Страница 35 из 61
Итак, очевидны две идеи, над которыми втайне от Екатерины работали «ее друзья»: регентство (кто и как его будет осуществлять) и ограниченная монархия, идеи, которые, вероятно, решили объединить. В примечаниях на книгу Рюльера Екатерина Романовна была более откровенна; она поставила в вину последнему, что он не рассказал о ее заявлении: «Императрица должна быть лишь регентшей до совершеннолетия своего сына»247.
Из «Записок» следует, что Дашкова не ограничилась только выяснением теоретических вопросов, а попыталась навязать свои мысли о регентстве другим заговорщикам: «Разговор такой действительно произошел, но успеха он не принес – видимо, провидению не было угодно, чтобы осуществился наиболее разумный из наших планов» (63). Роль «провидения» хорошо сыграли братья Орловы248.
Екатерина знала о том, что Панин хотел в результате переворота возвести на престол ее сына (об этом она писала к Ст.-А. Понятовскому 2 августа 1762 года). В одной из записок императрица вспоминает: «Не все были одинакового мнения: одни хотели, чтобы это совершилось в пользу его (Петра III. – О. И.) сына, другие – в пользу его жены»249. Идеи регентства для Екатерины бродили в головах сановников еще при жизни Елизаветы Петровны. Если верить Рюльеру, великая княгиня из тактических соображений поддерживала эти взгляды: «Исполнение сего проекта приобретало ежедневно более вероятности, и Екатерина, употреблявшая его средством обольщения, чувствовала, что от нее требуют более, нежели она хочет»250.
Однако планам Панина и Дашковой не суждено было сбыться. Рюльер сообщает, как это произошло: «Но как скоро открылось перед ним (Г. Орловым. – О. И.) намерение вельмож, он опрокинул все их предположения и клялся не допустить, чтобы они предлагали условия своей монархине. Он сказал:…“Поелику императрица дала слово установить права их вольности, они должны ей верить, впрочем как им угодно, но он предводитель солдат; он и гвардия будут действовать одни, если это нужно, и имеют довольно силы, чтобы сделать ее монархинею”»251.
Если верить Рюльеру, в самом начале переворота все же была предпринята попытка реализовать названный план. После того как в Измайловский полк прибыли Разумовский, Волконский, Шувалов, Брюс, Строганов, «некоторые провозгласили императрицу правительницей». Но Г. Орлов, прибежавший к ним, якобы воскликнул: «Не должно оставлять дело вполовину[65] и подвергаться казни, откладывая его до другого времени, и первого, кто осмелится упомянуть о регентстве, он заколет из собственных рук».
По рассказу академика Тьебо, во время приведения гвардейских солдат к присяге один офицер, «человек видный и крепкий», отказался, мотивируя свое поведение тем, что уже присягал Петру III. Тогда Григорий Орлов схватил за его грудь и вышвырнул его из строя с такой силой, что офицер отлетел на значительное расстояние. Орлов, повернувшись к фронту, скомандовал: «Марш!» – и все под впечатлением случившегося беспрекословно повиновались команде252. Согласно же Дашковой, никаких проблем в Измайловском полку не было; Екатерину «единодушно провозгласили государыней» (69). Императрица также не хотела вспоминать о подобных шероховатостях. В письме к Понятовскому от 2 июля она замечала: «Просто невероятно то единодушие, с которым это произошло»253.
Однако единства среди лиц, совершивших переворот, не было. Граф Сольмс писал Фридриху II, что многие заговорщики хотели видеть Екатерину регентшей, а верховную власть предоставить великому князю Павлу Петровичу. Прусский посланник не преминул подчеркнуть в своей депеше, что Екатерина «искусно сумела воспользоваться первым порывом энтузиазма и завладела первым местом, тогда как ей предназначалось только второе»254.
С провозглашением Екатерины самодержицей разногласия среди участников переворота не исчезли. Рюльер писал, что двор Екатерины разделился на две партии – «остатки двух заговоров». Это признала и сама императрица в секретном наставлении, данном в 1764 году генерал-прокурору князю А.А. Вяземскому: «В Сенате найдете вы две партии… Вы в одной найдете людей честных нравов, хотя и недальновидных разумом; в другой, думаю, что виды далее простираются, но не ясно, всегда ли оные полезны. Иной (то есть Н.И. Панин. – О. И.) думает, для того что он долго был в той или другой земле, то везде по политике той его любимой земли все учреждать должно, а все другое без изъятия заслуживает его критики, несмотря на то что везде внутренние распоряжения на нравах нации основываются»255.
О том, что Н.И. Панин не расстался с любимой мыслью об ограничении самодержавия, свидетельствует его проект об основании Императорского совета, появившийся через месяц после возведения на престол Екатерины II. Панинский проект был внешне направлен против произвола сильных лиц – «случайных и припадочных людей» – фаворитов и временщиков. Говоря о прошедших царствованиях, Панин имел в виду настоящее и будущее: «Между тем большие и случайные господа пределов не имели своим стремлениям и дальним видам, государственные оставались без призрения; все было смешано; все наиважнейшие должности и службы претворены были в ранги и награждения любимцев и угодников; везде фавер и старшинство людей определяло; не по выбору способности и достоинству. Каждый по произволу и по кредиту дворских интриг хватал и присваивал себе государственные дела, как кто которыми думал удобнее своего завистника истребить или с другим против третьего соединиться».
Не вызывает сомнения, на кого намекал следующей уничтожающей фразой Никита Иванович: «Фаворит остался душою, животворящею или умерщвляющею государство; он, ветром и непостоянством погружен, не трудясь тут, производил одни свои прихоти…» Именно против Григория Орлова во многом было направлено учреждаемое по проекту Панина «верховное место лежисляции или законодания». Никита Иванович полагал, что оно «оградит самодержавную власть от скрытых иногда похитителей оныя». При этом Панин намекал, что знает «такие особы, которым для известных и им особливых видов и резонов противно такое распоряжение в правительстве»256. На самом деле больше других проект Панина был противен мыслям самой Екатерины II. Она прекрасно понимала, куда клонит Никита Иванович и что значат в его устах слова о защите самодержавия. Поиграв с Паниным в поддавки, императрица так и не подписала его проект.
Итак, «наиболее разумный план» Панина и Дашковой, который мог привести к новым переворотам и раздорам, благодаря мудрости Екатерины и решительности Орловых не осуществился. Это был сильный удар по прожектам самолюбивой княгини. О роли Орловых в этой операции она не могла не узнать. Ее же соратники оказались явно не на высоте. Если верить Екатерине II, то сама Дашкова говорила ей, что ее сторонники «были менее решившимися, чем Орловы»257. Примечательно, что в день перед переворотом к Дашковой никто из ее приверженцев не приходил и она ничего не узнала бы об аресте Пассека, а возможно, и о начале переворота, если бы не визит Григория Орлова, пришедшего не к Екатерине Романовне, а искавшего Н.И. Панина. Согласно ее «Запискам», Дашкова отдавала приказы непосредственно только Орловым, а не сторонникам, совершенно забывшим в день переворота о своем «руководителе». Верно, по нашему мнению, писал С.М. Соловьев: «Дашкова постоянно употребляет слово заговор, но из ее рассказа прямо выходит, что заговора не было, а был один разговор» (Соловьев. XIII. С. 84).
Из сказанного становится понятным, почему в разговорах с Дидро Дашкова дважды и весьма резко отзывалась о своих сподвижниках. Первый раз Екатерина Романовна сказала, что они «даже не стоили названия заговорщиков», а второй раз Дашкова разразилась целой гневной речью. «Дурно расположенные люди, – было последним ее замечанием (говорит Дидро. – О. И.), – если б и одобряли ваши планы, постараются уронить их, единственно потому, чтоб не дать вам случая воспользоваться честью их начинания. Я часто оскорбляла своих друзей ревностью, с которой старалась помочь им, и некоторые предприятия не удались потому, что я слишком горячо принималась за них. Холодные и мелкие душонки обижались моим энтузиазмом, которого они не понимали. Одни отступят от вас из трусости, другие по лености и нерасположению и дело проиграно» (ГИ. 376–377, 380).
65
Вспомним слова Дашковой!