Страница 37 из 61
В таком положении естественнее было с горячностью молодости, о которой неоднократно говорит Дашкова, самой броситься к Екатерине, а не давать поручений в оскорбительном тоне «высокомерным Орловым». Но княгиня осталась дома, свидетелями чего явились все те же Орловы, которые, конечно, все поняли и стали тем особенно ненавистны.
Не чувствуя убедительности в объяснении своего отсутствия в момент въезда Екатерины в Петербург, Дашкова выдвинула еще одно, правда весьма шаткое, основание: историю с мужским платьем (излагаемую по-разному в английском и французском списках ее «Записок»). В ВРЗ рассказывается, что, когда Дашкова вернулась домой, горничная доложила ей, что портной еще не принес мужское платье. «Это обстоятельство совершенно расстроило мои планы, – пишет Екатерина Романовна, – но, чтобы успокоить слуг, я легла и отправила их отдыхать» (68). О мужском платье в ВРЗ больше не упоминается. В ГИ сказано, что Дашкова приказала приготовить к вечеру мужское платье, но портной опоздал. Когда же она оделась, то платье жало и стесняло ее движения (ГИ. 55). В немецком переводе есть небольшое отличие[68]; там рассказывается следующее: «Я заказала полный мужской костюм, который должен был быть готов к этому вечеру, но портной его не прислал. Это было большим разочарованием, так как обычный костюм стеснял и сдерживал меня»261. Следовательно, стеснял Дашкову не мужской костюм, а обычное ее платье.
Дашкова ни слова не говорит о том, когда и зачем был заказан портному мужской костюм. Можно подумать, что она готовилась участвовать в перевороте с самого его начала, а не так, как произошло в действительности. Оправдание, прямо сказать, не очень убедительное. Напомним, что перед встречей с А.Г. Орловым Дашкова накинула на себя «мужской суконный плащ», а потом нашла возможным надеть на себя мундир поручика Пушкина (67, 69). Любопытно, что о переодевании Екатерины Романовны в мужской костюм перед походом к Синему Мосту знал и Рюльер262.
Дальнейший ход событий в ВРЗ описывается весьма сдержанно. После визита Ф.Г. Орлова Дашкова погрузилась в довольно грустные размышления, «и воображение рисовало мне самые зловещие картины» (68). В ГИ все выглядит живописнее (что следует отнести, возможно, к редакторской правке М. Брэдфорд): «Мысль боролась с отчаянием и ужасными представлениями, я горела желанием ехать навстречу императрице, но стеснение, которое я чувствовала от моего мужского наряда, приковывало меня, среди бездействия и уединения, к постели. Воображение без устали работало, рисуя по временам торжество императрицы и счастье России, но эти сладкие видения быстро сменялись другими страшными мечтами. Малейший звук будил меня, и Екатерина, идеал моей фантазии, представлялась бледной, обезображенной. Эта потрясающая ночь, в которую я выстрадала за целую жизнь, наконец прошла…» (курсив наш. – О. И.)263. Несомненно, что в случае провала переворота Дашкову ожидали весьма неприятные вещи: палач, дыба, кнут, а может быть, и смертная казнь.
В ВРЗ сказано, что княгиня встала в 6 часов утра и приказала горничной приготовить парадное платье. Зачем она это сделала, не совсем понятно, ибо только после этого идет строка о том, что, узнав о провозглашении Екатерины императрицей и присяге в Казанском соборе, она поспешила в Зимний дворец, куда должна была прибыть императрица. В ГИ это место изложено логичнее: узнав в 6 часов утра о провозглашении Екатерины императрицей, Дашкова приказала подать парадное платье и поспешно отправилась к ней в Зимний дворец. «С каким невыразимым восторгом, – пишет княгиня, – я встретила счастливое утро, когда узнала, что государыня вошла в столицу и провозглашена главой империи Измайловским полком…» Трудно поверить, что человек, который считал ограниченную монархию лучшим государственным устройством для России, особенно радовался провозглашению Екатерины самодержавной императрицей, если, конечно, последняя не обещала чего-то сторонникам панинской партии. С другой стороны, Дашкова действительно первое время могла радоваться, так как в случае неудачи ей грозили большие неприятности.
Любопытно, что в английском варианте «Записок» Дашкова обращается к Екатерине II со словами: «Будьте матерью отечества и позвольте мне остаться вашим другом»264. Однако в ВРЗ это обращение выглядит иначе, что свидетельствует об известных колебаниях княгини даже через 40 лет после переворота: «Сделайте мою родину счастливой и сохраните ваши чувства ко мне…» (76).
Свидание с Екатериной описано в ВРЗ достаточно сухо: они встретились, обнялись; Екатерина рассказала, как бежала из Петергофа, а Дашкова «обо всем, что знала, и объяснила, что, несмотря на горячее желание выехать ей навстречу, не смогла этого сделать, поскольку портной задержал мой мужской костюм» (69; курсив наш. – О. И.). Интересно, что бы сказал читатель, затеявший смертельное мероприятие, если бы его товарищ изложил подобное объяснение своего отсутствия в самый важный момент? Нет сомнения, что Екатерина не могла этого не учесть; подлинные друзья – Орловы – были в тот момент рядом с ней[69]. Дашкова это поняла и сделала все, чтобы принизить роль Орловых.
Будучи в 1770 году в Париже в гостях у Дидро, Екатерина Романовна рассказала ему, что Екатерину «возвел на престол крик четырех гвардейских офицеров, которые впоследствии были заточены и доселе остаются в ссылке» (ГИ. 373, 375). Дашкова сообщила, что местом их ссылки была Сибирь. Это была двойная неправда. Во-первых, даже в своих «Записках» Екатерина Романовна писала о «единодушном провозглашении» Екатерины. Во-вторых, что касается судьбы «четырех офицеров», то и это была ложь (об этом ниже в главе «Дело Хитрово»). Вместе с тем обращает внимание упрек Екатерине II в неблагодарности, о чем Дашкова не решилась говорить в своих мемуарах.
Однако в текст «Записок» вошла другая мысль: переворот 1762 года – случайность. Дидро рассказывает о разговоре с Дашковой следующее (примечательно, что он специально подчеркнул в тексте: «Я передаю слово в слово то, что слышал от Дашковой»): «Между прочим, мы однажды коснулись революции 1762 года… она отвергала всякое притязание на него, как за себя, так и за других. Это было делом, сказала она, непонятного порыва, которым все мы бессознательно были увлечены; и если кто особенно содействовал нашему успеху, – это сам Петр III, своими глупостями, пороками, неспособностью, ропотом и неудовольствием, возбужденным в народе его грязным и развратным образом жизни. Все единодушно шли к одной цели; в заговоре было так мало единства, что накануне самой развязки ни я, ни императрица, ни кто другой и не подозревал ее близкого результата. За три часа до переворота можно было подумать, что он отстоит от нас несколькими годами впереди. Казалось, не было и вопроса о том, чтоб провозгласить Екатерину императрицей» (ГИ. 373; курсив наш. – О. И.). Отмеченное курсивом противоречит рассказу Дашковой о том, что начало переворота связывалось с отъездом Петра III на войну с Данией (см. ниже).
В ВРЗ по этому поводу сказано так: «За несколько часов до события никто из нас не знал, когда и чем оно закончится; в этот день был разрублен гордиев узел, завязанный невежеством, различием мнений, разнообразием взглядов на основные условия готовящегося великого свершения. Все произошло по мановению руки Провидения, исполнившего расплывчатый план людей, мало связанных между собой, не понимающих друг друга, объединенных одним желанием, выражавшим желание всего общества. Вернее сказать, они только мечтали, боясь углубиться в собственные мысли и тщательно все обдумать, потому и не выработали определенного плана переворота. Если бы все главные участники событий захотели сознаться в том, какую роль в успехе заговора сыграла случайность, им бы пришлось спуститься с высоких подмостков[70]. Что до меня (признаюсь совершенно искренне), то, догадавшись, может быть, первой о возможности свергнуть монарха, не способного править, я стала много размышлять об этом (насколько способна к размышлению восемнадцатилетняя голова), но, говорю откровенно, ни чтение книг о переворотах, ни мое воображение, ни все мои догадки никогда бы не дали такого результата, к какому привел арест Пассека» (66; курсив наш. – О. И.).
68
К сожалению, мы не знаем, как это место выглядит в английском издании.
69
Полагаем, однако, что императрица в глубине души не особенно обижалась на отсутствие Дашковой в самый важный момент переворота, так как та своей излишней активностью могла только помешать делу, как отчасти она мешала при его подготовке (отчасти же, не ведая того, своей плохо скрываемой активностью, возможно, прикрывала деятельность настоящих заговорщиков).
70
Явный намек на Екатерину и Орловых.