Страница 38 из 61
Княгиня Дашкова в своей пропаганде идеи случайности доходит до того, что вкладывает приведенные нами выше слова слова о ней даже в свой диалог с Федором Орловым перед началом переворота: «Скажите вашему брату, чтобы он немедленно скакал в Петергоф и привез императрицу прежде, чем Петр III последует чьему-нибудь разумному совету и пришлет ее сюда либо приедет в Петербург сам и разрушит то, что было угодно свершить Провидению (а вовсе не нам) для спасения России и императрицы» (68; курсив наш. – О. И.). В этом тексте, который, несомненно, особенно в последней части, выдуман, обращает на себя внимание вопиющее противоречие: Петр III воспользуется разумным советом и сможет разрушить то, что «угодно совершить Провидению (а вовсе не нам)». На стороне императора может оказаться разум, который будет сильнее Провидения, ведущего неразумных заговорщиков!
Уже в «Обстоятельном манифесте» (6 июля 1762 года), написанном, несомненно, под диктовку самой императрицы, говорилось: «Вступление наше на Всероссийский императорский престол явным есть доказательством истинны сей, что где сердца нелицемерныя действуют во благое, тут рука Божия предводительствует. Не имели мы никогда ни намерения, ни желания таким образом воцариться, каковым Бог по неведомым Его судьбам промыслом своим нам определил престол отечества Российскаго восприять»265. Надо сказать, что сама Екатерина иной раз говорила о своем восшествии на престол как о чуде. Так она и пишет Понятовскому 2 июля 1762 года: «Переворот, который только что совершился в мою пользу, похож на чудо» (курсив наш. – О. И.)266. Именно – только похож Через месяц в письме тому же адресату она уже говорит вполне определенно: «Наконец, Господь Бог привел все к концу, предопределенному им, и все это представляется скорее чудом, чем делом, предусмотренным и заранее подготовленным, ибо совпадение стольких счастливых случайностей не может произойти без воли Божьей» (курсив наш. – О. И.)267. Через многие годы во введении к наиболее полной так называемой четвертой редакции записок Екатерина II писала о перевороте 1762 года: «Счастье не так слепо, как себе его представляют. Часто оно бывает следствием длинного ряда мер, верных и точных, не замеченных толпою и предшествующих событию(курсив наш. – О. И.)268.
Обращает на себя внимание фраза Дашковой: «догадавшись, может быть, первой о возможности свергнуть монарха…», которой она пытается разрешить противоречие между случайностью переворота и собственной руководящей ролью в этом деле. Неужели Панин не рассказывал ей о разных идеях по поводу престолонаследия, высказывавшихся высшими сановниками еще до смерти Елизаветы Петровны, или об обращении ее мужа, князя М. Дашкова, к Екатерине с предложением «возведения на престол»?
Рассмотрев скрытые причины ненависти Дашковой, перейдем к эпизодам ее открытых столкновений с Орловыми.
Глава 2
Начало столкновений
Согласно «Запискам», об отношениях Екатерины и Г. Орлова Дашкова узнала только после переворота. В одной из комнат императрицы она случайно повстречалась с Григорием Григорьевичем, лежащим на диване (он ушиб ногу) и распечатывавшим большие пакеты, присланные из Совета. Дашкова пишет, что узнала их, потому что часто видела у дяди-канцлера. Она спросила Орлова, что он делает. Григорий якобы отвечал, что императрица приказала ему их вскрыть. «Не думаю, – будто бы сказала Дашкова, – потому что они еще несколько дней должны храниться нераспечатанными, покуда императрица не назначит людей на эту должность, но ни вы, ни я для нее не подходим» (72).
Обращает на себя внимание очень резкий тон[71] замечания Дашковой, тон, память о котором она сохранила и через 40 лет решила донести до читателей. Тогда, то есть перед переворотом, она еще не знала, что Григорий Григорьевич любовник ее подруги и разведчик, направленный к ней будущей императрицей. Дашкова могла представлять его как исполнительного, верного своего сторонника (вспомним слова из депеши Гольца). Неужели нахождение в императорских покоях одного из «главных заговорщиков» (слова самой Дашковой) и его занятия с письмами вызвали у Екатерины Романовны подобную резкость?
Если все было так, как описано в «Записках», то Дашкова не подумала, что своим замечанием она поучала не столько Григория Орлова, сколько императрицу, которая, согласно ее логике, не имела права давать читать важные документы без принятия официального решения о назначении к этому особого чиновника! Кто же это решение должен был принимать: Сенат, Императорский совет, проект которого вынашивал Н.И. Панин?
Вместе с тем княгиня, несомненно, лукавила; она считала себя способной не только на любую государственную должность, но и на назначение на таковую других. Г.Р. Державин писал: «Княгиня Дашкова была честолюбивая женщина, добивалась первого места при государыне, даже желала заседать в Совете»269. Возможно, что именно тогда княгиня впервые ясно осознала, что желанная власть уходит от нее.
Вернувшись в тот же день во дворец, Екатерина Романовна увидела, что у дивана, на котором располагался Г. Орлов, накрыт стол на три прибора. Екатерина пригласила Дашкову к обеду. «Мой грустный вид или неудовольствие (а скорее всего и то и другое, ведь я искренне любила императрицу), вероятно, ясно отразились на моем лице, и она меня спросила, что со мной. – Ничего. Просто я не спала две недели и очень устала. Затем императрица попросила меня поддержать ее против Орлова, который настаивает на увольнении от службы» (72–73).
Об этом событии рассказала и Екатерина II. Когда она с триумфом вернулась в город и направилась в свою комнату, капитан Орлов будто бы пал к ее ногам и сказал: «Я вас вижу самодержавной императрицей, а мое отечество – освобожденным от оков; оно будет счастливо под вашим правлением. Я исполнил свой долг, я послужил вам, отечеству и самому себе; прошу вас об одной только милости: позвольте мне удалиться в свои имения; я родился честным человеком, двор мог бы меня испортить, я молод, – милость могла бы вызвать ненависть ко мне; у меня есть состояние, я буду счастлив на покое, покрытый славой, так как я дал вас моему отечеству» (курсив наш. – О. И.).
Императрица ему отвечала, что он заставляет ее прослыть неблагодарной по отношению к человеку, которому она считала себя наиболее обязанной, что простой народ не поверит такому большому великодушию. Екатерина высказала предположение, что она его недостаточно вознаградила. «Пришлось как бы прибегнуть к власти, – пишет Екатерина II, – чтобы заставить его остаться, и он был огорчен до слез красной Александровской лентой и камергерским ключом, которыми она его пожаловала, что дает чин генерал-майора»270. Не беремся обсуждать степени истинности того, что записала императрица среди анекдотов о своем воцарении. Замечу только, что слова Г. Орлова – «милость могла бы вызвать ненависть ко мне» – быстро оправдались.
Вернемся к Дашковой. «Мой ответ, – якобы сказала Екатерина Романовна, – был совершенно не в том смысле, какого она ожидала. Я заметила, что с той поры, как она стала государыней, у нее имеется множество способов вознаградить его таким образом, что имя его может далеко прогреметь. Было очевидно, что Орлов – ее любовник, и я пришла в отчаяние, предвидя, что скрыть этого она не сумеет» (73). Можно утверждать, что Дашкова пришла в еще большее отчаяние, поняв, что Г. Орлов распечатывал государственные пакеты не случайно.
Екатерина Романовна, по-видимому, вела себя нескромно и об истории с подбитым Г. Орловым стало известно публике. О ней узнал Рюльер, не исключено, что со слов самой княгини (правда, в его версии при входе Дашковой Екатерина перевязывала контуженую ногу Григория). Рюльер пишет: «Княгиня сделала замечание на столь излишнюю милость, и скоро, узнав все подробнее, она приняла тон строгого наблюдения. Ее планы вольности, ее усердие участвовать в делах (что известно стало в чужих краях, где повсюду ей приписывали честь заговора, между тем как Екатерина хотела казаться избранною и может быть успела в том уверить); наконец, все не нравилось и немилость к ней обнаружилась во дни блистательной славы, которую воздали ей из приличия»271.
71
Если верить «Запискам» Дашковой.