Страница 61 из 108
И Анна Леонтьевна, слегка помедлив, засеменила к царевне Софье, которая вместе с шествием слегка задержала шаг.
— Благоверная царевна, послушай старую мать. Царя Фёдора Алексеевича уже не вернуть... Не срами молодого царя Петра, не приближайся к нему! — И уже в сердцах, видя, что царевна не слушает её, почти выкрикнула: — Или он не царь тебе?!
Но царевна Софья молча и скорбно продолжала свой крестный путь. В эту минуту для неё не существовало ничего, кроме её безграничного горя, и в этом горе было мучительное сознание личной вины: не отвела руки злодеев, опоивших зельем брата-царя, не спасла!
Не гордость и не злое упорство, в чём обвиняли её Нарышкины, а безмерная боль утраты и терзавшее её сознание собственной вины — вот что было в её душе.
И люди, чувствуя её беспредельную скорбь, плакали потихоньку, глядя на неё.
Поняла ли она, о чём просили её боярыня Прозоровская и Анна Леонтьевна? Скорее догадалась, чем поняла. Слова доходили до неё с трудом. Но она чувствовала и понимала, что даёт повод Наталье для злословия и клеветы. Ей было горько, что Наталья перед всем народом не устыдилась показать свою злобу. Сама она приличий не соблюла. Не дождавшись, пока царя предадут земле, Нарышкины собрали своих похлебщиков[22], чтобы выкрикнули имя царевича Петра да присягнули ему. Знали, что Милославские в своём великом горе не будут хлопотать в эти минуты о царстве. И ныне она, Софья, стала им поперёк, когда решила пойти за гробом брата-царя. Увидели в этом посягательство на царство со стороны Милославских. Сколь же властолюбивы эти Нарышкины!
Так думала Софья, слыша за своей спиной злобное шипение царицы Натальи. По звуку её шагов догадалась, что она приблизилась к паперти, где её дожидался сын Петруша, ныне почитай царь. Никак разговаривает с ним? Софья невольно прислушалась, предчувствуя, что речь пойдёт о ней.
Так и есть. Не уймёт никак свою злобу.
— Слышал, Петруша, что сестрица твоя благоверная ныне вытворила? Не придумала бы ещё чего-либо. А укоры на нас пойдут. Скорее простись с государем-братом — да пошли из храма. Не начала бы и тут озорничать твоя сестрица. Слыхал, поди, что люди говорят?
— Как не слыхать! И слушать зазорно.
— Пошли скорее, Петруша! Не пристало нам тут до конца стоять...
И, быстро сотворив крестное знамение, вместе с матерью-царицей Петруша-царь покинул храм.
Поспешное бегство из храма царицы Натальи с царевичем Петром смутило окружающих и многих испугало. Это был вызов всему укладу не только дворцовой, но и церковной жизни, вызов куда более сокрушительный, чем присутствие царевны Софьи при гробе брата-царя. Люди помнили, как всего минутами ранее Наталья кричала на царевну Софью, виня её в несоблюдении приличий. Почто же сама столь дерзко ославила веками установленные законы?
Больше всех был потрясён патриарх Иоаким. Он побледнел и опустил голову, словно и сам был виноват в случившемся. Возможно, в душе его пробудились сомнения, правильно ли он поступил, когда так поспешно благословил на царство ребёнка Петра из семьи Нарышкиных. Свою поспешность он оправдывал опасением смуты. И вот теперь все будут думать, как бы заводчиками смуты не стали Нарышкины. Пётр ещё дитя, и править всеми станет его мать, царица Наталья. Но, ежели она так принародно не пощадила всеобщей скорби и не уважила людей да ещё надругалась над церковным чином, могут ли москвитяне ожидать от неё правды и милосердия, когда укрепится её власть правительницы?
Люди видели смущение патриарха Иоакима, но мало кто ожидал от него порицания правительнице: в народе думали, что патриарх прямил Нарышкиным.
И думать так были немалые основания. Патриархом Иоаким был избран в 1674 году, когда в силу вошли Нарышкины. Говорили, что ранее он жил в Киеве и в Москву его взяли благоволением к нему Матвеева и что сам Матвеев и «присмотрел» его в Киеве.
Сейчас же Иоакиму ставили в вину, что он поспешил с избранием царя, когда Милославские были в горе и не могли собраться с силами для участия в таком важном деле. Вот почему в эти минуты, когда царица Наталья с сыном торопливо удалились из собора, не простившись с покойным государем, не дождавшись конца службы, все взоры обратились к патриарху. Видели его волнение, его растерянность и думали о том, что же ныне всех ожидает.
Кажется, только одна царевна Софья, поглощённая своим горем, не заметила ни бегства из собора царицы Натальи, ни волнения патриарха. Зато сама она стала в центре всеобщего внимания. Все видели, что горе её было безутешным. Она то плакала навзрыд, то, вдруг затихнув, всматривалась в лицо усопшего и целовала его в застывшие уста, словно надеясь найти в них признаки жизни.
Патриарх закончил служение. Гроб был опущен под своды склепа, и траурное шествие снова двинулось, на этот раз обратно, во дворец, на поминальную трапезу.
Царевна Софья на минуту смолкла, затем откинула траурную фату, обвела окружающих замученным взглядом и вдруг громче обыкновенного произнесла:
— Люди добрые, ужели смолчим и ничего не скажем о том, как наш брат, а ваш государь отошёл с сего света неожиданно? Ужели неведомо вам, что его отравили враги зложелательные?
Кто-то спросил:
— Ежели о том ведомо, то скажи нам, царевна, кто же эти зложелатели?
За Софью ответила шедшая с ней рядом ближняя боярыня:
— Али неведомо вам, что власть норовят захватить люди чужого роду-племени, те, что обошли царевича Ивана и присягнули царевичу из рода Нарышкиных?
— Виноваты перед тобой, царевна-государыня! Умилосердись над нами!
— Умилосердитесь и вы над нами! Нет у нас ни матушки, ни батюшки. Старшего брата Ивана на царство не выбрали. Ежели мы перед вами в чём провинились, отпустите нас в чужие земли, к королям христианским. Да не свершится злое умышление над братом нашим Иваном, да не падёт новая беда на наши головы!
Эти слова произвели на всех сильное впечатление. Разом прекратились все разговоры. Народ слушал и старался запомнить, что говорила царевна. И скоро слова её облетели всю Москву. Люди и без того были встревожены недавним поспешным избранием царя и криками, что оно было неправым, что всё было делом рук Нарышкиных. Понимали, что править будет царица Наталья. Мало было таких, кто относился к этому спокойно и одобрял избрание на царство ребёнка Петра.
Между тем Нарышкины всюду поставили своих людей, которые слушали, кто и что говорит. Заранее было условлено, что царевну Софью остановят возле дворцовых ворот. Никто ещё не успел понять, что происходит, как Софью взяли под руки боярыни, посланные Натальей, и отвели в покои для царевен.
Софья не сопротивлялась этому. В ней словно что-то сломалось. Она вдруг замолчала и, вернувшись в свою палату, тотчас же заснула.
Но сколь же горьким было её пробуждение! Она припомнила вчерашний день, свои безутешные рыдания. И хотя в те часы она была не в себе, но всё вспомнилось отчётливо, мучительно-резко. То, что казалось тогда случайным и мимолётным, сейчас приобрело знаковое значение. В соборе её неотступно преследовал взгляд Натальи. Что это был за взгляд? В нём затаились и злорадство, и страх. Но страх перед чем? И Софья поняла: Наталья боялась её, опасалась, что настроит против неё народ. Значит, чувствовала, что избрание её сына было неправым, что народ не одобряет её, Наталью, и всю её родню. Но столь свирепым было стремление Нарышкиных к власти, что им всё нипочём.
А что они, Милославские? Попрятались по своим закуткам. Також и царевны-тётки, и царевны-сестрички. На словах только и горячи. Или род Милославских не делами славен? Почто стали поддаваться захудалым Нарышкиным?
О многом припомнила в то утро Софья. Особенно наглыми были братья Натальи. Видно, решили, что Милославскими можно помыкать.
Не о том ли говорит и грубое обращение с нею ближних боярынь Натальи, когда они её, царевну, по-мужицки остановили у дворцовых ворот и с двух сторон взяли в тиски? Да что же она-то не сопротивлялась, отчего дозволила послушно увести себя?
22
Похлебщик — тот, кто угождает.