Страница 40 из 61
Но больше всего княгиню должно было возмутить, что среди главных заговорщиков были имена братьев Орловых. Однако делать было нечего: указ о наградах опубликован и им все расставлены на свои места. Через восемь лет Дидро после разговоров с Дашковой так описывал ее состояние: «Почему она не любит Петербург, спросите вы? Не знаю. Может быть, она недовольна тем, что заслуги ее мало вознаграждены; или, возведя Екатерину на престол, она надеялась управлять ею… или она добивалась места министра и даже первого министра, по крайней мере чести Государственного совета; или княгиня обиделась, что друг ее, которому она надеялась вручить регентство, захватил без ведома и наперекор ее планам царскую власть…» (ГИ. 379). Что ж, Д. Дидро, «превосходный философ, могучий оратор, глубокий наблюдатель», как его потом назовет Ф.В. Ростопчин, в одной из записок к Дашковой, скорее всего, был близок к истине.
Неизвестно когда, Екатерина Романовна догадалась или была извещена, что одним из главных организаторов революции (и, по-видимому, обмана Дашковой) являлся Алексей Орлов. Потом, в деле
Хитрово, появится подтверждение, восходящее, вероятно, к самой Дашковой: «Григорий глуп, а больше все делает Алексей, он великий плут». Именно на нем сосредоточилась ненависть Дашковой, ненависть столь сильная, что ее обоснованность поставил под сомнение уважавший княгиню Дидро. По-видимому, под воздействием резких высказываний Екатерины Романовны философ написал: «Дашкова тверда и решительна как в ненависти, так и в дружбе». Она ненавидела А.Г. Орлова настолько, что никакие его заслуги перед Россией княгиня не хотела принимать; Дидро записал: «Она жалеет, что успех настоящей войны (имелась в виду выдающаяся победа русского флота над турецким при Чесме. – О. И.) дал известность его имени, которой он вовсе не достоин» (ГИ. 377, 378).
Орловы, если верить письму Екатерины II к Понятовскому, не любили Дашкову274. Но в их отношении, скорее всего, не было ненависти. Об этом удивительном отношении к противникам рассказывают как русские, так и иностранцы. Суровый критик отечественных нравов, князь М.М. Щербатов, писал об Г.Г. Орлове: «Хотя его явные были неприятели графы Никита и Петр Ивановичи Панины, никогда не малейшего им зла не сделал, а противу того, во многих случаях им делал благодеяния, и защищал их от гневу государыни».
Можно подумать, что тут есть какое-то пристрастие (даже после всей той критики, которую обрушил на голову фаворита историк). Но вот свидетельство человека пропанинской стороны – прусского посла Сольмса. В письме к Фридриху II (июнь 1773 года) он сообщал: «Граф Орлов (Алексей Григорьевич. – О. И.), признавая высокие качества Панина, не хочет мстить ему за нанесенную личную обиду, ибо это было бы в ущерб отечеству, для которого потеря этого министра была бы вредна». Вероятно испытывая глубокое уважение к знаниям Никиты Ивановича, граф А.Г. Орлов во время своего пребывания в Средиземноморье послал ему свой небольшой очерк (на 15 страницах) «Рассуждение о народном праве касательно неутральной торговли и мореплавания»275. Это же чуткое отношение подтверждает и такой случайный факт, почерпнутый из переписки Орловых: граф Алексей Григорьевич в 1773 году подарил Н.И. Панину коня, зная о его увлечении манежной выездкой276.
А вот характеристика Орловых английского посла Бекингемшира, данная в не предназначенных к публикации его записках: «Они ничуть не мстительны и не стремятся вредить даже тем, кого не без причины считают своими врагами. В продолжение опалы генерала Чернышева они были самыми горячими ходатаями за него, хотя не могли сомневаться в его враждебности к ним». Кстати сказать, о Дашковой тот же посланник заметил: «При ее черствости и превосходящей всякое описание смелости, первою ее мыслью было бы освободить при помощи самых отчаянных средств человечество, а второю обратить его в рабов»277.
Хорошо известно, что после Чесменской баталии граф А.Г. Орлов приказал спасать раненых турецких моряков, что удивило и восхитило самих турок278. «Лежачего не бьют» – старинное русское правило, которому строго следовали братья Орловы. Только учитывая все сказанное сейчас, можно понять, почему А.Г. Орлов-Чесменский стремился к примирению с Е.Р. Дашковой.
Глава 3
Месть
Все произошло совсем не так, как хотела Дашкова, оказавшаяся отодвинутой от власти другими людьми, и теперь она решила мстить своим врагам (прежде всего Орловым), а заодно и Екатерине, поскольку императрица на них опиралась. Да, как верно заметил Дидро, княгиня была тверда и решительна в ненависти; да к тому же, прибавим, ужасно злопамятна. Мы полагаем, что принимала в большей или меньшей степени участие в нескольких политических выступлениях 60-х годов XVIII века. Мы будем говорить прежде всего о двух событиях, которые потрясли с самого начала царствование Екатерины и стоили ей немало крови. Речь пойдет о смерти Петра Федоровича и так называемом «Заговоре Хитрово».
Завершив свои мемуары, княгиня Дашкова вставила в их текст примечание, в котором писала: «Когда пришло известие о смерти Петра III, меня оно чрезвычайно поразило, сердце отказывалось верить, что императрица – соучастница преступления Алексея Орлова. Только через день я смогла себя пересилить и поехать к ней. Она выглядела печальной и расстроенной и сказала (это ее собственные слова): “Как меня взволновала, даже поразила эта смерть”[74]. “Она случилась слишком рано и для вашей, и для моей славы”, – ответила я. Вечером в апартаментах императрицы я высказалась весьма неосторожно, выразив надежду, что Алексей Орлов теперь, наконец, поймет: отныне мы не можем иметь ничего общего и он никогда не посмеет со мной заговорить. Все братья Орловы стали моими непримиримыми врагами, и Алексей после возвращения из Ропши, несмотря на всю свою наглость, ни разу в течение двадцати лет не дерзнул обратиться ко мне хотя бы с одним словом» (78–79; курсив наш. – О. И.).
Мы уже писали, что все это примечание возникло после того, как Ф.В. Ростопчин рассказал Дашковой о «письме А. Орлова из Ропши» (ОР3), что этого письма она не видела и о существовании его раньше не знала, почему и не упомянула в основном тексте «Записок»279. Княгиня, по-видимому, старалась вообще избегать этого печального события. «Но довольно об этом несчастном императоре, который вознесся на пьедестал не по своим возможностям», – писала Дашкова в соответствующем месте «Записок», закрывая эту тему (72).
Что заставило Дашкову сделать упомянутое примечание с резким выпадом против А.Г. Орлова? Берем на себя смелость утверждать, что этим мотивом была лютая ненависть к старому врагу, основательные доказательства виновности которого до знакомства с «письмом» отсутствовали.
Удивляет резкость, с которой Дашкова якобы говорила в покоях императрицы (повторяем, что обо всем этом она пишет через 40 лет!). Нельзя совершенно исключить, что после эпизода с Какавинским, почувствовав сильное охлаждение императрицы и понимая, что ей уже не на что надеяться, княгиня, не сдерживая свои эмоции, обрушилась на главного виновника краха своих планов и надежд. Но чему нельзя поверить, будто бы все обвинения в адрес вернейшего сподвижника и фактически в свой адрес Екатерина сносила молча, сказав только: «Как меня взволновала, даже поразила эта смерть». Екатерина Романовна бросает императрице почти неприкрытый упрек: вот какие у вас друзья, которых вы еще и наградили! А Екатерина, пристыженная, будто бы молчит, признавая правоту Дашковой и тем самым свою страшную ошибку и вину.
В других примечаниях – на книгу Рюльера, – не предназначенных к публикации, княгиня была более откровенна. Там она писала: «Так как он (Рюльер. – О. И.) слишком часто останавливается на моей особе, то должен был сказать, что отказ признать Орлова (Григория. – О. И.) явным любимцем, ужас, заявленный мной по поводу смерти императора, и отвращение к Орлову со шрамом на лице, – вот три мои поступка, которые заставили дурно со мною обращаться в продолжение нескольких лет»280. Это ближе к истине, хотя и не ясно, что сказала непосредственно Екатерина на приведенные слова Дашковой.
74
В переводе с английского издания эта фраза выглядит так: «Я невыразимо страдаю при этой смерти; вот удар, который роняет меня в грязь» (Записки княгини Е.Р. Дашковой. Лондон, 1859. С. 74). У А.Г. Брикнера перевод того же места выглядит так: «Эта смерть наводит на меня ужас; этот удар меня сокрушает» (Брикнер А.Г. История императрицы Екатерины Второй. М., 1998. С. 138).