притуплялась. Он достал из тумбочки музыкальный плейер и, включив его, стянул рубашку. Николь прислушалась. Ее слова лились потоком странных ощущений.
– Как же она похожа на нас, – сказала Николь.
Макс лишь улыбнулся, подпевая:
«… I'd love to wake up next to you
So we'll piss off the neighbours
In the place that feels the tears
The place to lose your fears
Yeah, reckless behavior
A place that is so pure, so dirty and raw,
Be in the bed all day, bed all day, bed all day
Fucking in, fighting on
It's our paradise and it's our war zone
It's our paradise and it's our war zone
Pillow talk[4]….»
«…. Я бы хотел просыпаться рядом с тобой.
Так что мы пошлем к черту соседей
В месте, познавшем вкус слёз,
Там, где можно лишиться своих страхов –
Да, это так безрассудно.
Это место такое непорочное, и при этом пошлое и неприличное: