Отзвуки ярости

Впервые за несколько лет я засыпала, обнимая Крока.

Утром у меня было настроение играть.

Включив запись, я встала у окна. Небо затянуло тучами. Дождь ещё не пошёл, но уже совсем скоро. Я могла бы сыграть это, да, могла бы. Ощущение надвигающейся прохлады, наступающие на город тучи, Солнце, скрывающееся за ними. Выразить всё это звуками, ярко и правдиво.

Мне не нужно было думать. Оно получалось само.

Я импровизировала, пока не почувствовала себя пустой. Пока не заныли пальцы. Пока с неба не хлынул дождь, смешиваясь с моей музыкой. На меня полетели капли, заблестели на металле инструмента, но я всё играла и играла, чувствуя, как лёгкие становятся бесконечными и как внутри поднимается волна энергии. Она чуть не выплеснулась - я вовремя сделала маленькую паузу - и обрушилась кульминацией.

Я опустила саксофон. Пальцы ныли. Руки покрылись мурашками.

Через шум дождя раздался звук хлопков.

Мама запрещала мне так делать, но я не смогла удержаться. Отложив саксофон, я забралась на подоконник и высунулась наружу.

Сосед сверху - тот самый, похожий на Мефистофеля - всё ещё аплодировал мне, сжимая в зубах сигарету.

- У вас хорошо получается, - сказал он. - Я даже не буду стучать по батарее.

- Спасибо! - было неловко смотреть на него снизу вверх, перекрикивая ветер и дождь.

- Это труба?

- Саксофон.

Как можно не отличить трубу от саксофона?

Он сделал ещё одну затяжку.

- Очень мужской инструмент.

- Но я же не половыми органами играю, - выдала я заученный ответ.

Фразу "саксофон не для девушек" в разных вариациях я слышала в своей жизни уже сотни раз. У меня была на неё аллергия.

Сосед издал неопределённый смешок и скрылся в окне. Окурок полетел вниз. Я проводила его взглядом и закрыла створку.

Шпингалеты с трудом встали на место.

Крока пришлось пересадить с подушки на подоконник. На кровати устроилась я с нотами. На шесть назначили репетицию, а через три дня - следующий концерт в местной филармонии.

Нужно было немного поработать.

Тем вечером с репетиции я вернулась необычно рано. Солнце ещё не село, и бабушки, щебечущие на лавочке у подъезда, не разошлись по квартирам. Я вежливо поздоровалась, проходя мимо.

Одна из них всё же решила вернуться домой - мы столкнулись у лифта. Она звенела ключами у почтовых ящиков, когда я нажала на кнопку вызова.

Старый лифт с шумом и скрипом начал опускаться к нам. Я стояла к бабушке спиной и дёргала себя за лямку футляра. Мне не нравилось... Мне что-то не нравилось. Я не знала что, никак не могла понять.

Хлопнула дверца ящика и бабушка встала рядом со мной у дверей лифта. Она смотрела на меня поверх очков. И чего я боялась? Обычная бабушка: перекрашенные волосы, халат в мелкий цветочек, морщины, что тут странного. Я ещё раз осмотрела её, с носков тапочек до фиолетово-синих волос, стянутых в пучок. Руки. Вот, что мне не понравилось. Слишком большие ладони и длинные пальцы. Она могла бы отлично играть на пианино, если бы не ногти... Почти когти, длинные, с потемневшими кончиками. Она сжимала ими газету так, будто собиралась порвать.

Обычная бабушка, но эти руки.

Пока она не заметила, что я пялюсь, я отвернулась к лифту. Я надеялась, что удобное молчание не закончится, но она продолжала пытливо смотреть на меня.

- Это ты моя новая соседка? Из сто первой квартиры? - у неё был ещё сильный, тяжёлый голос. Совсем не старческий.

Я кивнула.

- Родители сняли?

- Нет, сама, - я невольно улыбнулась. Квартира, пусть и съемная, и работа. Чем не самостоятельная жизнь?

Соседка моей радости не разделяла

- Парень помогает?

- Совсем сама. Я работаю, - и добавила. - Я музыкант.

Добавила я зря.

Её пальцы сжались так, что газета жалобно хрустнула.

- Так это ты что ли не даёшь мне спать?! Ни утром не выспаться, ни днём вздремнуть! Только лягу прикорнуть на минутку, успокоить нервы, как твоя труба начинает орать на весь этаж. У меня уже мигрени начались от этого завывания...

Закрывшиеся за нами двери лифта не давали никакой возможности спастись.

- Ты прекращай, - перешла к наставлениям она. - Не одна живёшь, люди отдохнуть хотят, не имеешь никакого права.

Вот это было откровенной ложью. Любой музыкант знает про закон о тишине. Отлично знает.

- Я играю только в разрешённое время, - начала я, - и у окна, далеко от смежной стены. И не настолько громко.

На этом запал у меня кончился.

Бабка, комкая газету, возмущённо уставилась на меня. Не нужно было с ней спорить. Зачем я это сказала? Молчала бы и кивала в такт...

Двери лифта наконец открылись

- Простите... - выдохнула я, подаваясь к своей двери.

Замок, как назло, снова заедал. Я боролась с ним, надеясь, что соседская ссора закончилась и сейчас я спрячусь в тихой квартирке. Но бабка решила оставить последнее слово за собой.

- Не хами мне! Я тут сорок лет живу, пожалуюсь хозяевам, и вылетишь на улицу со своей трубой!

Нужно было сдержаться, но второй раз подряд я этого вынести не могла.

- Саксофон! - мой голос эхом разнёсся по площадке. - Совсем разные вещи!

Ключ наконец-то провернулся. Я нырнула за свою дверь.

Крок ждал меня на подоконнике. Солнечный свет прямоугольником падал на линолеум. Я могла бы сыграть его, светлый и невесомый, но тогда бабка бы точно взбесилась.

Я решила не связываться.

Снимая с плеч футляр, я поймала себя на мысли, что впервые хочу назад домой.

Весь вечер я нервно ходила по квартире в наушниках, ожидая страшного. Постоянной долбёжки в стену или по батареям, возвращения соседки, ссор, криков, но ничего не было. Я только зря нервничала.

Ничего не было и в следующие несколько дней. Я работала - ездила к нескольким ученикам для уроков игры на саксофоне, репетировала, слушала записи Лестера Янга. Ко мне даже разок приехали родители, чтобы ужаснуться, в насколько тесной квартирке я живу. И я всё ещё здоровалась с бабушками у подъезда, вежливо, как могла, улыбалась свой соседке. Всё могло бы наладиться. Но нет.

Я возвращалась с занятия на другом конце города. Футляр с саксофоном оттягивал плечи, пакеты с продуктами - руки. Ключи лежали в кармане чёрной кожанки, и мне пришлось поставить пакеты на пол у подъезда, чтобы достать их.

Бабушки зашептались за спиной. Связка зацепилась за подкладку, натруженные плечи и ладони болели. Я дёргала ключи, слепо уставившись в дверь, а бабки всё шептались, и шумели машины на проспекте, а снизу послышался тихий жалобный мяв.

Это было что-то новое.

Ещё раз дёрнув за ключи, я опустила глаза. Котик. Грязный рыжий котик с тонким белым хвостом. Он пищал на высокой ноте, жался к двери подъезда и смотрел на меня.

У меня никогда не было кота. Мамина аллергия не давала завести, но я всегда хотела рыжего и зеленоглазого, с большими ушками.

- Опять какая-то кошка принесла, зассыт тут всё, - выдала моя соседка. - А ну, кыш отсюда!

Котик не слушал. Он смотрел на меня теми самыми зелёными глазами.

Это была судьба.

Ключи чуть не порвали подкладку кожанки. Нести оба пакета в одной руке было ещё тяжелее, но другой я прижимала к себе котёнка. Бабки даже не успели возмущённо охнуть, когда я с металлическим грохотом захлопнула дверь подъезда.

Оказавшись у меня на руках, котик перестал плакать. Мы ехали в лифте, а я думала, что если покупать меньше косметики и пирожных, смогу позволить себе кота. К тому же, я бы стала ещё более независимой.

А пока нужно было покормить котика и созвониться с знакомым ветеринаром. Кажется, у нашей второй скрипки жили три или четыре кота, и она могла поделиться номером.

Через пару часов я расчехлила саксофон. Пока безымянный котик лежал на подоконнике.

Я, не без пары царапин, вымыла его, осмотрела и напоила молоком. К ветеринару получилось записаться только на завтра, но котик и сейчас выглядел довольным жизнью.