Проклятие Пифоса

Гальба едва мог шевелить руками, но все, к чему прикасался его меч, разрывалось на куски. Этого хватило, чтобы сделать шаг вперед, затем другой. Он был зажат в кулаке, и пальцы то сжимались, то слабели, но лишь для того, чтобы сжаться снова. Кровь заливала все вокруг. Его цепной меч кашлял, давясь омерзительным мясом. Подошвы сапог скользили по расплывшимся телам личинок. Некоторые лопались под его весом. Стоит только упасть — и от смерти уже не спастись.

Не осталось ничего, кроме наседающих тварей, кулаков и зубов. Гальба кромсал, резал, разрывал на куски и постепенно, шаг за шагом, продвигался вверх. Но он понятия не имел, как далеко зашел. Он сражался в одиночку. Даже с ближайшими боевыми братьями связаться не получалось. Единственным признаком, что они еще живы, были руны на его глазном дисплее и постоянные крики в воксе.

И, разумеется, присутствие Аттика. Голос капитана не смолкал ни на секунду. Он командовал, он взывал, он осыпал врага изобретательными проклятьями, но его тон никогда не менялся, преисполненный спокойной неумолимости безжалостного убийства. Будучи во главе отряда, капитан первым добрался до вершины ската, где ему пришлось наощупь искать следующий подъем и указывать направление следовавшим за ним воинам. Гальба зарычал от разочарования, когда вдребезги разбилась слабая надежда на то, что верхние залы будут чисты от личинок. Он зарычал снова, уже гневно, когда услышал серию резких трескучих звуков, после которых идентификационная руна брата Энния вспыхнула красным, а затем погасла. Еще три руны потемнели прежде, чем десантники добрались до следующего этажа.

— Вперед, братья! — приказывал Аттик. — Не бывать здесь нашему поражению! Мы не можем проиграть, ибо сражаемся против плоти, а плоть слаба. Узрите плоть во всей ее первобытной мерзости. Вот то, над чем мы навеки возвысились. Подобной гнусности никогда не одолеть машину. Пусть монстры идут. Пусть они заполнят эту шахту хоть доверху. Им нас не остановить, потому что они — пережитки прошлого, а мы ступили на путь чистой силы механики.

В его речи не было пауз. Не чувствовалось напряженного усилия. Он говорил ровно, и каждый звук его разил, словно удар. Каждое слово несло смерть очередной твари. Каждое предложение на шаг приближало победу.

Пока Гальба слушал, даже поскальзываясь на извивающихся телах и едва не падая, он чувствовал убежденность в неотвратимости победы. Ибо как плоть может одолеть волю Аттика, выкованную и закаленную сильнее стали? Невозможность такого исхода придавала сержанту силу оставаться на ногах, чтобы сжимать кулак, делать новые шаги.

Каждый метр для легионеров был битвой. И каждый метр был таким же, как предыдущий. Кулак никогда их не отпустит.

Но внезапно отпустил.

Десантники достигли уже раскопанного уровня, до которого не добралась приливная волна беспозвоночных тварей. Гальба выпотрошил очередную личинку, что обернулась вокруг его туловища, резким движением клинка рассек челюсти другой и наконец вырвался на свободу. Он снова мог видеть. Он обрел свободу движений. Сержант задержался, чтобы помочь братьям из арьергарда, а затем бросился дальше вверх с остатками отряда.

«Мы победители, — говорил он себе. — Мы не просто выжившие. Мы победители».

За ними гнались личинки — бурлящая пена разлившегося озера. Но космодесантники были быстрее и постепенно увеличивали расстояние между собой и голодной плотью. На бегу Гальба услышал, как Аттик вызывает по воксу Дарраса и требует спустить вниз больше подъемных тросов. Между тем воины добрались до самого верхнего зала и перебрались на выступ. Прочность кабелей позволяла выдержать только двух легионеров одновременно, поэтому остальным пришлось ждать своей очереди.

— Мы уйдем последними, — сказал Птерон.

Аттик помедлил с ответом, явно уязвленный перспективой оказаться в долгу перед воинами другого легиона. Но у Гвардейцев Ворона были их прыжковые ранцы. Они могли отступить в последнюю секунду. Учитывая обстоятельства, Аттик коротко кивнул и приказал Железным Рукам карабкаться наверх. Гальба стоял подле своего командира у порога зала, также решив ждать до последнего. Он всматривался в багровый мрак. Пока что ничего не было видно, но сержант отчетливо слышал несущуюся волну личинок. Звук омерзительного разгула жизни заставил его пожалеть о собственной плоти. Он завидовал практически абсолютной чистоте капитана. Он с новой силой возлюбил машину, ее упорядоченность и логику. Плоть была беспорядочной слабостью, угрозой, а черви явились ее гротескно преувеличенным олицетворением.

Гальба задался вопросом, не пожертвовал ли Аттик слишком многим на своем пути к абсолютной машинности. Гадал, не изжил ли он в себе слишком много человеческого. Но в этот момент все его сомнения улетучились. Стать машиной означало принять порядок, стать им. Выступить против извращенной порочности. Личинки воплощали ту жизнь, какой она оказывалась чаще всего. Аттик — жизнь, какой она могла быть: непреклонной, непримиримой, точной, свободной от неоднозначности. Аттик был воплощенным осколком мечты Императора. И над этой мечтой нависла угроза. Гальба не знал, можно ли еще спасти весь великий замысел, но стоило попытаться сохранить хотя бы его части, такие как непоколебимая воля капитана. Его собственный долг кристально ясно обрисовался перед сержантом. Он должен пройти по такому же пути. Он тоже должен стать порядком. Он должен стать мечтой.

Иного пути одолеть кошмары ночи может и не быть.

Камн и последние из Железных Рук уже карабкались вверх. Еще несколько минут — и придет время им с капитаном покинуть эту проклятую землю. Суетливое голодное шипение личинок стремительно приближалось. Каменный зал охватила дрожь.

— Ты знал, — бросил Аттик.

— Капитан?

— Ты предупредил нас об атаке. Еще до того, как появился хоть малейший ее признак. Ты знал.

— Я не… Это…

— Откуда ты знал?

Шепот. Ухмылка. Приказывающий голос. Раскрой все это, и что тогда?

— Я не уверен, — сказал Гальба. И не солгал.

— Так будь уверен.

Личинки явились. Бурлящим потоком они хлынули в зал со ската, мгновенно покрыв пол копошащейся массой. Стоя прямо перед ними, четверо уцелевших воинов Гвардии Ворона бросили в тварей осколочные гранаты. Линия взрывов создала огненную стену, которую тут же прочертили очереди болтеров Птерона и его братьев, задержав неукротимый потоп на несколько драгоценных секунд.

Но всего на несколько. Личинки рванулись к добыче, громоздясь друг на друга. Волна вновь набирала силу.

— Капитан Аттик, — обратился Птерон. — Время.

Без слов Аттик повернул голову к Гальбе. Сержант отошел на шаг и поднял глаза, осматривая поверхность сооружения. Камн и остальные уже почти добрались до вершины. Вдвоем с капитаном они добавят нежелательной нагрузки на тросы, но Птерон был прав. Они и так задержались, насколько это было возможно. Сержант ударил перчатками по нагруднику в знамении аквилы и принялся карабкаться. Он посмотрел вниз и увидел, что Аттик пересек выступ и остановился у другого троса.

— Благодарю тебя, Гвардеец Ворона, — сказал капитан. — Твоя работа здесь окончена.

Но он все еще не взялся за кабель. Гальба остановился и стал наблюдать.

Закованные в черные доспехи воины XIX легиона взмыли из постройки на пламенных выхлопах своих прыжковых ранцев. Только тогда Аттик взялся за кабель и стал подниматься. Его ноги оттолкнулись от земли как раз в тот момент, когда потоп хлынул через арку. Он не смотрел вниз, отказываясь одарить врага чем-либо, кроме самого высокомерного презрения. Он карабкался, перебирая руками, и вскоре сравнялся с Гальбой. Дальше двое легионеров двигались вместе.

Гальба посмотрел вниз. Напор личинок был таков, что они хлынули из проходов омерзительным водопадом прямо в вырытую яму. Но затем твари поумерили пыл, хлещущий вниз поток иссяк, и черви начали взбираться вверх по стенам.

— Они с нами еще не закончили, — заметил сержант.

Аттик зарычал.

— Хорошо. Потому что я еще не закончил с ними. Сержант Даррас, готовь огнеметы.