Страница 13 из 25
В этом цикле господствующая роль принадлежит двум стержневым темам. Первая тема – космическая, вторая охватывает все, что имеет непосредственное отношение к существованию данного рода-племени и к благоденствию всех его членов.
Изучение языка нанайцев показало, что термины «лось» и «Вселенная» звучат у них одинаково и взаимно покрывают друг друга. Подобное совпадение не случайно, ибо у других народов может быть прослежено отождествление Вселенной, космоса с образом лося. У некоторых индейских племен Северной Америки существуют предания, рассказывающие, как мифический герой проникает в чрево гигантского лося и затем снова выходит обратно. Нет никакого сомнения в том, что герой этот – солнце, чудовищный лось – Вселенная, а его чрево – сама преисподняя.
У остяков-самоедов существует широко распространенное представление о мамонте как о подземном чудовище. В их рассказах о мамонте имеется любопытная подробность: «По мнению остяков-самоедов, мамонт делается из лося, прожившего свой, положенный ему век».
И здесь, следовательно, лось, ставший подземным чудовищем, отождествляется со Вселенной, с преисподней, является ее конкретным, персонифицированным образом.
В других случаях, соответственно закону антитезы, лось (или олень) отождествляется с солнцем. Такой космический лось-солнце изображен с полной наглядностью на одной из ленских скал вблизи д. Крестях, в местности Бадараннах: между рогами его помещается символический знак сверхъестественной сущности – большое круглое пятно, изображающее солнечный диск.
Космический олень (или лось, что одно и то же), как живое зооморфное божество – солнце, разумеется, должно испытывать такую же судьбу, как это небесное светило, обреченное совершать определенный цикл передвижения по сферам Вселенной, «рождаясь», подниматься по небесному своду, а затем склоняться к закату и, «умирая», исчезать в темной глубине преисподней. Вполне естественно, что в мифологии первобытных охотников задолго до возникновения различных культов страдающих солнечных богов растительного характера, вроде Озириса или Адониса, участь космического солнечного божества нашла конкретное олицетворение в образе лося, преследуемого охотником, иногда в сопровождении помощников последнего – собак.
На одном из рисунков в Воробьево видно антропоморфное существо, вооруженное луком и стреляющее в лося. Аналогичные по стилю, содержанию и технике рисунки встречаются также в иных местах. Наиболее близок к воробьевскому рисунку один рисунок на каменных островах по Ангаре у деревни Егоровой. На нем изображен такой же лось, в которого направил свою стрелу охотник. Здесь, конечно, не следует видеть обыкновенную реалистически трактованную сцену настоящей охоты. И до сих пор у тех же эвенков, по данным, собранным Г.М. Василевич, сохранился обычай во время весеннего празднества изображать в лицах космическую охоту. Они священнодействуют коллективно и в течение восьми суток гонят воображаемого зверя. Подобно тому, как шаман в своих камланиях посещает другие миры Вселенной, охотники, преследующие космического зверя – лося, бегут по Среднему миру, спускаются в Нижний мир и поднимаются вслед за своей добычей в Верхний мир. Их воображаемая добыча, конечно, не просто реальный лось, а само зооморфное солнце, умирающее и воскрешающееся чудовище, живой зооморфный центр Вселенной.
Иногда космическая сущность лося – страдающего зооморфного божества – выражается в его связи не с солнцем, а со звездами, т. е. тоже «небом» – Вселенной. Якуты, например, называют Орион «Тайахтаах сулус», в буквальном переводе «Лосиное созвездие». Это название объясняется мифом, записанным В. Серошевским, которому якуты рассказывали: «Раз три промышленника тунгуса следом за сохатым зашли на небо, где долго беседовали и голодали; один из них умер, а два других вместе с собакой и сохатым превратились в звезды, которые так и называются Тайахтаах сулус – Звезда с лосем. Какое это созвездие – я не мог узнать: разные лица показывали разное; чаще всего указывали на Орион (Колымский улус, 1883)».
Оба этих странных и чудовищных космических образа – «солнце (небо) и лось» и «преисподняя – лось» одинаково непонятны, чужды нашему сознанию, но они вполне естественны с точки зрения первобытного человека, привыкшего мыслить живыми образами окружающей его действительности и черпать их из собственной практики лесного охотника.
Еще М.А. Кастрен констатировал, что самоеды, «чтя небо, представляют его не бездушной вещью, а живым личным существом, которое производит, по их мнению, гром и молнию, дождь, снег, град, ветер». Также относятся они и к любому, в особенности же грозному, небесному явлению, персонифицируя его в облике могущественного живого существа, наделенного волей и чувствами.
Что может быть проще и яснее такого конкретного представления о солнце или о Вселенной как о живом рогатом звере, отличающемся от обычных только своим ничем не соизмеримым размером и особой, столь же не соизмеримой со слабым человеческим телом космической сущностью. Выбор для этой цели именно лося, а не какого-либо лесного зверя, удовлетворительно объясняется, как уже было отмечено, его значением в реальной производственной жизни лесных людей.
Такова первая, космическая тема, которая так отчетливо звучит в образах неолитического искусства.
Вторая тема раскрывается еще полнее и детальнее. По данным А.Ф. Анисимова, в центре древней религии эвенков находится культ бугады – родового святилища и вместе с тем материализованного, воплощенного в нем родового божества. Бугады эвенков представляют обыкновенно скалы, выделяющиеся своей особенной, по сравнению со всеми другими, формой. На наш взгляд, подобные скалы могут, впрочем, и не обладать какими-либо особыми чертами, но в сознании эвенков, в народной традиции, сам по себе внешний облик их носит черты живого существа – зверя и чаще всего лося (мотыбугады). Так же, как мы в облаках улавливаем иногда формы каких-то фантастических существ, так глаз эвенка в очертаниях священных скал – бугады находит контуры лосиного тела, его головы, рогов или ушей. Совершенно так же оживает обыкновенный прозаический ландшафт перед глазами австралийцев, представляющий, согласно их воззрениям, овеществленные образы древних легенд и мифов. Мифические предки северных Арунта, полулюди-полуживотные, оказывается, до сих пор явно для всех «живут» в современном ландшафте, невидимые только для непосвященных в эту священную тайну европейцев.
Зооморфный или полузооморфный предок рода оказывается при этом одновременно и мифической «матерью зверей», образ которой хорошо известен по верованиям таких племен, как карибу-эскимосы на Аляске и нганасаны-тавгийцы в таймырских тундрах. Местопребывание божества-тотема, естественно, было центром общественной жизни и общественного культа первобытных племен, в особенности самого главного – производственного культа.
Около священной скалы, этого нерукотворного живого образа – воплощения родового божества – мифической лосихи, и совершали свои ритуальные торжества эвенки.
Таким же почитанием, как местопребывание и конкретное воплощение божественного зверя – прародителя, тотема, несомненно, были окружены и культовые центры глубокой древности – писаные скалы, о чем свидетельствуют следы этого культа, связанные хотя бы с той мархинской Суруктаах Хая.
Главной целью всех разнообразных обрядов и празднеств у эвенков было магическое размножение сохатых, все они выражали единственное стремление – содействовать колдовскими средствами естественному спариванию зверей и наполнить тайгу новыми стадами копытных. С этой именно целью шаманы обращались к богам – даятелям зверя, и в первую очередь к зооморфной матери лосей, с просьбой послать их в изобилии, а охотники надевали звериные личины и с полным сознанием своей величайшей ответственности изображали животных, их обычаи и повадки, охоту на них и, самое главное, акт зачатия новых зверей – моменты спаривания самца с самкой. Той же цели, несомненно, служили изображения лосей на скалах, оставшиеся от неолитических охотников серовской и более ранних стадий, основой жизни и культуры которых была охота на копытного зверя, и в особенности самого крупного из них – лося.