Страница 3 из 26
– Что ж ему подарить?
– Сукна немецкого на сюртук, да рубликов пять денег, и будет на первый раз.
– Ну, а бумажкой и карандашом можно у вас разжиться?
– Есть, сейчас доставлю, – тихо сказал Балабасов и скрылся в общую камеру.
Получив бумагу и карандаш, разбойник отправился в свою камеру, написал записку жене по известному адресу, на один из городских постоялых дворов, передал её Балабасову, а тот упросил тюремщика доставить весточку по назначению.
На другой день, утром, хитрая молоденькая жена Чуркина вошла в квартиру смотрителя тюрьмы; тот вышел к ней и, увидав в руках её узелок, спросил:
– Ты что, голубушка, скажешь?
– К вам, ваше благородие, с прошением пришла, – сказала та.
– О чем такое?
– Муж мой в остроге сидит, повидаться с ним желала бы.
– Кто твой муж?
– Василий Чуркин.
– Разбойник-то этот! Нет, допустить не могу.
– Будь отец родной, хоть один разок дозволь его видеть. Какой он разбойник? Напраслину на него только взводят, – потряхивая узелком, кланялась ему в пояс баба.
– Что это ты к нему в свёртке-то несёшь?
– Это не к нему, родимый, а тебе подарочек принесла, – подавая ему узелок, вкрадчивым голосом заговорила хитрая женщина.
Смотритель взял у ней узелок, отправился с ним в другую комнату, развернул его и, увидав в нем аршина три чёрного сукна и пятирублевую бумажку, почесал за ухом, постоял немножко и, возвратившись к челобитчице, сказал:
– Приходи завтра, увидишься с ним.
Через несколько минут Чуркин уже знал о благоприятном исходе задуманного им дела и всё поглядывал, не войдёт ли в коридор его жена. Но пришедший затем смотритель Жданов сказал ему:
– Твоя жена просит у меня позволения повидаться с тобой.
– Не откажите, ваше благородие, мне надо с ней о домашних делах переговорить, да распоряжения кое-какие дать, – кланяясь, упрашивал Чуркин смотрителя.
– Хорошо, я велел ей приходить завтра.
– Покорнейше вас благодарю, – отвечал разбойник из-за решётки.
Прошла ночь, в продолжении которой Чуркин обдумывал свои планы к побегу. «Подпилить решетку, – думал он, – хотя и можно, но спуститься из верхнего этажа на тюремный двор – рискованно. Надо придумать что-нибудь другое, попроще, благо, смотритель податлив». С такими мыслями он уснул на заре. Вскоре его разбудил тюремщик, сказавший, что к нему пришла его жена.
Чуркин быстро поднялся со своей койки, подошел к дверям и через маленькое отверстие переговорил с женою. Тюремщик в это время стоял в отдалении.
– Ты скажи брату моему, чтобы он вместе с тобою побывал у меня, – говорил разбойник своей жене.
– Пустят ли его?
– Попроси смотрителя.
– Хорошо, – сказала баба и ушла.
Брат Чуркина был тоже первостепенным мошенником и состоял под его командою, как главный головорез, готовый на всякие преступления.
С этого дня, жена Чуркина пользовалась всевозможным снисхождением смотрителя; навещала его по праздничным дням, дарила ему деньги, а затем уже допускалась по будням к мужу, да не к решётке, а прямо в камеру. Тюремщики, стоявшие на часах, заметив частое посещение ею острога, останавливали её и спрашивали:
– Ты к кому?
– Я к смотрителю в гости, – отвечала она.
Под таким предлогом она ходила более недели. Однажды она наскочила на сметливого солдатика, который не хотел её пропустить, но хитрая женщина и тут нашлась что сказать.
– Я кухарка смотрителя, – объявила она тюремщику.
– Врёшь, я сейчас справлюсь…
Доложили смотрителю; он велел её пропустить, и с тех пор она в тюрьме сделалась известной и, под видом кухарки начальника тюрьмы, носила всё, что только было можно, и никто её не останавливал.
Чуркин сошёлся со смотрителем, как говорится, «по душам»: кушанье для него приготовлялось на кухне смотрителя и подавалось ему отдельно от прочих арестантов; смотритель сам носил полюбившемуся ему разбойнику водку, вместе с ним пил, словом, они сделались неразрывными друзьями. Арестанты смотрели на их дружбу, сначала как на обыкновенное явление благодаря взяткам, а потом стали приставать к смотрителю, требуя, чтобы он и им давал водки.
– Этого не полагается, – отвечал он им.
– Как не полагается? Отчего же Чуркину можно? – кричали они.
Смотритель всё-таки отклонял разным образом их требования, но однажды, войдя в камеру Чуркина, сказал ему:
– Каковы мошенники, узнали, что я тебе водку доставляю!
– Кто это такие?
– Арестанты. «Даёшь, – говорят, – ему, так и нам дай водочки-то».
– Нет, этого не делайте; я хотел вам сказать, чтобы вы ко мне перестали ходить, а то донесут – и всё будет потеряно.
– А на счёт водки как же быть?
– Пришлите мне верёвочку подлиннее, я буду спускать её в форточку окна, а как вы привяжите к ней посудину, я её к себе и подтяну.
Смотритель согласился на такое предложение, и с этого дня, в камеру разбойника ходить перестал, а водку передавал ему самолично через форточку.
Однажды жена Чуркина вошла в тюрьму с громадным узлом. Надзиратель тюрьмы, бессрочно отпускной рядовой Платонов, встретил её в воротах и проводил в квартиру смотрителя. На возвратном пути, находившийся в карауле за старшего унтер-офицер уездной команды Кутаисов остановил Платонова и спросил:
– Что это за женщина, которую ты провожал?
– Это кухарка смотрителя, – ответил тот.
Через несколько минут, жена Чуркина вышла из тюрьмы, но уже без узла. Кутаисов проводил её глазами, думая: «Что-то здесь неладно», но только этим и закончил своё подозрение.
Дружба смотрителя с Чуркиным продолжалась до тех пор, пока последний удовлетворял его подарками и деньгами. 27 ноября, к Чуркину пришла его жена с братом разбойника; смотритель узнал об этом и, войдя в коридор тюрьмы и увидав их троих разговаривающими, накинулся на брата Чуркина и стал его выгонять из тюрьмы вместе с сестрою. Те начали было ему возражать; тогда смотритель, разгорячившись, начал бить бабу, затеи нанёс несколько ударов кулаком по шее брату Чуркина, выпроваживая его вон из тюрьмы. Чуркин всё это время сидел в камере и, узнав в чем дедо, крикнул смотрителю:
– Что вы дерётесь? Ведь деньги берёте; так поступать стыдно!
Смотритель обругал Чуркина, выпроводил пришедших к нему жену и брата, а следом за ними вышел и сам.
Так рушилась дружба между смотрителем и арестантом Чуркиным.
Всё, что происходило в тюрьме, донесено было высшему начальству, которое и назначило следствие. Сам смотритель Жданов, не желая давать никаких объяснений, скрылся неизвестно куда; исправление его должности было поручено полицейскому надзирателю Окше Хайцемовскому.
9-го декабря, арестант Гаврилов, занимавшийся разноской еды по секретным камерам, по уходе посетителей, бывших у арестантов, отправился собирать посуду из-под кушанья. Подойдя к камерам и не найдя при них надзирателя Галюзу, который имел при себе ключи от казематов, Гаврилов пошёл его отыскивать; застав Галюзу обедающим в особой комнатке, он велел ему отпереть камеру для того, будто бы, чтобы собрать посуду.
Тот исполнил требование. Гаврилов, войдя в камеру Чуркина, окликнул его, но ответа не последовало.
– Где же арестант? – крикнул он Галюзе, стоявшему в коридоре.
– Дрыхнет, должно быть, – отвечал тот, не входя в камеру.
Гаврилов подошёл к койке арестанта; на ней действительно, как показалось ему, лежал арестант, накрывшись с головой полушубком, из-под которого виднелся сапог.
– Эй, ты, вставай! Вишь, с каких пор завалился! – сказал Гаврилов, взявшись за торчавший из-под полушубка сапог, который так и остался в руке его.
Гаврилов поднял тревогу; встрепенулся весь караул тюрьмы. В камеру Чуркина собралось всё начальство и увидало, что на постели, вместо арестанта, лежал свёрнутый матрас, накрытый полушубком.
По городу и по уезду в погоню за Чуркиным были командированы полицейские служители; начальник воинской команды, со своей стороны, послал с тою же целью нижних чинов; даже пожарная команда занялась розысками разбойника. В уезд были отправлены нарочные с приказом задержать Чуркина. Словом, поднялась такая суматоха, что весь город был в страшной тревоге. Жители усилили за своими домами наблюдение, опасаясь, как бы Чуркин не наделал какой-нибудь беды. В самой же тюрьме произошёл бунт.