Страница 5 из 108
Гостиная, куда привёл своих гостей Матвеев, могла поразить любое воображение. Света здесь было не меньше, чем в царской садовой галерее. Кругом всё блестело. Полы выстелены цветными плитами, и на них — ни пылиночки. Сверкают чистотой подоконники, оконные рамы. И ковры такие богатые да ворсистые, что нога в них тонет. В фарфоровых и фаянсовых горшках обильное разноцветье, глазам отрада. У окон — клетки с птицами. Возле камина дерево в кадке, на нём — обезьянка прыгает и что-то лопочет. Её ужимки и прыжки смешно отражаются в венецианском зеркале. Богдан видит в нём и своё отражение: седые, поредевшие у висков волосы, усталый взгляд. Почувствовал вдруг, что всё в этой гостиной ему чуждое. Что бы он взял себе, так это мебель. Ничего не скажешь — удобная. У кресла высокая спинка, и обито оно золотой тиснёной кожей. Верхняя часть спинки и ножки в ажурной резьбе. Лёгкое, значит, и удобное, хоть подвинь, хоть перенеси в другой угол.
Царь заметил заинтересованность Богдана, с которой тот разглядывал мебель, и незаметно шепнул ему:
— Тебе Сергеич подарок приготовил, какого у тебя и на уме не было!
— Где уж нам строить догадки! Этот человек столько вывез из-за бугра, что в нашей Московии его и сравнить не с кем.
Матвеев бросил взгляд на обоих, говоривший, что он слышал и слова царя и ответ боярина. Он стоял возле бюро и что-то из него доставал. Затем, развернув упаковку, с поклоном приблизился к царю и протянул ему икону:
— Дозволь, государь, презентовать тебе сей бесценный дар. Ведаю, ты особо почитаешь святого Николая-угодника. Да облегчит тебе сия икона бремя житейских бед!
Несказанное блаженство разлилось по лицу царя. Иконы были для него лучшим подарком. Подарочные иконы он держал в особом хранилище. После его смерти осталось восемь тысяч двести таких икон.
Видя, как царь быстрым движением прижал икону к груди, Матвеев понял, что тот оставит её у себя. А это входило в планы Матвеева: теперь царя не оторвёшь от этой иконы, он и в дорогу будет брать её с собой.
Сам Матвеев был не так прост, чтобы верить в молитву. Чем надеяться на икону — помоги себе сам. Ещё покойный родитель говаривал, что молитвенные ручейки не попадают на небо. И сейчас Матвеев старался догадаться, какой скорой помощи у святого Николая-угодника ожидал царь Алексей. Чай, о детях своих думает. Сам ж Матвеев не терпел даже упоминания о них, делал всё, чтобы царь меньше помнил о них, и поэтому часто был озабочен тем, чем бы занять его мысли и душу. Вот как в эту минуту...
А царь снова прижал к груди икону и благодарно посмотрел на Матвеева:
— Ты, Сергеич, ведун от Бога. Твой подарок обещает мне утешение и надежду, и за это тебе моё царское спасибо!
— Для меня лучшее благодарение, государь, чтобы ты был доволен. Ты ведь знаешь, как я люблю делать тебе подарки.
— И не только мне, — произнёс царь, взглянув на боярина Хитрово.
— И не только тебе, — подтвердил Матвеев, понявший намёк.
Обратившись к Хитрово, он сказал:
— Богдан Матвеевич, изволь взглянуть на сей портрет кисти неизвестного голландского художника. Если удостоишь его своим вниманием, с удовольствием презентую его тебе.
Он подвёл боярина к темневшей в углу парсуне, на которой был изображён господин в бархатном камзоле и шляпе. По такому наряду москвитяне ещё издали примечали иностранцев.
Не скрывая удивления, боярин Хитрово начал всматриваться в портрет. Вялые черты смуглого загадочного лица скорее отталкивали, чем привлекали. Острый взгляд чёрных глаз словно бы таил в своей глубине что-то опасное, и кажущееся равнодушие в лице лишь прикрывало потаённый интерес к окружающему. В народе таких людей называли «дурной глаз» и подозревали их в колдовстве.
Мираж это или Богдану показалось, что персона в шляпе сошла с портрета и стоит рядом с Матвеевым. «Я, наверное, нездоров», — подумал дворецкий, ощущая во всём своём существе что-то цепенящее. Он отодвинулся от портрета.
— Ну как? — спросил Матвеев, от которого не укрылось движение Богдана. — А теперь посмотри на портрет со стороны. Издали он ещё больше впечатляет. Не так ли?
— Не знаю, так ли, но вижу, что сия персона на тебя похожа.
— Польщён. Весьма польщён...
Оба старались не глядеть друг на друга. Богдан поспешно, с отстранённым видом отошёл от портрета и начал рассматривать висевшие далее по стене изображения английских королей.
— Э-э, да у тебя тут целая галерея. Карл Первый... Сразу видно, что нрава был мягкого и слаб душой. Немудрено, что нашлись властолюбцы и отсекли ему голову. Урок доверчивым людям...
— Да что это ты ныне злой, Богданушка? — заметил царь Алексей. — И почему ты решил, что Карл слаб душой? Что бы ты стал делать на его месте? У мятежников были превосходящие силы.
— Да где он ранее-то был? Ум на то и даден человеку, тем более государю, чтобы давать заслон опасной доверчивости.
— Государь-батюшка, это не на тебя ли намекает твой ближний боярин? — улыбаясь, спросил Матвеев.
У него была улыбка, верно выражающая потаённые черты его облика: неуловимость побуждений, их тайную подоплёку. Улыбка эта не оживляла его лицо, а пробегала по нему, словно бы крадучись.
— Намёки не по моей части, Матвеев. Я уж коли надумаю, что сказать, говорю прямо.
Любезно улыбнувшись на эти слова, Матвеев произнёс:
— Именно это и ценит в тебе наш государь.
Хитрово иронически поклонился Матвееву:
— Кланяюсь тебе на добром слове. Только зря стараешься так, Артамон. Я не привык иметь дело с посредниками.
— Да не ершись ты, Богданушка, — снова вступил царь в разговор, — а поблагодари лучше любезного хозяина за подарок.
Богдан видел, что царь хмурится, и решил поправиться:
— Много мне чести, Артамон, от твоих щедрот. Но уж коли одолжаться... — И, несколько замявшись, добавил: — Мне бы парсуну русского государя...
— Изволь, — снова улыбнулся Матвеев. — У меня в бюро хранится немало портретов великих русских князей и царствующих особ...
Хозяин подвёл царя и боярина к замысловатому бюро, состоящему из множества перегородок и выдвижных ящиков. Всё это богатство было оправлено в деревянный ажур. Из одного такого ящичка Матвеев извлёк пакет, аккуратно перевязанный цветной ленточкой, и тут же стал раскладывать его содержимое на выдвижной доске.
Тут были портреты Александра Невского, Владимира Мономаха, Ярослава Мудрого, Ивана Третьего, и замыкал эту галерею портрет царя Алексея.
— А что же это отечественные государи у тебя в бюро хранятся, а иноземные по стенам развешаны? — спросил Богдан.
— Дай срок...
Матвеев прислушался к далёким голосам за дверью, сложил парсуны снова в пакет и вышел. «Артамон что-то затеял, и царь об этом либо знает, либо догадывается, — подумал Хитрово, заметив, как переменился тот в лице. — Иначе чего ради эти подарки царю и мне? Значит, ему что-то надо от нас».
Между тем молодой весёлый женский голос за дверью о чём-то просил, и Матвеев то перечил, то соглашался. Как в той игре: да — нет, да — нет.
«Что они затеяли?» — старался понять Хитрово, но ясно было лишь одно: сегодня или в ближайшее время что-то решится.
Глава 3
ВОСПИТАННИЦА
Голоса за дверью вдруг стихли, и на пороге показалась златокудрая хозяйка леди Гамильтон. Пять лет назад Матвеев вывез её, дочь шотландского дворянина, из Англии и нарёк после крещения и замужества Евдокией. Но русское имя не пристало ей, может быть, потому, что всё в Московии казалось ей чужим, и она держалась во всём прежних обычаев и привычек.
Это можно было понять при взгляде на неё. Одета она была в строгое чёрное бархатное платье, сшитое по английской моде, узкое в талии, плотно облегавшее плечи и грудь, с белым ажурным воротником. Светлые волосы, тоже на английский манер, спускались вдоль шеи длинными буклями. Выбившиеся из причёски густые пряди у шеи были заплетены в косичку, подняты заколкой вверх и закреплены на затылке, придавая причёске своеобразную форму.