Страница 8 из 25
В это время Чуркин с Осипом, освободившись от гостей, беседовали между собою в светлице, при тусклом свете сальной свечи. Разбойник сидел на своей кровати, сколоченной кое-как из досок, а Осип приснастился на скамейке и покуривал свою коротенькую трубочку. Речь их шла об уехавшем в Тагильский завод помощнике исправника.
– Кажись, он и хлопотун, но нет у него нюха, – сказал Василий Васильевич после некоторого размышления.
– Это ты про кого говоришь? – спросил каторжник.
– Да вот про помощника исправника все думаю; наш богородский исправник, Семён Иванович, потолковее его будет, не так бы повёл розыски.
– А как же, атаман?
– За обыски бы прямо принялся, да за расспросы, кто и когда выезжал из деревни, да зачем? Замучил бы этим. А то что он? Приехал в деревню, спросил два слова, напился чаю, выспался, да и дальше поехал! Тот бы всю ночь, мало две, три ходил бы по деревне, да выглядывал.
– Ну, не хвали, тебя он всё-таки взять не мог.
– Нет, братец, он так за мной следил, что два раза чуть-чуть я ему не влетел, из-под носу у него ускользнул: раз меня братишка спас, а в другой – брат Степан за меня в болоте поплатился.
– А всё-таки тебя не поймал?
– Если бы и изловил, то никак не живого, а мертвого. Живым в руки я бы ему не дался, а раз всё равно пропадать, пустил бы прежде ему пулю в лоб, а потом и себе, если бы сдаваться мужикам пришлось, вот что! – сказал разбойник и снова предался раздумьям.
– Оно так. Вот и я однажды в такую засаду попал: становой с тремя сотскими в избе меня подкараулил, – мужичок один меня выдал, – да взять-то меня не пришлось. Только это он схватил меня за шиворот, я выпустил из рукава рубашки кистень, да как свистну его по башке-то, он тут и присел; мужики увидали, как брызнула из его темени кровь, и наутёк, а я за ними, да в лес, ну, и поминай, как меня звали.
– Иуда-то жив остался.
– Это какой такой?
– Тот, который тебя выдал?
– Как бы не так! Целый год его караулил; попался это он мне ночью на дороге, с базара ехал, я его и успокоил на веки, с тех пор другие меня никогда и не трогали.
– Молодец, люблю за это. Так и я с подобными сыщиками поступал, много на тот свет отправил, они и боялись, а без острастки с ними нельзя, – за грош продадут нашего брата.
– Как, атаман, думаешь на счёт свадьбы-то?
– Что тут думать-то? Три радужных взял пока, а там поглядим.
– С приказчика, что ли?
– А то с кого же? не с кузнеца, вестимо.
– Когда же он тебе соблаговолил?
– Да вот вечерком сегодня я от него их получил. «Поможешь, говорит, увезти девку, ещё пять таких же дам». Даст и больше, такую махину подведу…. А Степаниды всё-таки ему не видать: жаль, девка хороша.
– Не ему, так все равно кузнецову сыну достанется.
– Ну, ещё посмотрим. И у тебя губа, небось, не дура, сам от такого кусочка не откажешься, – сказал разбойник и стал ходить по светлице.
– Эх, атаман, ты все шутишь! – заметил ему Осип, выбивая об пол пепел из трубочки, и поглядел на своего атамана.
Тот продолжал сновать из угла в угол небольшой комнатки; лицо его было серьёзно, грудь колыхалась, глаза сверкали огнём. Осип давно уже не видал его таким свирепым и после непродолжительной паузы сказал:
– Да ты за что же на меня сердишься?
– На тебя за что сердиться? А мне досадно, что по моему не выходит. Ты знаешь ли, что я сам люблю Степаниду? – ударяя рукою себя в грудь, проговорил Чуркин.
– Вон оно что, а я почём знал? Если любишь, дело другое. А Ирина Ефимовна разве противна стала тебе? Она – баба, кажись, первый сорт.
– Молчи ты, не досаждай мне.
В сенях послышались чьи-то шаги; Осип вышел и увидал возвращавшегося приказчика, который спросил у каторжника:
– Где Наум Куприяныч?
– У себе в светлице.
Приказчик направился к разбойнику, а Осип пошёл на двор поглядеть лошадку. Чуркин встретил приказчика, уперев руки в боки, и сказал ему:
– Ну что? виделся с ней?
– Да, виделся, – отвечал тот с сияющим от радости лицом.
– На чем порешили?
– Сказала, что кроме меня ни за кого не пойдёт.
– Отлично, значит, наше дело в шляпе.
Приказчик бросился было целовать разбойника, но тот отстранил его, и произнёс:
– Ты погоди, поцеловаться ещё успеем, а скажи мне, где ты с нею повстречался?
– За воротами. Как вышла она, так я сам не знал, что со мною делается… Обнял её, прижал к себе, и так крепко поцеловались мы, что и теперь ещё, губы горят. Ну, вестимо, поговорили, а тут проклятая собака выскочила со двора и начала лаять на меня. Степанида не знала, что делать: «Услышат, говорит, выйдут, застанут нас, ну, и беда». На дворе послышался голос старухи, она звала Степаниду, та и убежала, а на прощанье сказала: «Твоя, говорит, или ничья». Вот и всё тут.
Речь приказчика Чуркин выслушал, понуря голову, и только покручивал свои усики.
– Мало же вы с ней побеседовали, – произнёс он, уставив свои большие, чёрные огневые глаза на приказчика.
– Собака помешала, Наум Куприяныч, мне и самому на то досадно.
– Что ж теперь нам делать нужно?
– Не знаю, я просто голову потерял от радости, обсуди сам, – ты опытнее меня, и посоветуй, а о магарычах не сумневайся: вот тебе ещё две Катюхи, научи только, как мне ею завладеть, – вынимая из бумажника две радужных и, подавая их разбойнику, сказал простодушный паренёк.
Чуркин взял кредитки и смял их в руке. Приказчик заметил это и сказал:
– Наум Куприяныч, ты не обессудь на этом, если мало, – добавлю, теперь со мной больше нет, до другого раза подожди.
– Не в том дело, – сказал разбойник, стараясь успокоиться от взволновавшего его рассказа о свидании. – Я смекаю, как нам покончить с этою музыкой. Пойдём в избу, да посоветуемся с Ириной Ефимовной, она хотя и баба, но в таких переплётах бывала.
– Вишь ты, значит, и вы с ней женились с препятствиями? – полюбопытствовал молодец.
– Всего было, только она о том помалкивает, – выходя из светлицы, врал разбойник.
Ирина Ефимовна укладывала ребятишек на сон грядущий; услыхав шаги вошедших в избу, она окликнула:
– Кто тут?
– Мы, – ответил Чуркин, – поди к нам, дело есть, – прибавил он.
– Сейчас, только пострелят уложу, неугомонные какие-то вышли, никак их не уложишь, – слышался её голос из-за перегородки.
Приказчик уселся на лавку, а Чуркин подошёл к окну и начал барабанить по стеклу пальцами. На душе у него было нечисто: он возненавидел приказчика, как злейшего своего соперника, и порешил покончить его сватовство за Степаниду чем-нибудь недобрым. Он быстро отвернулся от окна, подошёл к приказчику и, ударив его рукою по плечу, сказал:
– Не кручинься, молодчик, все обделаем, потерпи маленько, хорошее скоро не совершается.
– Я, Наум Куприяныч, на всё теперь согласен.
Вышла Ирина Ефимовна, в дверях показался и Осип, но Чуркин сказал ему:
– Ступай в светлицу, тут тебе делать нечего.
Дверь захлопнулась.
– Ну, рассказывай, виделся, что ли, с нею или нет? – спросила хитрая бабёнка у приказчика.
– Виделся, Ирина Ефимовна, только на долго ли? О чем нужно было, переговорили с нею, – отвечал тот и передал все подробности.
– За чем же теперь дело?
– Сама знаешь, обвенчаться надо, а как это сделать, ты уж посоветуй.
– Какая я советница в таком деле, сам уж об этом хлопочи, ваше дело мужицкое.
– Нет, мы уж с Наумом Куприянычем, так решили, чтобы от тебя слова выслушать.
– Я, право, ничего сказать не могу.
– Что-нибудь скажи, как поступить с Степанидой? Увезти, что ли, её нужно? – с лукавой улыбкой обратился, разбойник к своей жене.
– Как же иначе? Так её не возьмёшь: кузнец не отдаст.
– Ну, вот так и будем действовать, – проговорил Чуркин, улыбаясь.
– Когда же? – спросил приказчик.
– На праздниках устроим, подведём дело так ловко, что комар носа не подточит, а ты приезжай один, урядника с собой не бери: он может всё дело испортить, – внушительно протянул разбойник.