Страница 36 из 61
Знала бы Е.Р. Дашкова, что поведал Н.И. Панин своему приятелю барону Ассебургу о перевороте, Панин, которого она называла «холодным и ленивым». Согласно этому рассказу, именно Никита Иванович завербовал Разумовского и Волконского, отправил в Петергоф к Екатерине наемную карету в шесть лошадей (чем особенно гордилась Екатерина Романовна и что, по ее словам, Панин назвал напрасной предусмотрительностью [67]), что он ускорил дело переворота (Дашкова с гордостью пишет: «Мне пришлось ускорить развязку и вызвать императрицу в Петербург» [63]), что он – Панин отдавал команды Алексею Орлову, что Екатерина, прибыв в столицу, проследовала по пути, «начертанному для нее Паниным» (Дашкова же утверждает, что она в разговоре с А.Г. Орловым наметила путь следования императрице: сначала в Измайловский полк [68]). Панин только косвенно подтверждает, что Дашкова знала о готовящемся перевороте: когда «павший духом» А. Орлов прибыл к Екатерине Романовне, то та приказала ему немедленно ехать к Екатерине258.
Екатерина II и Орловы победили. Н.И. Панин до самой смерти не мог простить того, что его провели в ходе переворота: он отдавал приказы Орловым, которые дурачили умнейшего Никиту Ивановича, а вместе с ним и Екатерину Романовну, двигаясь к своей цели.
Что же осталось делать Дашковой, не только оттесненной от Екатерины Орловыми, но и лишенной славы организатора революции? Екатерина Романовна попыталась сделать некоторые шаги для возвращения близости к императрице. Быстро поняв, что это невозможно, Дашкова решила сосредоточиться на сохранении славы главного организатора переворота. Вполне вероятно, что письмо к Г. Кейзерлингу было первым таким шагом, а попытка, столь возмутившая Екатерину II, через И.И. Шувалова рассказать свою версию событий Вольтеру, то есть всей Европе – другим. Вероятно, с той же целью она снабжала информацией Рюльера, а потом вела разговоры о революции 1762 года с Дидро. Последним шагом в этой пропагандистской кампании стали ее «Записки»[66].
Однако, не довольствуясь своим возвеличиванием или почувствовав, что оно не приносит должного результата, Екатерина Романовна решила поставить под сомнение роль в перевороте основных его организаторов и исполнителей: Екатерины и Орловых. Унижать публично Екатерину II было делом опасным и нелогичным (ради кого тогда Дашкова «совершала переворот» и кому «дала власть»?). Поэтому она постоянно говорит о любви к Екатерине. Всю же свою ненависть Дашкова изливает на братьев Орловых, верных союзников императрицы.
В перевороте княгиня отводит Орловым только исполнительскую роль (вспомните ее приказы братьям Орловым после ареста Пассека). Неизвестно, насколько соответствовала истине находящаяся в «Записках» сцена представления Дашковой только что возвращенному из ссылки графу Бестужеву. Екатерина якобы сказала: «Это княгиня Дашкова! Можно ли было представить, что короной я буду обязана юной дочери Романа Воронцова?» Дашкова замечает, что эти слова «Орловы, если бы это было возможно, охотно бы заглушили» (77–78). Однако очень вероятно, что в своем самолюбовании Екатерина Романовна пропустила насмешливый характер сказанного императрицей, поскольку Екатерина II на самом деле так не думала.
Однако вернемся к «первой встрече» А.Г. Орлова и Е.Р. Дашковой. Отдав распоряжения Алексею Григорьевичу о мобилизации основных заговорщиков, княгиня послала его к Екатерине и просила передать ей, что «нужно спешить, опасно потерять каждую минуту». Орлову же Дашкова сказала, что не пишет к Екатерине, дабы его не задерживать. По-видимому, для того, чтобы Екатерина поверила, княгиня просила Алексея Григорьевича сообщить ей, что их беседа происходила на улице (68). Но скорее всего, Дашкова не написала записки потому, что боялась неудачи заговора. Тогда бы этот документ стал ей смертельным приговором.
Рюльеру стала известна совершенно другая версия описываемых событий. Он утверждает, что Дашкова все-таки написала записку к Екатерине – «Приезжайте, государыня, время дорого», – и отдала ее А.Г. Орлову, которую тот якобы утаил, «думая присвоить в пользу своей фамилии честь революции». Сказав это, Орлов, якобы «не дождавшись ответа, оставил ее, вышел и исчез»259. Не вызывает сомнения, кому выгодна была эта басня и из каких кругов она исходила; ясны и причины, по которым она появилась.
Последние слова, обращенные Дашковой к А.Г. Орлову, якобы были: «Возможно, этой ночью я выеду ей навстречу» (68). Это возможно порождает массу вопросов. Встреча и провозглашение Екатерины императрицей должно было стать вершиной всего дела, к которому так много труда, согласно «Запискам», будто бы приложила Дашкова. Она и сама, рассказывая о приезде Г. Орлова с известием об аресте Пассека, пишет: «Отчетливо осознав, что настал решительный миг, что надо действовать и нельзя терять времени на уговоры Панина…» (67). Но она говорит Алексею Орлову: возможно.
Может быть, у нее уже был какой-то дополнительный план действий, причем не менее важных: посещение гвардейских полков с целью подготовки их к провозглашению подруги императрицей, визиты к «завербованным» вельможам (например, К.Г. Разумовскому, М.Н. Волконскому и др.). Но об этом, мотивируя свое «возможно», Дашкова должна была сказать Орлову, который передал бы эту важную информацию Екатерине. Однако неопределенное «возможно» повисало в воздухе с очень неприятным для Екатерины Романовны подозрением в трусости.
Нет ничего удивительного, что молодая 18-летняя женщина, несомненно смелая (об этом писали многие современники), в решительный момент испугалась возможных пыток и смерти. Эти же чувства наверняка испытывали и многие заговорщики-мужчины. С.Р. Воронцов рассказывает, что, когда он прибыл в свой Преображенский полк с тем, чтобы убедить его оставаться верным Петру III, он увидел Бредихина, Баскакова и Ф. Барятинского, которые были «бледны и расстроены» и которых он принял «только за трусов». Если верить Рюльеру, к смерти готовились и Орловы: «Орлов (вероятно, Григорий. – О. И.) с своим другом зарядили по пистолету и поменялись ими с клятвою не употреблять их ни в какой опасности, но сохранить на случай неудачи, чтобы взаимно поразить друг друга»260.
Но бесстрашный организатор и вдохновитель переворота, образ которого примеряла к себе Екатерина Романовна, не мог струсить! В этом отношении примечательны слова Рюльера о Дашковой, помещенные сразу же после истории с пистолетами: «Княгиня не приготовила себе ничего и думала о казни равнодушно». Нетрудно догадаться, кто мог сообщить подобное французскому дипломату. Сведения эти были ложными, как и то, что Екатерина Романовна впоследствии сообщила в цитированном выше письме к Гамильтон. Укоряя Екатерину в несправедливости, Дашкова писала, что «ради ее рисковала головой перед эшафотом». На самом деле в ту ночь, вплоть до известия о провозглашении Екатерины императрицей, Екатерина Романовна не выходила из своего дома и очень боялась последствий, грозящих ей в случае неудачи переворота (об этом ниже).
Возникает вопрос: говорила ли Дашкова вообще приведенную фразу о возможной встрече Екатерины? Не возникла ли она лишь в ходе написания мемуаров, как попытка объяснить свое отсутствие в самый важный момент переворота рядом с Екатериной: она не обещала обязательно быть, а только говорит: «возможно». Но что-то Екатерина Романовна все-таки должна была сказать А.Г. Орлову о том, что собиралась делать? Это, по-видимому, навсегда останется тайной. Вместо этого мы узнаем о ее приказах «бестолковым Орловым» в выражениях «слишком оскорбительных для высокомерных братьев», а также рассуждения о том, что если императрица сейчас не приедет, то «всю жизнь будет несчастной или вместе с нами взойдет на эшафот» (68). Тут в «Записках» возникает косвенное (не ясно только: сознательное или бессознательное?) оправдание поведения Дашковой: надо сидеть дома, чтобы координировать деятельность заговорщиков, и прежде всего «бестолковых братьев Орловых»[67].
66
Сама Дашкова писала: «Я должна напомнить моим читателям, что этим запискам суждено явиться в свет после моей смерти; поэтому было бы несправедливо обвинять меня в тщеславии…» (ЗД. 1990. С. 120).
67
Вот как Дашкова рассказывает о разговоре с А.Г. Орловым: «Ступайте и скажите Рославлеву, Ласунскому, Черткову и Бредихину, пусть они, не теряя времени, отправляются в свой полк и находятся там, готовясь встретить императрицу (Измайловский полк был первым на ее пути). Затем вы, либо кто-то из ваших братьев, должны молнией мчаться в Петергоф и от моего имени сказать ее величеству, чтобы она не мешкая садилась в присланную за ней наемную карету и ехала в Измайловский полк, где ее тотчас провозгласят государыней. Передайте ей: нужно спешить, опасно потерять даже минуту, я не пишу ей, дабы вас не задерживать. Скажите также, что мы разговаривали на улице и я умоляла вас ускорить ее приезд, тогда императрица поймет всю важность прибытия сюда без промедления. Прощайте. Возможно, этой ночью я выеду ей навстречу…»
Через некоторое время к Дашковой приехал Ф.Г. Орлов. Дашкова пишет: «Не прошло и часа, как раздался стук в ворота. Я вскочила с кровати, вышла в соседнюю комнату и велела впустить пришельца. Передо мной стоял незнакомый приятный молодой человек, который оказался четвертым братом Орловых.
Он пришел спросить, действительно ли нужно спешить с прибытием императрицы в Петербург и не напугаем ли мы ее понапрасну. Услыхав эти слова, я потеряла самообладание от гнева и тревоги; думаю, мои выражения были слишком оскорбительны для высокомерных братьев. Я требовала объяснить, почему они медлят с исполнением моего приказания Алексею Орлову. “Теперь речь идет не о том, можно ли обеспокоить императрицу, – сказала я. – Лучше привезти ее сюда без чувств, чем рисковать, что, оставшись в Петергофе, она всю жизнь будет несчастной или вместе с нами взойдет на эшафот. Скажите вашему брату, чтобы он не медля скакал в Петергоф и привез императрицу прежде, чем Петр III последует чьему-нибудь разумному совету и пришлет ее сюда либо приедет в Петербург сам и разрушит то, что было угодно свершить Провидению (а вовсе не нам) для спасения России и императрицы”. Убежденный моими доводами, младший Орлов перед тем, как уйти, поручился, что брат исполнит мои пожелания». С.М. Соловьев считал, что посещения Орловыми Дашковой не были случайными и имели цель узнать, что она делает. А скорее не только она, но и члены панинской партии.