Страница 39 из 61
К описанной сцене с Г. Орловым добавился эпизод со снятием караула от дома отца Дашковой. Войдя в комнаты и увидев у каждой двери по часовому, княгиня заметила офицеру Какавинскому, что он плохо понял желание императрицы, приказавшей поставить солдат для охраны дома, а не для того, чтобы ее отца содержали как мятежника. Солдатам же Екатерина Романовна сказала, что их потревожили напрасно и до нового приказа здесь должны оставаться всего десять или двенадцать человек (74). Вскрывать конверты по поручению императрицы Г. Орлову было нельзя, а вот отдавать команды солдатам (пусть самые разумные) через голову их командиров Дашкова, не уполномоченная на это императрицей, считала возможным. Пример, весьма хорошо описывающий претензии княгини.
Войдя в комнату смежную с покоями императрицы, Дашкова увидела Григория Орлова с Какавинским и приближающуюся к ней императрицу. «Теперь сомнений не было: Орлов мой враг, – пишет Дашкова, – ведь никто, кроме него, не мог привести к Екатерине Какавинского. Ее величество упрекнула меня в том, что в присутствии солдат я говорила по-французски и у них могло родиться подозрение, будто я хотела, чтобы он их отослал».
Почему же обязательно враг? Ведь вчера Григорий был одним из главных заговорщиков, входивших в ее партию; можно было попробовать по-товарищески объясниться и устранить этот эпизод, как простое недоразумение. Но не таков был характер княгини Дашковой. Видя, что ближайшее к императрице место уже занято, причем с согласия самой Екатерины, понимая, что ее, такую умную и самоотверженную, так просто обошли, она кинулась в отчаянное наступление: «Я отвечала сухо, и, как потом говорили[72], на моем лице выразилось явное презрение: “Ваше величество, еще слишком мало времени прошло с тех пор, как вы вступили на трон, чтобы ваши солдаты, которые только что выказывали мне знаки слепого повиновения, стали бы тревожиться о том, на каком языке я говорю”. И дабы прекратить этот разговор, я протянула ей орден ев. Екатерины» (курсив наш. – О. И.). Крайне вызывающе звучат слова о «ваших солдатах», показавших «слепое повиновение» (Дашковой). Их смысл понять просто: вы ими владеете и командуете, а мне они служат!
«Успокойтесь, – якобы сказала Дашковой Екатерина. – Признайтесь, однако, вы были не правы, отослав солдат». Чувствуя, что в гневе перебрала через край, Дашкова начала говорить, что солдаты были необходимы для охраны дворца императрицы. «Полноте! Полноте! – сказала Екатерина. – Оставим этот разговор, он был вызван вашей горячностью. А это – за ваши заслуги». Екатерина хотела возложить Дашковой только что возвращенный ею орден.
Тут Дашкова опять решила показать себя. Вместо того чтобы преклонить, как полагалось, колени и если не с благодарностью, то спокойно принять награду, она заявила: «Извините меня, ваше величество, за то, что я вам сейчас скажу. Вы вступаете в пору жизни, когда правда, вопреки вашему желанию, не будет достигать ваших ушей. Умоляю, не жалуйте мне этот орден, ведь как украшением я им не дорожу, и вы это знаете; а что до моих заслуг, то, как ни малы кажутся они некоторым людям, по моему мнению, их нечем вознаградить, ибо меня никогда нельзя было и впредь нельзя будет купить никакой ценой» (75–76; курсив наш. – О. И.). Итак, без Дашковой в Российском государстве не будет правды, ордена – украшения, княгиня не продается, даже если того желает императрица! В форме грубой и вызывающей (если все было так, как описывается в «Записках») Дашкова своим утверждением о непродажности поставила под сомнение награды другим участникам переворота, а также нравственность императрицы, якобы пытавшейся ее подкупить. Еще раз остановим внимание читателя на том, что это писалось через 40 лет после упомянутых событий; Дашкова, считая себя абсолютно правой, ни в чем не хотела разобраться и ничего не простила своим противникам.
Следовательно, при этой некрасивой сцене присутствовали и другие лица.
Конфронтация с Орловыми обозначилась публично. Что могла сделать в этих условиях Екатерина II? Нам кажется, что императрица уже пыталась вразумить Дашкову в самом начале царствования, подстроив известную сценку с И.И. Бецким, не только включенную Екатериной Романовной в «Записки», но и рассказанную ею Дидро. Княгиня считала ее хорошей иллюстрацией того, как случайные люди (несомненно, имелись в виду и Орловы) примазываются к чести организации переворота. На четвертый день после воцарения в комнату, где находились Екатерина и Дашкова, испросив аудиенцию, явился Бецкий, который начал говорить, что это именно он, благодаря раздаче денег, подготовил гвардейцев к перевороту. «Мы решили, не без основания, – пишет Дашкова, – что он сошел с ума. Ее величество от него удачно отделалась, поручив надзор за ювелирами, которые ко дню коронации делали большую бриллиантовую корону[73], и заверив, что ей известны все его заслуги. Бецкий в восторге поднялся и, совершенно удовлетворенный, тотчас ушел, очевидно, спеша сообщить о великой радости своим друзьям» (77).
Действительно, поведение И.И. Бецкого, человека умного, если принять его так, как описывает Дашкова, представляется, мягко сказать, странным. Но если попробовать понять эту сценку как легкую попытку Екатерины II остановить безудержную саморекламу Дашковой, все встает на свои места. Нравоучительного смысла этой слишком хорошо разыгранной сценки Екатерина Романовна не поняла и продолжала себя считать главным организатором переворота.
Вернемся к инциденту с караулом. Дашкова пишет, что императрица обняла ее и сказала: «Доставьте мне, по крайней мере, удовольствие и позвольте выразить свою дружбу». Вероятно, что это было последнее проявление разрушающейся дружбы, но не исключено, что и просто прикрытие неприятного чувства, растущего у императрицы по отношению к Дашковой. Дядя княгини, канцлер М.И. Воронцов, в письме к А.Р. Воронцову вполне точно предсказал результаты выходок Екатерины Романовны: «Я опасаюсь, чтоб она капризами своими и неумеренным поведением и отзывами столь не прогневала государыню императрицу, чтоб от двора отделена не была, а через то наша фамилия в ее падении напрасного порока от публики не имела»272.
Последствия не заставили себя ждать. В черновике наград для участников переворота, написанном рукой самой Екатерины II в конце июля или начале августа 1762 года, Дашкова замыкала список награжденных с суммой 12 тысяч рублей, что было в 2,5 раза меньше награды, назначенной лицам, которых она называла в числе «своих». Сообщение о наградах участникам переворота было опубликовано 9 августа 1762 года в «Санкт-петербургских ведомостях» (№ 64). Видимо не желая обострять отношения, Екатерина II довела награду княгине до 24 тысяч рублей, которую получили и остальные участники переворота273.
Но и эта награда была встречена Дашковой как оскорбление, поскольку она попала в число «остальных заговорщиков». «К моему удивлению, – пишет княгиня, – я была причислена к этой группе. Я не воспользовалась правом взять землю и не хотела брать эти 24 тысячи. Однако некоторые из участников переворота порицали мое бескорыстие; для прекращения молвы и дабы не настраивать против себя императрицу, я затребовала списки долгов мужа и назначила причитающуюся мне сумму на выкуп его долговых обязательств, что и было исполнено Кабинетом ее величества» (76).
Дашковой наверняка не совсем приятно было видеть, что первыми в опубликованном списке награжденных шли люди, которых будто бы именно она привела в заговор: К.Г. Разумовский, М.Н. Волконский, Н.И. Панин – и которые сразу заняли высокие места при Екатерине II. Полагаем, что особенно раздражали ее награды (включавшие графское достоинство) «холодному и ленивому» Панину, который перед самым переворотом говорил Екатерине Романовне, что он «произойдет лишь в отдаленном будущем», и который, как теперь выяснялось, знал значительно больше, чем ей сообщал.
72
Следовательно, при этой некрасивой сцене присутствовали и другие лица.
73
Факт подтверждается документально записью: «И.И. Бецкому на раздачу тем, кои были при делании короны – 4200 руб.» (РГАДА. Ф. 1239. Оп. 3. № 53390. Л. 6).