Страница 95 из 108
Князь Борис тотчас же выехал в Троицкую лавру с малой охраной, чтобы не привлекать внимание, и негласный договор с архимандритом был заключён.
Момент был решающим: дорога к Троице была проторена. Но ни одна сторона не начинала действий. Не были уверены в своих силах или опасались худой славы? Но трусили обе стороны. У царицы Натальи везде имелись караулы, и достаточно было малой тревоги, чтобы произошла большая заваруха. Однажды Никита Зотов в ночное время с двумя стрельцами поднял на ноги всех во дворце. Как только их ввели к спавшему Петру, они истошно завопили:
— Ох, государь, твоя супротивница Софья приказала ударить в набат на Спасской башне! Уже люди бегут со всех концов. На Москве страх что деется!
Это была заведомая ложь. Слова «бегут со всех концов» заставили Петра мгновенно соскочить с кровати. Он рванулся во двор к лошади и в чём был помчался к Троице. Не сказав хотя бы слово матери, не отдав даже необходимых распоряжений, он задал лошади бешеный галоп. Бывший при Петре Алексашка Меншиков понёсся за ним, успев приказать жильцу Бровкину, чтобы тоже ехал следом, захватив бельишко государя.
Алексашка догнал-таки Петра, крикнул:
— Стой, мин херц, надень штаны!
Но эти слова не произвели на царя никакого впечатления. Он продолжал скакать, не оглядываясь. Как остановить на полном скаку этого бешеного? А Алексашка нашёлся:
— Мин херц, к архимандриту без штанов тебя не пустят!
Пётр расслышал эти слова, понемногу осадил коня, трясущимися руками схватил своё бельишко, протянутое ему Бровкиным. Алексашка помог одеться, сердито ворча:
— Экий ты... Или в монастыре беспорточных принимают?!
В лавре, видимо, ожидали высоких гостей. Царя Петра сразу провели к архимандриту. Пётр, ничего не говоря и не раздеваясь, сразу повалился на ложе. Алексашка едва успел снять с него кафтан, как он сразу же провалился в сон.
Когда об этих событиях донесли царевне Софье, она сказала:
— Бешеный! Чисто бешеный! За ним никто и не думал гнаться.
Сама она не отдавала никакого распоряжения ударить в набат на Спасской башне и не затевала никаких стрелецких засад для Петра. Напротив, думала, что всё обойдётся миром. О том же говорил ей и брат, царь Иван.
Судя по всему, вся эта история с бегством Петра в Троице-Сергиеву лавру была подстроена заранее: ведь договор с архимандритом, хотя и негласный, уже существовал. Так зачем нужна была эта паника?
Видимо, самым заинтересованным лицом в этой истории была царица Наталья. Когда был обдуман переезд в Троицу, Наталья Кирилловна, несомненно, столкнулась с нежеланием Петра ехать туда, и не только потому, что он не терпел церквей и монастырей. Всей душой он рвался на верфь, к своим любимым кораблям. Он не мог не понимать, что если его «запрут» в Троице, то путь на Переяславское озеро ему будет закрыт — и надолго. Мать понимала чувства сына, знала его мысли. Никакой силой не могла бы она заставить его ехать — и надолго — в святую обитель. Оставалось взять на испуг, что и было сделано.
Зотов со стрельцами вошли не к Наталье, а к Петру, хотя именно она была во дворце хозяйкой-распорядительницей. Значит, «переселить» в Троицу надо было первым делом самого Петра. Довести до него выдумку о набате доверено было Никите Зотову, который у Натальи Кирилловны был своим человеком. Вот он и пригодился на это обманное дело. Да и задумано было осуществить всё ночью, чтобы вернее удалось, ибо ночью страх вызывает панику. А это сулило удачный исход задуманному. И, наконец, когда была обнаружена неправда с набатом, почему не были наказаны люди, так напугавшие Петра?
Словом, во всём давал себя знать скрытый замысел. Но, как бы то ни было, царь Пётр поселился в лавре, и это определило дальнейший исход событий. Определило и судьбу державы.
После того как царица Наталья с домочадцами и вся челядь, а следом пушки с мортирами покатили в Троицкую лавру, московские люди поняли это так, что вся власть ныне отходит к царю Петру. Поддержка архимандритом Викентием царя Петра много значила для людей. А после того как патриарх поехал в лавру и остался там, никто уже не сомневался, на чьей стороне сила.
Москву охватила смута. Царь Иван ещё сидел на троне, а Софья оставалась правительницей, но все чувствовали, что скоро этому двоевластию придёт конец. Мало кто спал в те ночи, слышно было, как, громыхая по деревянному настилу, отъезжали из Москвы боярские колымаги. На телегах либо пешком остальной люд тоже спешил на ярославскую дорогу. А ближе к концу августа на дороге образовались настоящие заторы. Москва двинулась к Троице. Перед лаврой и в более далёких посадах образовались настоящие обозы. Вскоре обнаружилась нехватка в хлебе, съестных припасах и конском корме. Часто возникали скандалы и драки. От солнца и непогоды укрывались под деревьями. В палатках жили лишь бояре да богачи.
Всех этих людей согнал в одно место страх. Говорили: «Ежели кто не явится в лавру либо замешкает, тому быть в смертной казни». Люди не помнили, чтобы когда-либо было столько злых шептунов, разных гадателей и смутьянили они в пользу царицы Натальи и её сына. Людям внушали то, что отвечало их чаяниям, но явно противоречило действиям и замыслам Петра. Говорилось, к примеру, что иностранцев выселят из России, а дворы их отдадут московским жителям. Мужикам и холопам будет воля: живи, где хочешь и без всяких повинностей. Боярам же не велят ездить в каретах и держать холопов, оставят им, как и всем прочим, по одному двору, чтобы прокормиться. А хозяйничать в державе и править делами будут гостиные и слободские люди. Они станут ходить по дворам и повторять: это-де сделайте, а этого не надо...
И выходит, что к добру ныне власть меняется. Когда они ещё так разговоры вели, чтобы вольно и вволю?
— Сказывают, Милославским пришёл конец.
— Дак к тому и шло.
— Или двум царям на одном троне усидеть?
— Чья сторона сильнее, та и верх берёт.
— На том и свет стоит.
— И что о том толковать?
— Да что будет далее-то?
— Ты это об чём?
— Да первые заморозки уже легли. Скоро холода. Жить-то как станем?
— Или не слыхал? Царь Пётр деревянный город задумал строить. А кто захочет строиться, денег дадут.
И, как бы подтверждая добрые чаяния людей, над лаврой гудел весёлый перезвон. Храмы и церкви были озарены праздничным сиянием свечей, слышалось монастырское пение.
Видели, что чуть свет, Пётр с царицей-матерью и патриархом сходили с крыльца, чтобы со всеми стоять службу. И сама царица подносила всем по чарке водки. Патриарх же был занят тем, что благословлял всех прибывающих в лавру, говорил добрые слова и давал наставления:
— Да укрепит Господь паству добрую и дарует ей благо. Следуйте и впредь по пути истинному, верно служите своему царю...
И чтобы не было сомнений, о каком царе идёт речь, патриарх бросал благосклонные взгляды на Петра. И выходило, что царь Иван, оставшийся в Москве, не царь, а самозванец, поддержанный своей сестрой царевной Софьей.
— А мы станем денно и нощно Бога молить, дабы даровал царю нашему здоровье и благоденствие и хранил его от лукавства зложелателей, — продолжал патриарх.
Люди понимали, какой намёк был в словах патриарха. Давно было замечено, что царь дёргает головой, «страховидно» пучит глаза, заикается и разум у него ещё дитячий, всё бы ему корабликами забавляться. В народе открыто велись разговоры о нездоровье царя, и, чтобы пресечь эти толки, Наталья Кирилловна появлялась на людях рядом с ним, строго следила, чтобы он держал глаза опущенными, говорил тихо и мало. Время своё он проводил преимущественно в келье архимандрита, сидел под образами благолепно и чинно.
Наталья Кирилловна и сама не ожидала от сына такого благолепия и послушания. Без всякого неудовольствия согласился он одеться в русское платье, ни разу не вспомнил ни о трубке, ни о чарке водки. Она видела, что патриарх тоже доволен: столь почтительно обходился с ним Пётр. Ни на кого не взглядывал сурово, смиренно протягивал боярам руку для целования и с тем же смиренным видом отстаивал службу.