Полтава

Гетман обо всём написал в Москву, зная, что царь и сам пристально следит за сечевиками. Пусть Москва оценит гетманское усердие.

Вместе с тем извещено, что против бунтовщика посланы полтавский полковник Левенец и компанейский полковник Кожуховский. Они поймают его живого, если на то Божья воля. Бунт черни страшнее войны. На Дону разбиты царские войска, погиб князь Юрий Владимирович Долгорукий, посланный царём на усмирение негодяев. То пламя следует гасить нещадно. С кем угодно война — там тоже достойные люди, с ними договоришься, даже если виктория за ними... А какой разговор с чернью? И всему виною Запорожье. Чернь любит запорожцев, очень. Уничтожить бы Сечь царскими войсками... Пригодится на будущее...

И вот полковник Кожуховский в белоцерковском замке. Уставился на лежащего гетмана. Обвёл взглядом прочих полковников. А им тоже не терпится: конец Булавину? Может, Левенец везёт пленника? Левенец угождает гетману. Он недавно полковником в Полтаве.

   — Рассказывай! — кивнул Мазепа.

   — Прогнали на Хопёр... Не раз подсылал Булавин своих людей, да мы с Левенцом день и ночь начеку.

   — На кол хлопов! — перебил Кожуховского Трощинский.

Прочие полковники тоже подали голоса. Главное — справиться с чернью.

Гетман только ёрзал затылком по красным подушкам. Когда все выкричались — перевёл разговор на другое:

   — Что Булавин. Не он страшен... Знаете, кто ночью прискакал?

Никто не знал, да всем приметна успокоенность ясновельможного. Гетман попросил генерального писаря прочесть привезённые ночью бумаги.

Ловкий Горленко, завидя красные печати, шепнул о них задним. Тем вздохнулось вольнее: хорошее письмо!

   — Скоропадский привёз, — пояснил гетман. — Отдыхает пан Стародубский.

Орлик читал. Добрался туда, где писано о каре Кочубею да Искре.

   — Правильно, — снова первый Трощинский. — Под секвестр! Не гляди, пан гетман, что Васько Кочубей тебе кум! От черни не отбиться. А тут ещё они... Вражьи дети!

Полковники недовольно косились на Трощинского, но поддержали его. Ему стоит стараться, кривоносому: молод, а в каком почёте!

Обрадовали царские слова и о милостях всей старшине.

   — Вот что, — подал голос Мазепа, и всем стало видно, как ему тяжело отважиться. — Пусть вершится царская воля. Посылаю полковников Трощинского и Кожуховского поймать клеветников!

   — Пан гетман! — чуть не упал на колени Трощинский. — Разве утомлённый в дороге Кожуховский успеет? Поймаем! Привезём!

Через неделю Орлик влетел в покои:

   — Беда! Пан гетман! Полковник Апостол...

Мазепа выслушал и велел позвать виновного. Удивительно спокойным оставалось лицо у старца, хотя миргородского полковника Апостола, по мнению Орлика, труднее взять, нежели турецкого султана. За ним казаки — как пчёлы за маткой. Не раз водил их на шведа.

Апостол вошёл согнувшись. Единственный глаз впился в высокую кровать. Гетманские глаза тоже внимательны, но казаки не вызваны.

   — Вот это место, пан Миргородский, — подал гетман царское письмо. — При людях не читано...

Апостол только взглянул — и побледнел, кажется, до кончиков ногтей.

   — За что меня... до секвестра?

   — Подозрение у царя. — Мазепа спокойно взвешивал чужую растерянность. — Да ещё гонца ты посылал к Кочубею.

Орлик, готовый звать казаков, выдернул на палец свою саблю, зная, что не ему становиться на поединок с Данилом Апостолом, но всё-таки...

   — Зови сердюков, пан Иван! — прохрипел наконец Апостол.

У Орлика отпустило дыхание. Умный человек не отрекается. Меньше кара. Гетман со стонами повернулся на подушке.

   — Бог судит, Данило... И в походах мы вместе... И в Москву тебя брал... Иди отдыхать...

Сбитый с толку Орлик исполнил непонятный приказ. Взял полковника за вылет рукава, подвёл к дверям. То ли генеральный свихнулся, то ли гетманов ум иссяк? Апостол предупредил Кочубея об опасности, а вместо секвестра — воля... Но зачем-то именно так нужно?

В душе у генерального писаря снова шевельнулась опасная надежда.

Долго недоумевал Орлик.

Распустились листья, зацвели цветы, защебетали птицы — рай. Только нет радости в белоцерковском замке. Ясновельможный лежит среди подушек под высокими узенькими окнами. За красноватыми мелкими стёклами видится синяя речка. От цинковой решётки на старческом лице пёстрые тени. Нету мыслей в прищуренных глазах, потому и Орлику тяжело в его присутствии: может, воскресшая надежда — пустое?

   — Знаешь, Пилип, — вдруг сказал гетман, — хорошо бы посидеть в садочке. Вот хоть у меня на хуторе Поросючка... Или в Батурине, в моём дворе. Нет края лучше, чем наша Украина.

   — Что ж! — выгнул Орлик бровь. — Приватной персоне это нетрудно.

   — Добро без власти не удержать.

Нет, гетман не отрёкся от тайных намерений. Но, если помрёт он сейчас, — прощайте, мысли о булаве. Потому что если и взять её при помощи друзей, так не удержать. Верно: богатство без власти зачем?..

Что таиться — мысль о булаве жгла генерального писаря с того дня, как стал он при гетмане простым переписчиком бумаг. А генеральному — Богом велено мечтать о власти. Оно и понятно: сможет ли Мазепа добиться того, о чём замыслено им? Не лучше ли помочь царю понять намерения нынешнего гетмана? Но когда окончательно прояснится: есть у царя подозрения? Новый владыка нужен на Украине. Доколе верить этому, если столько доносов?

Однако уверенности нет. Ещё проживёт старик. Сухое дерево скрипит сто лет. Немецкие лекари спокойны и уверены. «Ruhe» — только и слышно. А они разбираются в человеческом здоровье. Нет уверенности — так зачем совать голову в петлю? Гетман, как мифический Протей, избежит опасности. А без него надеяться сделать Украину самостийной — суета...

И ещё удивление. Полковники Трощинский и Кожуховский возвратились из Диканьки без узников. В дороге притомились казацкие кони, пришлось задержаться в Полтаве, у кузнецов. А тем временем... Полковники свесили головы на дорогие жупаны с широкими вылетами. Стояли перед гетманом, опустив беспомощно руки в золотых браслетах, как бурсаки перед суровым ректором в Киевской академии. О Кочубее да Искре сказали одно: изменники удрали за Ворсклу, на Кочубееву пасеку, а дальше — к охтырскому полковнику Осипову. Там Слобожанщина. Туда не полезешь. В Диканьке, правда, арестованы старая Кочубеиха и младшая Кочубеевна. Ещё челядь...

Гетман наперёд в крик, но Орлик понял, что крик показной. Когда же полковники сказали о Слобожанщине, гетман грозно переспросил:

   — К Осипову? Не к татарам?

За Ворсклу — прежде всего к татарам. Сколько народу удирает если не на Сечь, так в татарские владения. Ищи ветра в поле...

Отпустив полковников, гетман долго раздумывал.

   — Хотел спасти дураков, — признался. — Наверное, Бог так хочет, чтобы царь покарал. И вина на нём. Вот только... Не наговорят ли лишнего? Страшно...

Орлик едва не уронил перо: гетман говорит о своих намерениях так, словно генеральный писарь его явный сообщник. Когда испуг немного улёгся, наедине, после раздумья, Орлик согласился с гетманом: таки сообщник, раз никому до сих нор не рассказал. Теперь как расскажешь. Наконец утешился хоть тем, что в сетях запутываются и другие. Уже втянут Апостол. Потому спокойно воспринята весть о гонце, каком-то простом казаке, который предупредил Кочубея. Надеялся старик: удерут изменники за Ворсклу к татарам — и всё, как всегда, на том закончится. Каждому известно: удирают виноватые. Да ещё богатство их перешло бы к гетману... Но теперь беглецы под царской рукою...

Потому и не рад Орлик весне. Страх и опасение, что упустит своё время, что опередят Кочубей да Искра, что повредит падение Мазепы, — вот что допекает. Даже чужим людям приметна печаль генерального писаря. Но все уверены, что это от одной тревоги за здоровье гетмана. За долю Украины. За её будущее.

5