Страница 104 из 108
— Дозволь, великая государыня, сказать тебе добрую весть о царе Петре Алексеевиче. После трудов праведных он отсыпается в малом хуторке близ Переяславского озера.
— От кого принёс вести?
— От брата Василия. Ныне у тебя будет. Сымет дорожное платье да в кафтан обрядится и прямо к тебе с ведомостями. А мне велел упредить его, дабы ты, государыня, в спокойствии была.
Царица усмехнулась чему-то, тихо проговорила:
— Ценю усердие ваше, бояре Лопухины.
— Низко кланяемся тебе, праведная государыня, на добром слове.
— О чём просишь, Фёдор Абрамович?
— Милости твоей просим, да ещё у Бога прошу здоровья тебе, царица-матушка, и сыну твоему царю Петру Алексеевичу.
— Да про дочь-то свою что ж не помянешь? И про внука Алёшеньку?
— Негоже мне досаждать тебе, великая государыня. Но и об дочери у меня також будет речь к тебе. Прости ты её, царица-матушка, молода ещё, ума твёрдого не вынесла. Сгоряча может и лишнее что-нибудь сказать.
Наталья подумала, что её невестка испугалась своей дерзости и послала к ней отца.
— Бог простит, — сухо произнесла она. — А я на сердце зла никогда не держу.
Фёдор Лопухин удовлетворённо крякнул, не замечая насмешки, с какой смотрела на него царица. Впрочем, эта насмешка была вполне добродушной. Наталья знала, что песенка Лопухиных уже спета. Сколько бы ни каялась Авдотья, не такая жена нужна Петруше. Да и сами Лопухины стариной живут, а в новых делах Петра люди недосужие. Они не видят, как смешны в своём усердии: обрядятся в кафтаны и будто службу несут. А того не понимают, что мир ныне держится не на старине, а на родовых устоях. Оттого Лопухины и противятся немецким обычаям и хулят Немецкую слободу. Пусть тешат себя. Теперь везде спрос на иноземцев.
Когда Фёдор Лопухин ушёл, обнадеженный и успокоенный, Наталья с беспощадной ясностью подумала, что час Лопухиных уже пробил. «Но разве моя вина в том? Таковы судьбы людские. Ныне во всех землях монархи окружают себя чужестранцами, а своих дворян теснят, лишают привилегий. Недавно рассказывали о саксонском курфюрсте Августе Втором. Он даёт иноземцам чины, делает их министрами. Зато и ловки те министры в выколачивании денег в королевскую казну. А где у нас люди, досужие в таких делах? Мой братец Лёвушка да князь Борис хоть и горазды выбивать деньги из провинций, да пополняют ими не казну, а свои карманы. Лефорт прав: обычаи надобно менять, и нужны другие люди. Но кто станет думать об этом? Петруша занят своими кораблями».
Наталью время от времени мучило нездоровье, и ей всё труднее было удержать сына дома, чтобы обговорить с ним все дела. В мыслях у неё было убедить Петрушу, дабы съездил либо в Польшу, либо в Неметчину да посмотрел на тамошнее управление державой да поучился добыванию денег.
Мысли Натальи, хоть и были наивные, не были лишены практического смысла. Однако Пётр думал совсем о другом.
Глава 43
«ПО СЛОВУ МОЕМУ»
С наступлением лета для Натальи пришли новые тревожные времена. Пётр надолго уехал на Переяславское озеро, и царица придумала для себя выход: всем дворцом поселиться в Переяславле до самой осени. На это у неё было несколько резонов.
Первый. Она избавится от страхов: сын будет при ней и не поедет, как собирался, на море.
Второй. Петруша будет доволен, ибо все увидят, что он занимается делом государственным.
К тому же, если бы она поехала одна, стали бы говорить, что она блюдёт царя, как дитё малое.
Сначала Наталья решила посоветоваться с Лёвушкой, хотя и мало верила, что он поддержит её задумку. Он так обленился, что нехотя занимался даже своими неотложными делами и проявлял живость лишь там, где деньги в карман текли.
— Всем двором? — переспросил он, и его маленькие заплывшие жиром глазки с удивлением остановились на сестре-царице. — Не затевай, матушка, пустых хлопот.
— Почему «пустых»?! — вспыхнула она. — По слову моему все подымутся на доброе дело.
— Ты забыла о царе Иване, — ухватился Лев Кириллович за самое веское возражение.
Царь Иван в последнее время действительно отдалился от всяких дел.
— Нашёл о ком речь вести! Царь Иван! Его песенка давно уже спета.
— Да за его спиной все прочие бояре спрячутся. Всякий из них станет опасаться, что царь Пётр заставит лес валить да плотничать.
Наталья рассмеялась: так верно Лёвушка угадал страхи и отговорки бояр. Но она знала, что её воля всё превозможет.
И вот двинулись, как и хотела Наталья, всем двором, хотя и без царя Ивана с его роднёй и ближниками. Здешние леса не видели прежде такого обилия карет. Сошлись на этот раз вместе русские бояре и гости из Немецкой слободы.
В большом рыдване разместили карлика Назарку с дуркой Васютой да клетки с попугаями. И попугаи и карлик с дуркой были любимицами дочери Наташеньки, — царевны Натальи Алексеевны. Вся эта компания тоже любила девочку. Когда их перед дорогой вынесли во двор, попугай Ромка забеспокоился и стал быстро-быстро звать: «Наташ, а Наташ...» А рядом пристроилась дурка и начала дразнить: «Попка-дурак... Попка-дурак». Но на эти оскорбления попугай гордо отмалчивался и, только когда приблизился карлик Назарка, затараторил:
— Взял бы кошёл да под окна пошёл.
Наталья была довольна, что взяла с собой и карлика, и клетки с птицами. С ними будет весело в дороге.
Всю дорогу верещали да прыгали. И дочка, молчальница да затворница, стала другой: она много смеялась, на бледных щеках заалел румянец. Подражая дурке Васюте, она сказала:
— Ишь, зазвонили во все животы.
Царица Наталья засмеялась на эти слова дочери:
— А ты боялась лесов дремучих.
Дурка тут же отозвалась:
— Под лесом видят, а под носом не слышат. Потащи, понеси, наливай!
Смеялись все, особенно Наташенька.
На берегу озера их ожидало новое развлечение. Знакомились со свежесрубленными домиками. Дух в них был лёгкий, смолистый. Всюду поставлены топчаны, табуретки, столы. А сколько пахучей травы! Кое-кто из князей поморщился. Князья Долгорукие сказали, что будут спать в своей карете. Тут-де и отхожего места нигде нет. Куда пойдёшь? Один сором. На что карлик Назарка сказал:
— Коли сором, ты закройся перстом.
Князь Яков хотел ударить карлика палкой, но царица грозно посмотрела на него.
— Не много ли воли даёшь, царица, убогим сим? — заметил князь.
— На то они и убогие.
— Богородица велит призреть убогих, — промолвила Наташенька.
— Благое изволишь говорить, дитятко-царевна.
Между тем небосклон уже пылал закатом. Багровые, оранжевые, розовые с дымчатой каймой полосы, отражаясь в озере, напоминали людям о вечности и красоте. Недаром философ Кант называл закат величественным зрелищем.
Впрочем, большинство собравшихся смотрели не на закат, а на корабль, который неспешно и уверенно двигался к берегу. Вскоре можно было разглядеть и фигуру царя Петра.
— Царь-то сам ведёт корабль.
— Шкипером велел себя именовать.
— Шкипер — это капитан, что ли?
Кто-то поправил:
— Каптэн.
— Ныне велел после плавания две бочки пива выставить.
— Сподоби, Господи, сей вечер допьяна без побоев напиться.
— Тебе бы, пропойца, за печью лежать, а не царя встречать.
— За что коришь меня? Я ещё и ковша не выпил! Вечор-то стояния было много, да воздания мало.
Кто-то оттолкнул пьяницу в сторону. Корабль разворачивался, чтобы пришвартоваться к берегу. Царь пристально всматривался в лица своих подданных на берегу.
И вот капитан уже на берегу. Как же он быстр и стремителен в движениях, как радостно, хотя и неуклюже, обнимает мать, огрубевшей рукой вытирая её слёзы!
Первым нашёлся что сказать Лев Кириллович:
— Вишь, государь, сколь у тебя гостей. Все бояре и князья, по слову твоей матушки-царицы поднялись...
Но Пётр не дослушал до конца его речь, обратился к собравшимся: