Страница 9 из 15
– А как отдохнула?
– Здорово, папа!
– Ну, молодчина, приеду – расскажешь всё. А мама дома?
– Нет, она пошла к тёте Анжелике, собиралась пообедать у неё… – Шамсиеву показалось, что голос дочери немного сник. – Она, наверное, скоро вернётся…
– А ты сама пообедала?
– Конечно, конечно! Мама ещё с утра всё приготовила. Ты только не беспокойся!
Дочь явно не договаривала что-то. Шамсиев не стал ничего выпытывать:
– Ну, ты давай держись там, не вешай носа! – произнёс он бодрым голосом, хотя настроение у него упало. – Маме передай привет, когда придёт. Скажи, что работа у меня здесь может затянуться. А преступление… Я постараюсь раскрыть его, Альфиюшка, слышишь! Ну, пока, доченька! Я ещё позвоню…
Повесив трубку, Шамсиев на минуту задержался в будке.
«Опять эта Анжелика… – подумал он с досадой, готовой вот-вот перейти в возмущение. – Ведь, кажется, уже обещала не встречаться больше».
Анжелика – это была её подруга. Бог знает, где и как они познакомились. Смазливая белокурая женщина лет тридцати, танцовщица из ресторанного варьете, пуста, как барабан, и в чём-то даже инфантильна, хотя и имеет в кармане диплом Института культуры. А многие находили её просто глупой и вульгарной.
Когда Шамсиев сказал об этом жене, та лишь пожала плечами и произнесла в ответ ту короткую и банальную фразу, которую используют обычно, когда бывает нечем крыть: «Все мы произошли от обезьян…»
Однако стала видеться с Анжеликой реже, а потом и вовсе прекратила встречи.
И вот опять эта Анжелика…
Выйдя из главпочтамта, Шамсиев почувствовал нестерпимое желание присесть где-нибудь в укромном местечке и привести в порядок свои мысли. Завернув за угол, он увидел между двумя зданиями небольшой скверик со скамейками и, решив, что лучшего места не сыскать, направился к нему. Выбрав скамейку в глубине сквера, он сел и, пригретый солнцем, забылся на какое-то время, погрузившись в раздумья…
Жену его звали Валентиной. Была она коренная москвичка.
После окончания университета Шамсиев работал некоторое время в Казани следователем, неплохо проявил себя, завершив несколько громких дел. Однажды приехавший из прокуратуры федерации человек предложил ему должность старшего следователя по особо важным делам в столице. Шамсиев не стал отказываться…
И вот спустя примерно год после его переезда пришлось ему вызывать в прокуратуру группу девушек-студенток, являвшихся свидетелями по делу о крупной аварии.
Была среди них одна, высокая, статная, с длинными пепельными волосами и зелёными глазами. Своим появлением она буквально шокировала Шамсиева, и он что называется, «втрескался» в неё с первого взгляда.
Они встречались месяца два-три, не больше, Шамсиев повёз её в Казань, чтобы показать своему отцу и получить родительское благословление.
Отец его, пенсионер, бывший инженер одного солидного предприятия, ещё довольно красивый, здоровый мужчина, потерявший безвременно супругу, мать Булата, и коротавший последние годы бобылём, встретил их радушно, и всю неделю, пока они гостили, был ласков и обходителен с Валентиной, но накануне их отъезда пригласил Шамсиева на вечернюю прогулку и завёл необычный разговор.
– Вот что, сынок, – сказал он озабоченно, но без тени недовольства, – эта девушка, которую ты привёз сюда, хороша собой и, похоже, неглупа, и мне, старому человеку, казалось бы, сам Аллах повелел пожелать вам счастья. Но вот что меня волнует: вы люди разных кровей, разных наций…
– Ну и что же, отец! – посмеялся тогда Шамсиев, удивлённый наивным простодушием отца. – Разве имеет это какое-нибудь значение!
– Обожди, сынок, не торопись, – продолжал отец спокойно и рассудительно. – Все мы сначала так говорим, и лишь потом начинаем разбираться, что к чему. Ты не подумай, я ведь не националист какой-то, не мракобес. Скажу тебе больше, я уважаю русский язык, обычаи русских и немало у меня друзей среди них. Но супружество – это дело слишком серьёзное, чтобы спешить. Конечно, все мы живём на одной земле и едим единый хлеб, но ещё деды наши говорили: «Родная сторона – золотая колыбель, чужая сторона – тараканья щель». Так и человек в этой жизни. Близок тот, с кем у тебя общие корни, общий язык и культура. Да и гены… Уж поверь, они не любят всяких экспериментов…
Они долго тогда спорили. И лишь потом, спустя годы, Шамсиев не раз ловил себя на мысли, что во многом был прав отец, говоривший о корнях, разнице кровей. Не ладилось у них что-то в жизни…
Конечно, он не объяснял всё только национальным различием, была, наверное, и разность в характере, воспитании. И всё же…
До получения квартиры им пришлось жить несколько месяцев у матери Валентины. Общительная по натуре, она страстно любила гостей и застолья.
Каждые выходные у неё по вечерам собирались друзья, сослуживцы, и разгоралось долгое шумное веселье с красноречивыми тостами, песнями и плясками.
Шамсиеву же, человеку сдержанному, знающему во всём меру, всё это претило и порядком надоедало. Правда, иногда, внимая просьбам Валентины, он тоже присаживался к столу, выпивал рюмку, другую, но всё равно долго не выдерживал, уходил в другую комнату и читал или смотрел телевизор.
А что же Валентина? Как любящая дочь, она поддерживала во всём мать, старалась угождать ей, считаясь, видимо, ещё и с их зависимым положением.
Как-то разгорячённая, разрумянившаяся от вина и веселья она зашла в комнату, где находился Шамсиев, и, кротко присев к нему на кровать, положила ему голову на колени и сказала тихим, обиженным, но полным любви голосом:
– Ну что ты у меня такой злой и нелюдимый. Настоящий татарин. В Мекку, что ли, собрался, исповедоваться перед пророком, или в Казань – к отцу своему…
Шамсиев не обиделся на неё тогда, подумал, получим квартиру, заживём спокойной, мирной жизнью.
Но, увы, характер и привычки матери, казалось, передались Валентине вместе с кровью, пепельными волосами и зелёными глазами. И в новой квартире, куда они с радостью переселились, то и дело появлялась её мать, собиралась та же шумная компания – и снова приходилось Шамсиеву обретать покой в одной из пустующих комнат, в одиночестве, и даже рождение дочери не привело к наступлению перемен, которых он терпеливо дожидался. А тут ещё появились симптомы какой-то новой, странной «болезни»…
У Валентины был диплом сценарного факультета ВГИКа, но первый же написанный ею сценарий почему-то не понравился режиссёрам. Во всяком случае, она полгода нигде не работала, потом устроилась в редакцию заводской многотиражки, не выказывая более никаких стремлений к высоким пьедесталам.
Шамсиеву по роду своей работы приходилось часто бывать в командировках, и он иногда подолгу не виделся с женой. Сам он не придавал этим разлукам слишком большого значения, просто было некогда задумываться над этим, хотя и случалось, что где-нибудь в далёкой провинциальной гостинице, когда выла над крышей вьюга и скрипели ставни, ему становилось не по себе, хотелось общения с близкой и любимой женщиной…
Он не подозревал ни в чём жену, не сомневался в её супружеской верности, хотя и знал, как профессионал, что от весёлых пирушек до любовных прегрешений недалеко, и переступить границу человек может в любое время. А потом этот конфликт, тяжёлый, неприятный…
Была ли перейдена та самая, роковая граница, он не знал точно, но она возвратилась домой поздно и, кажется, была чуть под хмельком.
Шамсиев любил жену, и, как всякий любящий муж, был одержим ревностью, не той, может быть, дикой ревностью, которая отнимает у человека разум, толкает на преступление, а ревностью жгучей, тайной, способной надолго лишить человека покоя. И её поздний приход сделал эту ревность безудержной.
– Где ты была? Ведь ты вернулась сейчас от мужчины! – вскричал он, не помня себя от гнева, и впервые в жизни ударил её ладонью по щеке.
Что с нею творилось! Сначала она застыла с широко раскрытыми глазами, белая вся, как полотно, потом засмеялась дико, страшно, ища руками возле себя что-то, потом закричала и, бросившись на кровать, забилась вся в судорогах, плача и ударяя себя в грудь маленькими кулачками: