Страница 34 из 61
Но еще обиднее на этом фоне выглядела характеристика самой Дашковой и оценка ее деяний императрицей: «Княгиня Дашкова, младшая сестра Елизаветы Воронцовой, хотя и желает приписать себе всю честь, так как была знакома с некоторыми из главарей, не была в чести по причине своего родства и своего девятнадцатилетнего возраста, и не внушала никому доверия; хотя она уверяет, что все ко мне приходило через ее руки, однако все лица [бывшие в заговоре] имели сношение со мною в течение шести месяцев прежде, чем она узнала только их имена. Правда, она очень умна, но с большим тщеславием она соединяет взбалмошный характер и очень не любима нашими главарями; только ветреные люди сообщали ей о том, что знали сами, но это были лишь мелкие подробности…Приходилось скрывать от княгини пути, которыми другие сносились со мной еще за пять месяцев до того, как она что-либо узнала, а за четыре последние недели ей сообщали так мало, как только могли» (курсив наш. – О. И.)244.
В своих «Записках» Дашкова не стала открыто возражать против оценки императрицей Орловых и своей персоны. Только в письме к Гамильтон Екатерина Романовна выразила недоумение позицией Екатерины II: «…Она писала польскому королю и, говоря об этом событии, уверяла его, что мое участие в этом деле было ничтожно, что я на самом деле не больше как честолюбивая дура. Я не верю ни одному слову в этом отзыве; за всем тем удивляюсь, каким образом умная Екатерина могла так говорить о бедной ее подданной, и говорить в ту самую минуту, когда я засвидетельствовала ей безграничную преданность и ради ее рисковала головой перед эшафотом» (ГИ. 353–354; курсив наш. – О. И.). Надо заметить, что для себя – на полях книги Ж. Кастера «Жизнь Екатерины II, российской императрицы» – «бедная подданная» писала о перевороте: «Не императрица, но я его создала», «Я была во главе заговора»245.
Что же касается «безграничной преданности», то сама Екатерина Романовна дает для ее понимания любопытный материал. За спиной своей подруги она решала вопрос о будущем устройстве государственной власти в России. Весной 1762 года Дашкова часто встречалась с Н.И. Паниным и активно обсуждала этот вопрос. Поэтому Екатерина не так уж была не права, подослав к княгине Орловых.
К сожалению, мы не имеем подробных сведений, о чем совещались Екатерина Романовна и Никита Иванович. «Записки» Дашковой больше запутывают этот вопрос. На рассуждение княгини о возможных исходах переворота, а также о том, кто и как будет управлять страной, Никита Иванович якобы высказывался в том смысле, что «станет править его воспитанник по законам и образцу шведской монархии» (61). Дашковой, по-видимому, были близки эти взгляды. В английской версии «Записок» ее мысли изложены вполне определенно: «…Я всегда считала ограниченную монархию, где государь подчиняется законам и в некотором отношении отвечает перед судом общественного мнения, самым лучшим человеческим правлением» (ГИ. 39). В Воронцовской редакции «Записок» (ВРЗ) позиция Дашковой по этому вопросу сформулирована безлично и туманно: «Все здравомыслящие люди, понимая, сколь велика опасность смуты, когда власть находится у народа, в руках которого она то слишком медлительна, то слишком тороплива, те, кто представляет, до какой степени поверхностно и изменчиво народное мнение, постоянно раздираемое разногласиями, не могут желать иного правления, кроме ограниченной монархии. Возглавлять правительство должен государь, которого все чтут как отца, а злонамеренные люди боятся, государь, который сам подчиняется справедливым законам и уважает и ценит своих подданных» (57–58; курсив наш. – О. И.).
Любопытно было бы узнать, кто из участников переворота 1762 года высказывался за демократию. Но Дашкова оставляет нас и по этому вопросу в неведении. Скорее всего, таких и не было, а Дашкова, не желая спорить с взглядами Екатерины II, показавшими свою жизнеспособность, направила полемический удар по не существовавшей в то время «демократической точке зрения».
После того как Петр III оскорбил Екатерину и дело шло к разводу и заточению ее в монастырь, Дашкова предприняла решительный, по ее словам, разговор с Паниным. Никита Иванович будто бы высказался «за соблюдение законности» и за привлечение к делу Сената. Дашкова, отметив, что подобный исход был бы счастьем, будь у них время, сказала Панину: «Согласна с вами, что Екатерина не имеет права на трон и по требованиям закона императором должен быть провозглашен ее сын, а ей до его совершеннолетия следует быть регентшей. Но вы должны принять во внимание, что девяноста девять человек из ста понимают низложение монарха как полный переворот» (62–63). Последняя фраза, на наш взгляд, представляет хороший образец туманного стиля Екатерины Романовны; что она имела в виду под «полным переворотом», неясно. Можно только догадываться, что речь шла о воцарении Екатерины, а не о регентстве.
Дашкова перечислила Никите Ивановичу участников заговора, назвав и братьев Орловых. «Узнав, как далеко я зашла, не ставя в известность императрицу (из опасения ее скомпрометировать), – продолжает Дашкова в своих «Записках», – Панин был удивлен и встревожен. Я поняла, что ему не хватает не столько смелости, сколько решительности… Я взяла с Панина обещание никому не говорить о плане провозглашения императором великого князя, потому что мысль эта, будучи высказана его наставником, может вызвать недоверие. В свою очередь, я обещала обсудить с заговорщиками этот проект и постараться их убедить, не вызвав излишних подозрений, так как всем известна моя преданность императрице» (63; курсив наш. – О. И.).
Хороший подарок готовила Дашкова своей подруге! Однако Екатерина Романовна во время своих бесед не знала, что Н.И. Панин был уже привлечен к заговору и являлся к ней, по-видимому, не столько из-за особых чувств, которые он, вероятно, к ней, молодой интересной особе, питал, сколько узнать о мнениях гвардейских офицеров, посещавших дом Дашковых, а также о том, что намеревалась делать Екатерина, которая, как догадывался старый царедворец, далеко не все ему говорила.
О переговорах Дашковой и Панина стало известно Рюльеру, вероятно, со слов самой Екатерины Романовны. Дашкова не скрывала, что французский дипломат принадлежал к ее друзьям в 1762 году и «почти каждый день бывал у нее». Княгиня называет Рюльера старинным знакомым, «ум и образованность которого делали его общество столь приятным» (100, 122–123). Ощущение того, что ряд сведений получен Рюльером непосредственно от самой Дашковой, нередко возникает при чтении его «Истории». Так что высказанные в «Записках» Екатерины Романовны сомнения в подлинности этой книги носят, скорее всего, маскировочный характер и касались больше того, что узнал Рюльер по другим каналам.
Согласно Рюльеру, Панин, желавший возложить корону «по праву наследства на законного наследника и предоставить императрице регентство», «долго и упорно сопротивлялся всякому другому предложению». Необходимо заметить, что тут французский дипломат, вероятно, ошибался. Вряд ли Никита Иванович настаивал на регентстве Екатерины (не исключено, что он видел в этой должности себя, на что по своему положению и способностям имел право). В противном случае не совсем понятно, чем взгляды Панина отличались от представлений Екатерины Романовны. Рюльер сам пишет: «Тщетно княгиня Дашкова, в которую он был страстно влюблен[64], расставляла ему свои сети…»
Если верить французскому дипломату, Екатерине Романовне и Никите Ивановичу якобы удалось найти «консенсус»: «Панин и княгиня одинаково мыслили насчет своего правления (?!), и если последняя по врожденному чувству ненавидела рабство, то первый, быв 14 лет министром своего двора в Швеции, почерпнул там некоторые республиканские понятия, оба соединились они в намерении исторгнуть свое отечество из рук деспотизма и императрица, казалось, их ободряла; они сочинили условия, на которых знатнейшие чиновники, отрешив Петра III, при единственном избрании долженствовали возложить корону на его супругу с ограниченною властью. Таковое предположение завлекло в заговор знатную часть дворянства…» (курсив наш. – О. И.)246.
64
Граф Дж. Бекингемшир передает один из слухов, кочевавших по петербургским гостиницам того времени: «В ранние годы у м-ра Панина была связь с женой брата великого канцлера графа Романа Воронцова… На смертном одре эта дама заверила м-ра Панина, что княгиня Дашкова, которая при том присутствовала, его дочь. Поскольку он всегда искренне говорит о ней с нежностью и не пытается скрывать, сколько времени проводит с ней наедине, те, кто лучше всего его знают, утверждают, что в высшей степени возможно, что им движет не любовная интрига; беспристрастие заставляет верить, что его привязанность носит исключительно отцовский характер, а их общение невинно». Сама Дашкова прекрасно знала об этих слухах и в «Записках» писала по этому поводу следующее: «Тут уместно будет сказать о родственных связях моего мужа с Паниными. Братья Панины приходились кузенами моей свекрови: их матери, урожденные Еверлаковы, были сестрами; одна вышла замуж за Леонтьева, другая – за Панина. Сыновья ее доводились моему мужу дядьями. Младший Панин (Петр Иванович. – О. И.) – генерал – находился в армии во время войны с Пруссией. Старший был назначен посланником, когда я была еще младенцем; впервые я увидела его в сентябре после нашего возвращения из Ораниенбаума. Встречались с ним мы очень редко до поры, пока окончательно не созрел заговор против Петра III. Старший Панин был очень дружен с моим мужем и с благодарностью вспоминал о доброте, какую выказывал им отец князя, когда братья были молоды. После революции я стала мишенью для клеветы завистников, и тогда ни родственные связи между нами, ни моя любовь к мужу не помешали одним называть этого уважаемого человека моим любовником, другим – моим отцом и утверждать, что он был возлюбленным моей матушки. Если бы не серьезные услуги, которые он оказал моему мужу, и если бы он не был благодетелем моих детей, я бы возненавидела его за то, что по его милости порочилась моя репутация. Скажу откровенно, я больше уважала брата-генерала за его солдатскую прямоту и твердость, что соответствовало моему характеру, и, когда была жива его первая жена (которую я чтила и любила от всего сердца), я чаще навещала семью генерала, нежели посланника. Но довольно о сем предмете, вспоминать об этом мне тяжело даже теперь» (Дашкова, 1987. С. 55; курсив наш. – О. И.). Реальным является факт опекунства Н.И. Панина над княгиней Е.Р. Дашковой, принятого им в 1764 году (РГАДА. Ф. 248. Оп. 60. Кн. № 4909. Л. 202).