Страница 44 из 61
Исходя из сказанного, нам кажется, что столь трудное перемещение Ивана Антоновича[84] не было фиктивным, а на самом деле имело цель освободить место для Петра Федоровича в Шлиссельбурге. Об этом свидетельствует и указ коменданту этой крепости И. Бередникову, в котором говорилось: «Указ нашему обер-каменданту Шлюссельбургскому. При сем посылается в крепость Шлюссельбургскую гвардии нашей Измайловского полку подпорутчик Плещеев с некоторыми вещами на шлюпках отправленными, которому наше высочайшее повеление дано остаться там до будущего к нему указу. А вам чрез сие повелеваем по всем ево, Плещеева, требованиям скорое и безостановочное исполнение делать. Июля 2 дня 1762 г. Екатерина»328. С 30 июня по 2 июля, по-видимому, приготовлялись покои для Петра Федоровича, а после этого стали завозить его вещи. Однако, по-видимому, 3 июля он был убит.
В день похорон Петра Федоровича – 10 июля Екатерина II подписала «указ нашему генералу-майору Савину», в котором говорилось: «Вывезенного Вами безымянного арестанта из Шлюссельбурга паки имеете отвезти на старое место в Шлюссельбург и содержать его по прежней инструкции, по которой он там был содержан, и, сами, учинивши сие, приехать к нашему двору»329. Несмотря на это, Иван Антонович еще месяц находился в Кексгольме330. Самоотверженность Н. Савина была оценена императрицей. 12 октября 1762 года ею был подписан следующий указ Сенату: «Всемилостивейшее жалуем мы за особливую службу и верность к нам нашему генерал-майору Никите Савину триста душ крестьян в вечное и потомственное владение»331.
Что касается воспоминаний современников о реакции Екатерины II на смерть мужа и обвинения его предполагаемых убийц, то мы имеем известные «Записки» Дашковой и рассказы Н.И. Панина, записанные В.Н. Головиной. Будучи представителями одной партии, они, вполне понятно, пристрастны к другой – Орловым. Мы знаем из сказанного выше, что «вспоминала» Е.Р. Дашкова и причины этого. Тут можно привести не менее придуманный рассказ Н.И. Панина. В присутствии В.Н. Головиной он рассказывал об убийстве Петра III следующее: «Я был в кабинете императрицы, когда князь Орлов пришел известить ее, что все кончено. Она стояла посреди комнаты; слово кончено поразило ее. “Он уехал!” – возразила она сначала[85]. Но, узнав печальную истину, она упала без чувств. С ней сделались ужасные судороги, и одну минуту боялись за ее жизнь. Когда она очнулась от этого тяжелого состояния, она залилась горькими слезами, повторяя: “Моя слава погибла, никогда потомство не простит мне этого невольного преступления”»332. Всему тут рассказанному трудно поверить. Прежде всего вызывают удивление слова Екатерины II: «Он уехал!» Не совсем ясно, зачем это выдумал Панин.
Обвинения же в сторону Орловых полностью соответствуют той борьбе, которую вели с ними панинцы. Екатерина II решительно встала на их защиту. Так, в письмах к Ст.-А. Понятовскому, не называя Орловых, она замечает: «Забыла вам сказать, что Бестужев очень любит и ласкает тех, которые послужили мне с таким усердием, какого можно было ожидать от благородства их характера. Поистине, это герои, готовые положить свою жизнь за отечество, и столь же уважаемые, сколь достойные уважения», а в другом (от 11 ноября 1762 года), явно отвечая на распространяемые панинской группой обвинения, Екатерина пишет: «Не знаю, что говорят о людях, окружающих меня; но знаю, что они не подлые льстецы и не презренные и низкие души. Я знаю за ними лишь патриотические чувства, знаю, что они любят и творят добро, никого не обманывают и не берут денег за то, что по своему кредиту они в праве совершить. Если с этими качествами они не имеют счастия нравиться тем, кто желал бы видеть их порочными, то, по совести, они и я, мы обойдемся без их одобрений» (курсив наш. – О. И.)333. Очевидно, что выделенные нами слова Екатерины адресованы панинской партии, и прежде всего Е.Р. Дашковой. Орловы не могли убить Петра Федоровича потому, что они «не презренные и низкие души», что «они любят и творят добро», что они «никого не обманывают».
Потом, в мае 1788 года, Екатерина II заметит: «К[нязь] Орлов был genie[86], силен, храбр, решим maix doux comme un mouton, il avoit le coeur d’une poule[87] два дела его славные: восшествие и прекращение чумы… Alexis Orloff n’a pas même le courage[88], и во всех случаях останавливается препятствием»334. Сейчас можно достаточно точно сказать, под действием каких неудовольствий вырвались эти парадоксальные замечания у императрицы[89]: из-за отказа графа Алексея Григорьевича возглавить флот, о чем Екатерина II писала в январе 1788 года князю Г.А. Потемкину, а также в связи с критикой действий последнего335. Однако обращает на себя внимание то, что А.Г. Орлов «останавливается препятствием» «во всех случаях». Вряд ли кто-либо подумает, что речь идет о трусости графа Алексея Григорьевича. О чем же тогда? Екатерина II, характеризуя ум своих сподвижников, говорила А.В. Храповицкому в мае 1786 года: «Ум к[нязя] Щотемкина] превосходный, да еще был очень умен к[нязь] Орлов… Федор Орлов не так умен, а А. Орлов совсем другого сорта»336. К сожалению, трудно сказать, что тут имела в виду императрица. Вероятно, граф Алексей Григорьевич любил обдумать ситуацию и не хотел бросаться сломя голову. «Нет ничево лутче, как на власть Создателеву полагаться, но и самому не должно быть оплошну. Бережонова коня и сам Бог бережот», – говаривал он. Однако граф понимал ограниченность человеческих возможностей: «Собою же ничево уставить нельзя, кроме собственного поведения, и то не всегда: время, случай и обстоятельства часто принуждают совсем против предпринятых правил и желания»337.
Нигде, несмотря на многочисленные обвинения в убийстве Петра Федоровича, Орлов-Чесменский не признается в этом и не пытается переложить это деяние на другого. «Я ж здесь (в Германии. – О. И.), – писал граф Алексей Григорьевич к своему управляющему Д.А. Огаркову, – и в книгах печатных видел худо и добро о себе напечатанное и по примеру больных стараюсь сам себя себя ощупывать; буде меня хвалят, да не есть истинна, тогда почитаю их за льстецов, [которые] либо обманули или приготовляются меня обмануть; буде же хулят, тогда стараюсь разсматривать за какое дело, буде оное мною худо зделано, тогда стараюсь оной недостаток мой поправить, а в противном случае остаюсь неисправленным…» (курсив наш. – О. И.). «Печатные книги» – это наверняка вышедшие в 1797 году сочинения Ж. Кастера «Жизнь Екатерины II» (в Париже на немецком языке оно появилось уже в 1798 году) и К. Рюльера «История и анекдоты о революции в России в 1762 году» (в 1797 году вышли два издания на немецком языке). Нет сомнения, что об этих сочинениях было известно Орлову-Чесменскому, как и о других подобных изданиях. Граф Алексей Григорьевич, находясь в изгнании, внимательно просматривал немецкие газеты, в которых мог найти статьи о выходе упомянутых книг.
Граф Алексей Григорьевич, судя по его письмам, не чувствовал себя виновным в том, в чем его обвиняла молва, и смело ждал встречи со Всевышним. Вот характерные его слова: «Подай, Господи, каждому по делам его», «Господь же сердцевидец он нас накажет, он же и помилует», «Да будет воля Всевышнего над нами: Он нас милует и по грехам нашим наказует, а мы с терпением сносить должны и уразумевать наши прегрешения».
Лучшим судьей граф Алексей Григорьевич считал время. Так, в январе 1799 года он заметил в письме к своему управляющему Д.А. Огаркову: «Надобно знать, кто б как хитер не был, а время всегда деянии наши обнаружит». Эта же мысль высказывается Орловым-Чесменским в письме к В.В. Шереметеву от 8 апреля 1802 года: «Ничто так истины не открывает, как время»338. Полагаем, что эти высказывания (особенно первое) были направлены против слухов, распространяемых вокруг имени графа Орлова-Чесменского, слухов, которые он не мог опровергать, свято храня тайны Русского императорского дома. Он, конечно, понимал, что был виновен в смерти Петра Федоровича, не сумев ее предотвратить.
84
Примечательно, что Ивана Антоновича солдаты караула выручали ценой своего здоровья, а может быть, и жизни, хотя в подобных условиях перевозки от него было легко избавиться. По нашему мнению, это свидетельствует о том, что о смерти секретного арестанта не думали.
85
По-видимому, имелся в виду отъезд в Голштинию.
86
Гений (фр.).
87
Но кроток, как барашек; у него было сердце курицы (фр.). Трудно сказать, как сочетается храбрость и «сердце курицы».
88
Не так смел (фр.).
89
Например, о графе П.А. Румянцеве-Задунайском Екатерина II говорила, что он «имеет воинские достоинства, недвояк и храбр умом, а не сердцем», а о Зориче – что он «был храбр в сражениях, но лично трус» (Храповицкий А.В. Памятные записки. С. 56, 291).