Страница 64 из 88
— Развяжу, развяжу, когда надо будет, — ответил тот. — Сейчас-то они ни к чему тебе. Ну, сказывай.
— Пока руки не ослобонишь, ничего не буду сказывать, — твёрдо сказал Тимофей.
Предводитель хмыкнул, затем не спеша вынул из ножен длинный нож с костяной ручкой и приставил его к Тимофееву горлу:
— Не будешь?
Тимофей сглотнул горькую слюну. Остриё ножа укололо кожу, на лезвие скатилась капелька крови.
— Не буду, — повторил он негромко, глядя в глаза разбойнику.
Тот опустил нож, обошёл Тимофея сзади и перерезал верёвку. Тимофей сел, потирая запястья.
— Не из робких ты, гляжу, — сказал предводитель, устраиваясь рядом. — Взаправду, что ли, ткач московский?
— Был когда-то...
И в самом деле, Тимофею странным показалось бывшее ремесло с его спокойной и тихой домашней работой. Он представил маленький дворик в Китай-городе, жену, дочек и подумал с печалью, что навряд ли увидит их вскорости, если вообще увидит когда-нибудь.
— Бывал я на Москвы, — промолвил предводитель мечтательно. — Гулялось там хорошо. Правда, похмелялось плохо!
Он громко захохотал, хлопнув Тимофея по плечу, словно приглашая того разделить с ним шутку. Тимофей, однако, ничего смешного в словах Фатьяныча не нашёл и сидел нахмурившись. Тот оборвал смех и, сердито взглянув на Тимофея, переменил тон:
— Ты вот в молчанку со мной надумал играть. А я и без того про житуху твою ведаю. Хошь, тебе же про тебя расскажу? — Не дожидаясь ответа Тимофея, он лукаво взглянул на него и продолжил: — Ремесленничал ты худо-бедно, семье на прокорм хватало, однако не шибко на деле своём богател. А тут беда стряслася, пожар ли, мор, долг непосильный, тебе лучше знать. И надумал ты, а скорее не надумал, а случайного человека послушался, в ополчение великокняжеское записаться. Горы золотые насулили тебе, ты и поверил, дурак. Вот и вся сказка. Верно?
Тимофей с удивлением посмотрел на него:
— Ты ведун, что ли?
— А! Угадал, значит. — Фатьяныч был доволен произведённым впечатлением. — Одно в моей сказке не сходится, и любопытно знать мне: куда и зачем в одиночку ехал ты на таком коне чудном и отколь у тебя одёжа добротная така, ополченцу простому недоступная?
— Ополченцем я ране был, ныне стал сотник, — ответил Тимофей.
Фатьяныч кивнул:
— Понятно тогда. Ну и где обоз твой, далече?
— Какой обоз? — не понял Тимофей.
— Который ты оберегать должон от воев новгородских либо от иных лихих людей, хоть от меня.
— Эх, — вздохнул Тимофей, — тут одним словом не объяснишь, издалека надо начинать.
— Ну что ж, — сказал предводитель, — начни с Божьей помощью. Ты, гляжу, не торопишься, мне тоже торопиться некуда, послушаю.
Тимофей поколебался и начал рассказывать свою историю. С того, как погорел на Москве. По одному стали подходить другие разбойные люди, им тоже хотелось послушать. Проха вставил слово:
— Там дворы так друг к дружке приткнуты, что один вспыхни — сто сгорят.
На него зашикали, чтоб не мешал.
Тимофей рассказывал спокойно, подолгу останавливался на мелочах. Лошадь соседа-сбитенщика, захромавшая в походе, вызвала у всех сочувствие. Разбойники были в основном из новгородских сёл и пригородов и к лошадям сохранили отношение бережное.
Тимофей не торопился ещё и потому, что длинный рассказ оттягивал решение Фатьяныча относительно его участи. Неизвестно, что взбредёт на ум этому человеку. Тимофей надеялся всё же, что его не сразу убьют. Иначе зачем было приводить его сюда, а не кончить и обобрать там же, в подлеске.
Некоторые подробности он, впрочем, пропускал. Ничего не сказал о жалованной великокняжеской грамоте, зашитой в шапке, которую никто ещё не отобрал. Его до сих пор ещё не обыскали, и нож по-прежнему был при нём, и это немного успокаивало Тимофея: хоть как-то можно было ещё защищаться в случае крайней надобности. На помощь Прохи он не рассчитывал.
О битвах с новгородцами он также рассказывал вскользь, будто и не участвовал в них, а стоял в запасном полку либо в охране обозов. Разбойники не стали требовать его смерти, узнав, что он воевал Новгородскую землю. Они и сами немало уже пограбили её, и невинной крови на их руках было тоже немало.
Время близилось к полудню, когда Тимофей закончил рассказывать. Пока он говорил, в котле сготовилось какое-то варево, и даже приправленное мясом, раскупорен был бочонок с пивом. Проха зачерпнул пиво ковшом и, опасливо взглянув на Фатьяныча, протянул Тимофею. Предводитель не возражал. Разбойные мужики, довольные интересной историей, одобрительно качали головами:
— Вон чей конь-то. Сам царевич татарский ищет его.
— Про однорукого не приврал ли? Как так — с одною рукой коня запрягать?
— Однорукого я сам видал! — воскликнул Проха. — Чуть не зарубил меня! Глаза злые, пылают, видно, бес в нём сидел.
Он перекрестился.
— Складно баешь, сотник, — промолвил Фатьяныч. Он встал, потянулся и зевнул. — Однако устал я, спать хочу. Ты пока с нами останешься.
— К чему я вам? — пожал плечами Тимофей. — У вас своя жизнь, у меня своя. Отпустил бы до дому?
— Ступай, — легко согласился предводитель. — Коня мы тебе не дадим, самим пригодится, а пешком ступай себе. Да не заплутай, гляди, в лесу-то, да в болото не ухни, да на хоронящихся от вас, москвичей, пограбленных погорельцев не набреди, щадить не будут.
Тимофей в растерянности молчал.
— Одному тебе, Трифоныч, не пройти, — вздохнул Проха. — Сгинешь...
— Ну а останусь коли, тогда что?
— А что тогда? — переспросил Фатьяныч добродушно. — Товарищем нашим станешь, а главное, живым до Москвы доберёшься когда-нибудь.
— Когда ж?
— Ты расспрашивать-то не спеши, я сам ещё тебя не расспросил, — сверкнул глазами предводитель и направился к пещере, на ходу шепнув что-то двум мужикам и указав им на Тимофея. Те кивнули.
«Присматривать за мной велел», — догадался тот.
Он думал, как ему поступить. Стреноженный конь щипал траву на краю поляны.
«На коне не ускакать, лес чересчур густой, пешком догонят, и тогда уж точно конец. Придётся остаться до удобного случая».
Разбойники разбрелись по поляне и занимались всяк своим делом: кто ставил заплату на рубаху, кто прилаживал болтающуюся подмётку на сапоге, кто просто полёживал в тени. Но Тимофей чувствовал, что за каждым его шагом неотступно следят.
Проха взял пустой котёл и побрёл к ручейку мыть. Это, верно, входило в его обязанности. Тимофей пошёл вслед за ним.
Проха вылил в ручей остатки варева, сыпанул в котёл горсть песка и принялся оттирать дно от припёка. Тимофей присел на корточках рядом.
— Правду, что ль, он говорил, что в одиночку не выберусь отсюдова? — спросил он негромко.
Проха кивнул.
— А по ручью ежели идти?
— Он в болото текёт, я сам чуть не погинул тамо. Тоже поначалу хотел убечь. Не вышло...
— Ты-то почему с ними?
— Из огня да в полымя. Под Русой сбежал от ваших, заплутал, оголодал весь, комарье заело до смерти. Потом костёр увидал в лесу, ну и вышел прямо к ним. Думал наутро же уйти в Новгород, да вот до сих пор...
Он тяжело вздохнул и замолчал.
— А этот Фатьяныч, он кто из себя таков? — спросил Тимофей.
— Непростой человек, — не сразу ответил Проха и даже оглянулся по сторонам. — Кто таков и откуда он, не ведаю, но не из чёрных людей, повелевать привык, слова ему поперёк лучше не говори. Раз вернулись они под вечер, шумные, пьяные. Он мне: «Нож, мол, у меня затупился, Прохор. Наточи». И с ножнами-то его мне протягиват. Я камушек подыскал, вынул нож-то, а он по рукоять в крови! Аж наизнанку меня вывернуло всего. А они ржут, жеребцы окаянные!..
— С собой-то не берут тебя?
— Да какой я им помощник в лихом ремесле! Удивляюсь, что жизни по сию пору не лишили. Я и тут холопом живу: стряпаю, стираю, за кострищем слежу. Поклажу таскаю их, как коняга двужильная. У них таких лежбищ с норами несколько. И добра в каждой норе — не считано.