Страница 10 из 108
— А ты что, Сергеич, вертишь свой фант? Али не нравится, что в нём написано? — обратился к Матвееву сидевший рядом с ним Куракин.
— Читай! Коли что не так, поправишь, — потребовали собравшиеся.
Матвеев прочитал:
— «В царских хоромах у тебя надёжное тёплое гнездо. Какова-то будет новая хоромина, крытая сосновой корой?»
В интонациях его глухого низкого голоса была насмешка, за которой он хотел скрыть тёмное и недоброе предчувствие чего-то опасного.
— Ты, Захарка, угадал, в самый раз, — небрежно заметил Матвеев. — Я действительно надумал строить в лесу потешную хоромину. Немцы уже за дело принялись...
Тут посыпались вопросы, что за потешная хоромина, и Матвеев сказал, что давно уже замыслил поставить летний театр под открытым небом и что Грегори подбирает группу актёров.
Затем, взглянув на царя, он добавил:
— Государь давно благословил меня на сие доброе дело.
Все взоры обратились к царю. Он был бледен, и многие подумали, что за последнее время он сильно изменился. В нём появилось что-то беспокойное. Наблюдательные люди заметили, что он менял часто своё местонахождение. Его будто гнало что-то с одного места на другое, его карету видели то в Коломенском, то в Измайлове. Особенно зачастил он на богомолье.
Матвеев неожиданно повернулся к нему:
— А что же твоё гадание, государь? Или ты не хочешь тянуть свой фант?
Алексей, долго сидевший молча, вдруг оживился:
— Да где они, ваши фанты?
— Захарка! — строго произнёс Матвеев.
Захарка приблизился к царю со своим подносиком.
— Не гневайся, государь-батюшка, невдомёк мне было. Не смел беспокоить твою государскую милость...
— Может быть, ты сам вытянешь мне фант на счастье? — рассмеялся царь.
— Тогда это будет мой фант, — не согласился карлик.
— Ну, давай твои гадалки, коли ты такой упёртый.
Алексей протянул руку к вороху маленьких конвертиков, вытянул наудачу один из них, развернул и стал читать:
— «Я приучил его своим глазам не верить».
Царь слегка прищурил большие светлые глаза, погладил свою холёную рыжеватую бородку, произнёс, словно бы в размышлении:
— И на кого это намекает Захарка?
Некоторые из гостей опустили глаза, думали, что намёк на царя верен. Вот и ныне... Разве не по слову Матвеева хочет царь выбрать в невесты его воспитанницу?
Повисло неловкое молчание, и только лицо Матвеева поражало дьявольской непринуждённостью.
— Не изволь беспокоиться, государь, — добродушно откликнулся князь Долгорукий. — В этих писульках всё наобум...
— Всё это игры европейские, и нам они не в обычай, — заметил князь Куракин.
— А ты почто молчишь, Захарка? Разве не ты написал своей рукой эти загогулины на листке? — продолжал допытываться царь.
— Государевы мысли в Божьих руках. Мне они неведомы, — со смиренным достоинством ответил карлик.
— Это он своим упрямством делал, мимо моего веления, — сказал Матвеев, опасавшийся неудовольствия Алексея.
— Выходит, карла-то у тебя премудрый, — рассмеялся царь, обратившись к Матвееву.
Тот обрадовался, что недобрая минута миновала, и решил перевести случившееся в похвалу своему карлику:
— Воистину премудрый. Не угадает, так на мысль наведёт...
Все ласково смотрели на Захарку. Крутой завиток волос у него на затылке смешно торчал, как у ребёнка. И сам он важничал, как ребёнок. Но в душе был смущён: как получается, что слова, написанные наобум, попадают будто в цель? Он видел, что царь тоже смотрел на него, и Захаркины щёки алели от удовольствия.
Всё это замечал и понимал Алексей. Он поднялся с кресла, подошёл к карлику, погладил его по голове:
— Сказывай, какого подарка хочешь.
Захарка вскинул на царя глаза, отчего тяжело напряглась его шея, и неуверенно попросил:
— Ведро засахаренных слив!
Раздался дружный смех. Послышались реплики:
— Проси больше, Захарка!
— Почто одних слив просишь?
— У Матвеева в погребах много добра...
Захарка снова поднял глаза на царя:
— Ежели будет на то твоя милость, превеликий государь, вели Матвееву дать мне маковых коржиков.
Теперь смеялись все, даже царь. И лишь Матвеев недовольно нахмурился, спросил:
— А отчего мне не сказывал о том? Или мне жалко для тебя маковых коржиков?
Но Захарка даже не взглянул на хозяина. Царь гладил его по голове, щекотал за ушами, и Захарка млел от наслаждения. Ему хотелось поцеловать руку царя, но он не смел.
— А для добрых людей, что сидели при беседе, какого гостинца ты попросишь?
— У бояр да князей, чай, есть свои погреба.
— Да кто сидел-то при беседе? Ужели только князья да бояре? Погляди-ка хорошенько...
Карлик огляделся и по смеющимся лицам понял, что его вызывают продолжать игру. Он вскинулся, и тотчас же посыпались, точно из рога изобилия, слова:
— Да кто сидел-то при беседе? Сейчас запишем...
Он взял в руки гусиное перо и начал писать, приговаривая:
— А сидели при беседе сват Еремей да жених Тимофей. Да ещё сторож Филимошка...
— Да где сидели-то?
— А во дворце хоромного строения.
— Да где же это? И что за хоромина? — поддался общему весёлому настроению даже сосредоточенно молчавший до этого Симеон Полоцкий.
— О, хоромы те велики, — с самым серьёзным видом отвечал Захарка. — Два столба вбиты в землю, третьим покрыты.
— И кто там проживает?
— А три человека деловых людей. Четыре человека в бегах, два человека в бедах...
Захарка низко поклонился всем, давая этим почувствовать, что представление окончено, и в заключение сказал:
— И на том всем честь и слава...
— Ну и карла у тебя, Сергеич! Всем карлам карла...
— Ну, Захарка! Вот потешил так потешил!
Между тем Матвеев обеспокоенно посмотрел на часы, затем на дверь и, наконец, велел Захарке:
— Поди позови Наталью да Авдотью...
Захарка вышел в переднюю и первым делом приложился к жбанчику с квасом. Он так устал и обессилел, что даже квас пил с передышкой. Лоб его был в испарине. Он сел на лавку, голова его опустилась на грудь, и он задремал.
Гости тем временем скучали, и, досадуя на заминку, Матвеев сам пошёл посмотреть, что делается на женской половине. Увидев в передней спящего карлика, он в сердцах дёрнул его за вихор.
— А? Что? — спохватился Захарка.
В эту минуту послышался громкий смех и показались воспитанница Матвеева и его супруга. Захарка хмуро смотрел на них, не двигаясь с места. Матвеев толкнул его в плечо:
— Подымайся! Ты что будто варёный?
— Я не варёный. Я притомился.
— Ну, живей! Живей! Или дважды тебе говорить?
— Зачем дважды? Я своё дело знаю. А ты знай своё.
— Поумничай ещё у меня!
В гостиную Захарка вошёл следом за воспитанницей Натальей. Она была в коричневом с переливами платье и казалась ему похожей на молодую медведицу, которую он видел в Потешной палате. Медведица ступала по мягкому ковру, и шагов её не было слышно. Шаги её были мягкими, бесшумными, словно она была не медведица, а большая кошка.
Перехватив взгляд Захарки, Наталья живо спросила:
— Чего ты уставился на меня, карлик? Али не признал?
— Как не признал? Признал. А то как бы я стал игру с тобой вести?
Захарка взял коробку с фантами, подошёл к Наталье и с поклоном, не лишённым изящества, произнёс:
— Бью челом, государыня-барыня! Изволь своей ручкой вытянуть фант. Да не плошись, промышляй. Бог тебя вынесет.
Наталья улыбнулась и, опустив пальчики в коробку, вытащила вдвое сложенный конвертик.
— Это что, два фанта?
— Никак нет, один. Изволь читать, государыня.
Наталья снова улыбнулась, очевидно, слову «государыня». Интонация её голоса, жесты — всё говорило о том, что она сознает силу своей привлекательности.
— Да надо ли читать? — спросила она, взглянув на Матвеева. — Тут одни пустяшные слова.