Страница 76 из 108
Многое в эти дни было непредсказуемо. Друзья становились врагами, а враги — друзьями. В воздухе насевалось что-то тревожное. Говорили, что староверы мутят воду, недоумевали, почему в Кремле отворены ворота для чёрного люда. Летописец тех дней свидетельствовал, что староверы «составиша челобитную и били челом великим государям царям, чтоб со святейшим патриархом и со всеми властями им о вере состязание имети... Град же Кремль весь был тогда исполнен множеством народа, иже ожидаше, что имать быти».
Накануне князь Борис Голицын вёл долгие разговоры с царицей Натальей. Её вместе с остальными правителями пригласили на это «состязание о вере», и она с опаской собиралась идти в Грановитую палату с сыном-царём. Будь её воля, она бы не пошла: пусть Софья сама разбирается с бунтовщиками, на то она и правительница. Но князь Борис даже и мысли не допускал, чтобы царица уклонилась от такого великого дела. Да и бояре решили всем синклитом[26] разобраться в спорных церковных делах и дать отпор мятежному простонародью.
Деятельный по натуре князь Борис старался всё предусмотреть и дать Наталье верные наставления.
— Паче всего отдаляйся от Софьи и не садись с нею рядом на троне.
Наталья выразила недоумение, ибо накануне согласилась с Софьей, что в Грановитой палате им нужно сидеть рядом: пускай-де народ видит, что меж правителями состоялось согласие, дабы не уповал на распри меж ними.
Голицын ответил на эти возражения:
— Князь Хованский упреждал, что ежели государи соберутся купно, им от народа живым не быть.
На лице Натальи промелькнул испуг за себя и за Петрушу. Она потребовала:
— Сказывай, Борис, всё, что у тебя на уме.
— Али сама не ведаешь, что гнев будет великий за спором? У Софьи крутой нрав, пусть гнев народа на её голову и падёт. Тебе же не надобно встревать в свару.
— Ты велишь мне сидеть рядом с патриархом, дак на него спорщики гневаются ещё больше, чем на Софью.
— Тебя с Петрушей мятежники не тронут. А ежели ты будешь сидеть возле владыки, его не посмеют тронуть. — И, помолчав, князь добавил: — Нельзя, чтобы владыку изобидели. Патриарх не крепок здоровьем и смущён духом.
— Мне ли с Петрушей унять свирепость мятежников! — покачала головой Наталья.
— Поддержи владыку словами твёрдыми и видом неукротимым! Во всякую минуту помни, что ты царица! Ныне владыка на тебя уповает.
— Ты сам прежде скажи ему, чтобы от соборной церкви шёл в Грановитую по лестнице Ризположения, дабы от свирепости народной ему чего-либо не учинилось.
— Не о том ты думаешь, матушка-царица. Владыка не нападения опасается, но словесной ярости мятежников.
— Словесной ярости?! Экая невидаль! Или не найдётся узды для смутьянов?
— Эх, матушка... Сказанное в народе слово бывает страшнее меча, и ежели выборные от стрелецкого войска подали государям челобитную о вере, то ответствовать надобно не мечом, но словом.
— Но мятежники не станут слушать патриарха, а начнут срамить его!
Князь Борис молчал, не решаясь заблаговременно выдать царице свои планы.
Ещё с детства он проявлял склонность ко всякого рода каверзам и подстрекательствам, и теперь эти «дарования» как нельзя лучше пригодились ему. Стрелецкий голова нашёл смутьянов, что готовы были по первому знаку затеять заварушку хотя бы и перед лицом синклита в Грановитой палате. Стоит им только начать потасовку, и правители во всём обвинят ревнителей веры. А если это удастся, Софья станет поступать по его, князя, подсказке — в этом он не сомневался. Дальнейшие действия против староверов, не подозревающих о коварстве, тоже были предусмотрены князем Борисом.
Податели челобитной вошли в палату не шумно, как позже об этом говорили в верхах. Сначала показались выборные. Остальные на время неуверенно задержались в дверях: именно выборные и должны были решить спор о вере.
Челобитчиков было шестеро. Их предводитель Никита был из Суздаля. Его противники из боярской партии присвоили ему унизительное прозвище Пустосвят, хотя среди староверов он отличался мужественным служением вере, которую считал истинной. Его под пыткой приневолили подписать соборное решение об отречении от прежней веры, но он продолжал службу в церкви по старым книгам. Его лишили сана священника, хотя он давно был рукоположен в духовный чин и исправно вёл свою службу.
Остальные челобитчики были из других мест: Сергий из Нижегородского уезда, Савватий из Костромы, Дорофей из Ярославля, Гавриил из понизового монастыря.
В «предстательство» ими был избран Никита. Он был видным, внушительным. Высокий рост, благообразное мужественное лицо. Он и в действиях своих был смелым и мужественным. Будучи расстрижен, он явился в Кремль перед государями и патриархом в облачении священника. Он был в епитрахили, широкой ленте на шее и в поручах[27] со святым крестом.
Все видели, как поморщился патриарх при виде Никиты, но не посмел дать волю своему гневу. Это сделала за него Софья. В наступившей предгрозовой тишине раздался её властный голос:
— Чего ради с таким дерзновением и шумом пришли к царскому величеству?
Никита, следивший глазами, как внизу на ступеньках укладывали старинные книги, которые он принёс в доказательство истинности старой веры, не сразу понял, кому принадлежит этот властный голос. Царице Наталье? Подняв голову, он увидел два государских места. На одном он узнал царевну Татьяну Михайловну, на втором — государыню-царевну Софью Алексеевну. Царица Наталья Кирилловна сидела в кресле, правее располагался патриарх Иоаким.
Взгляд Никиты задержался на царице Наталье, которую он давно не видел. Он не ожидал, что она за это время заметно постарела. Скулы словно бы затвердели, полные губы слегка морщились, в чёрных с восточным разрезом глазах было что-то недоброе, настороженное.
— Чего ради пришли в государские палаты, яко к иноверным? — ещё суровее повторила свой вопрос царевна Софья.
— Дозволь, благоверная царевна, узнать, кто шумел, ибо мне не довелось слышать шума.
Обратившись к стоявшим возле стены людям, Никита спросил:
— Кто из вас осмелился шуметь и разгневал царевну? Сказывайте и винитесь!
Ответом было молчание.
— Благоверная царевна Софья Алексеевна! Все отрекаются. Никто не шумел.
Софья с изумлением смотрела на попа-расстригу, который смел перечить ей. А патриарх даже подскочил от возмущения.
— Чего ради, страдники, вы сюда пришли? Народ мутить?
— Мы не страдники, мы православные люди, — с достоинством возразил Никита. — Не думаешь ли ты напустить на нас грозу и тем дело кончить? Мы тебе не соловецкие монахи, на которых ты наслал воинов и погубил всех до единого.
— Верно! Пусть ответит, за что он уморил верных служителей Бога, — поддержал Никиту челобитчик Сергий из Нижнего Новгорода.
И тотчас же посыпались вопросы остальных челобитчиков. Чувствовалось, что каждый из них старался доведаться правды.
— Сказывай, владыка, за что велел Соловецкую обитель вырубить?
— За что монахов на мученическую смерть обрекли? За что пытали их огнём? Кто повелел их за рёбра подвешивать?
За Сергием вышел вперёд старенький Савватий.
— Пришли мы спросить тебя, владыка, за что ты столь суров, особливо к лицам духовным, почитающим старинное православие? Почто не мила тебе наша вера? За что высылаешь ревнителей веры в дальние города?
— И почто старые книги выкинул? Их читали отцы церкви и нам заповедовали...
Это спросил челобитчик из Ярославля, укоризненно глядя на патриарха.
Иоаким хотел остановить эти вопросы, шамкал губами и смотрел на царевну Софью, как бы ожидая от неё поддержки.
И тут раздался повелительный приказ Софьи:
— Молчать, страдники!
Тотчас наступила тревожная тишина. Но в эту тишину словно бы ворвался решительный голос Никиты:
26
Синклит — здесь: собрание, сборище.
27
Поручи — короткие рукава в облачении священнослужителя, нарукавники.