Страница 18 из 43
– Это «пожизненное» кольцо получил я в детстве, лет в одиннадцать-двенадцать. Вся семья вышла в поле, на жатву. Мать показала мне, как работать серпом. Я старательно взялся за дело – хотелось, чтобы у меня получалось так же ловко и споро, как у взрослых. И сам не заметил, как вместе с пучком пшеницы зацепил свой собственный палец. Своими собственными глазами вижу: половина моего пальца лежит на земле, да ещё подпрыгивает, как рыба, попавшая на сковородку. Только тогда я опомнился и в ужасе закричал: «Отец, я себе палец отрезал!» Отец бросил вязать снопы и бегом бросился ко мне. Остановив кровь, приложил мой палец на место, намазал дёгтем и крепко-накрепко завязал чистой тряпицей. «Пару дней ходи, подняв руку кверху», – наказал он мне.
Хвала Всевышнему, случилось чудо: палец мой прирос, только осталось на нём вот такое «кольцо» – память на всю жизнь.
Ахмадишу-бабая жизнь сделала философом – рассказывая незатейливые истории из своей жизни, он всегда умудрялся раскрыть в них какой-то глубинный смысл.
– Человек веками творит на земле зло, сеет грехи. Духовное наследие наших отцов и дедов оскудело, никто не почитает старших, не соблюдает обычаи и традиции. Кругом беспробудное пьянство, разврат. Убить человека – всё равно, что раз плюнуть…
Но молодёжи не интересно слушать рассуждения старика – у них в одно ухо влетает, из другого вылетает. Им бы только шуточки отпускать. Кто-нибудь, ухмыльнувшись, непременно спросит у Ахмадиши: «Бабай, а бабай, а с Хаернисой-то у вас ещё что-нибудь получается?» Но Ахмадиша, хитро прищурясь, делает вид, что не понимает вопроса.
– Получается, почему бы и нет? Мы с ней на пару хорошо пельмени делаем. Маленькие такие, как на свадьбу!
Громкий хохот, которым сопровождаются его слова, рождает взаимопонимание…
Задают парни и вопросы посерьёзнее:
– Ахмадиша-агай, почему в наше время погибает столько молодых?
Старик малость подумает, потом, напустив на себя важный вид, отвечает:
– По чьей-то дурости вам в руки дали слишком много оружия. Вот вы и стараетесь – готовы друг друга перестрелять.
– Но ведь хватает и тех, кто своей смертью погиб, – не соглашается тот, кто задавал вопрос. – Сходите на кладбище, сколько там лежит молодых.
Эти слова старик в какой-то мере принимает на свой счёт – зажился, дескать, на свете. Но у него всегда наготове шутка:
– Что вам на это ответить, джигиты? Везде вы без очереди лезете, даже на кладбище!
Всегда последнее слово остаётся за бабаем. Хотя и чёрный юмор, но на него никто не обижается. Кто ни поглядит в его глаза, все удивляются – до чего же молодыми и ясными они остались!
– Вам, джигиты, даже если друг друга недолюбливаете, не надо зло держать друг на друга. Суметь обуздать свою ненависть, злобу и зависть, не зариться на чужое добро, почаще улыбаться, быть милосерднее друг к другу – вот чему учиться надо, чтобы не попасть смолоду на кладбище.
Молодые ребята в шутку прозвали Ахмадишу «старым пустобрехом», но он делал вид, что об этом ничего не знает.
Хитро улыбаясь, он выбирал момент, когда у парней было хорошее настроение:
– А ну-ка, голубчики, пока хозяин не вернулся, давайте-ка погрузим эту мебель в машину!
После задушевного разговора с бабаем ни у одного, даже самого ленивого, язык не поворачивался отказаться. А ведь в другое время этим бандитам так просто не прикажешь – на месте уложат!
Вскоре после выхода на свободу, когда Сунгат целыми днями бездумно слонялся по улицам – надо было убить время до вечера, чтобы потом снова заночевать в очередной общаге, – совершенно случайно он встретил на улице друга детства Гришу. Оба сильно изменились, но всё же Сунгат узнал Гришу по белёсым, словно выгоревшим, волосам и коренастой, как у него самого, крепко сбитой фигуре.
Обменялись рукопожатиями, вспомнили детство, улицу, на которой выросли, перебрали всех знакомых – и как-то сразу стало не о чем говорить. По татуировке на руке, по изощрённому мату, на котором выражался Сунгат, по манере курить, выпуская колечки изо рта, Грише нетрудно было догадаться, откуда вернулся его собеседник. Он вспомнил слова Санта Ярулловича: «Нам понадобятся крутые парни для особых заданий, присматривайте среди своих знакомых».
Сунгат был, похоже, то, что надо. Здоровенный, отчаянный, за деньги готов на что угодно. Жить негде. Гриша, не откладывая в долгий ящик, позвонил шефу, получил «добро» и, усадив Сунгата в машину, повёз в посёлок Северный, к Ахмадише-бабаю.
Гриша вошёл в дом один, попросив Сунгата подождать в машине. Тому показалось подозрительным долгое отсутствие приятеля. «Сидят, перемывают мне косточки, думают, какую работу предложить. А что я умею-то? Парашу выливать да рёбра ломать. Нужны ли им такие специалисты?» Ему как-то раз предлагали подобную работёнку, но не сложилось: брали только тех, у кого была своя машина и газовый пистолет. А у Сунгата всё богатство – его волосатая грудь да одежда, что на нём…
Наконец, когда от долгого ожидания начало тревожно ныть сердце, показался Гриша с лицом, сияющим, как полная луна.
– Давай заходи. Постарайся непременно понравиться нашему хозяину – Пахану. Если он тебя примет, будешь как сыр в масле кататься – всё получишь, о чём мечтал. Не вздумай ему перечить – он этого не любит. Но и мямлей не стой, покажи, что мужик. Можешь ругнуться при случае…
Когда, открыв тяжёлые ворота, прошли во двор, Гриша шепнул Сунгату на ухо:
– Станешь человеком – не забудь, кто тебя рекомендовал!
Во дворе их встретил щуплый старикашка, который, несмотря на жаркий день, был в драной старой ушанке. Пропустив их, он закрыл за ними ворота на засов и молча сделал жест, по-видимому, означавший приглашение пройти в дом.
Сунгат поднялся по некрашеной скрипучей лестнице, пахнущей сосновой смолой, прошёл через холодный чулан и оказался в просторной комнате, выглядевшей, как кабинет. В середине стоял полированный стол с блестящей зеркальной поверхностью, по обеим его сторонам выстроились массивные стулья на толстых ножках. Во главе стола располагалось высокое вращающееся кресло – такое Сунгат видел в кабинете начальника тюрьмы.
На этом Сунгату пришлось закончить осмотр, так как из боковой двери, которую он вначале не заметил, быстрыми шагами вышел мужчина средних лет. Серый костюм из тонкой ткани облегает высокую стройную фигуру без единого намёка на живот. Белоснежная рубашка, цветной шёлковый галстук, тёмные очки – всё на нём было отменно дорогое и элегантное. Он приблизился к Сунгату и остановился, разглядывая его. Парню показалось, что его просвечивают рентгеном.
Мужчина одобрительно смотрел на плотную, приземистую фигуру Сунгата, на бицепсы, выпирающие из-под коротких рукавов рубашки. «Кажись, это и есть их Пахан. Зараза, Гриша, не сказал даже, как к нему обращаться», – успел с досадой подумать парень.
Пахан тем временем быстро снял тёмные очки. Глаза, которые неожиданно оказались совсем молодыми, продолжали изучать Сунгата.
«Лицом-то парень вышел – вон какие тонкие черты. Сразу видно, породистые гены. Только вот Бог не дал ишаку рогов, зная его несносный нрав, а для этого красавца роста пожалел – видно, тоже была причина», – подумал Сакманов, наслышанный о незадачливой судьбе парня.
– Смотри-ка, у нас, оказывается, гость! А мне ничего не сообщают…
Сунгат усмехнулся про себя: как же, Гриша целый час отсутствовал – за это время, небось, рассказал про него всю подноготную.
Парень, стоявший, уставясь в пол, проследил, как чёрные остроносые туфли хозяина от середины комнаты прошагали к нему. Хозяин подал ему руку, крепко сжал, словно испытывая.
– Ну, и как тебя звать-величать? Что привело в наш холодный Северный посёлок такого горячего парня?
Сунгат, не привыкший много говорить, слегка замялся:
– Да как сказать… Меня Гриша привёз. Зачем, не сказал.
– И что тебе Григорий обещал, какие златые горы?
– Сказал, поехали со мной, познакомлю с Пах… – Сунгат быстро прикусил язык, будто его огрели по рёбрам милицейской дубинкой.