Страница 63 из 88
— Ваня! — прозвучал голос рядом. — Это я его спустил. Пусть не мается на цепи, нехорошо, тяжко это для души звериной и человечьей.
Ваня узнал Фёдора. До него дошёл смысл сказанного, сердце захлестнула обида. Он подскочил к дяде и толкнул его обеими руками, крича:
— Ты давно шкуру с него спустить хотел! Ты трус! Только на слабых нападаешь! Из-за тебя батюшку!..
Он захлебнулся сдавленным рыданием и побежал в сторону конюшни.
Фёдор от неожиданно сильного толчка упал, ударившись о землю раненым плечом. Он застонал от боли, но Ванины слова были больнее, и Фёдор заслонил голову руками, словно защищаясь от них.
Между тем Ваня оседлал первого же коня, надел валявшуюся на куче сена овчину, всю пропахшую конюшней, и выехал со двора.
— Волчик! — закричал он уже за воротами.
Ничего не было видно и слышно, и Ваня поехал, выбрав направление наугад. Спустя минуту из ворот выбежал Фёдор, хотел окликнуть племянника, объяснить ему что-то, но, постояв в нерешительности, передумал и повернул назад. «Пускай поостынет, — подумал он, — до завтра успокоится, тогда и потолкуем...»
Однако Ваня не вернулся и к утру.
Глава тринадцатая
«Все области новгородские, кроме столицы, являли от пределов восточных до моря зрелище опустошения, произведённого не только ратью великокняжескою, но и шайками вольницы: граждане и жители сельские в течение двух месяцев ходили туда вооружённым толпами из московских владений грабить и наживаться. Погибло множество людей».
«Они строго применяют меры правосудия против разбойников. Поймав их, они прежде всего разбивают им пятки, потом оставляют их на два или три дня в покое, пока пятки пухнут, а затем снова велят дёргать туда и сюда разбитые и распухнувшие. Этот же род мучений применяют они и к преступникам, чтобы заставить их сознаться в грабеже и указать товарищей злодеяний. Но если призванный к допросу окажется достойным казни, то его вешают. Наказанием другого рода виновных карают редко, если только они не свершили чего-нибудь слишком ужасного.
Кража редко карается смертью, даже и за убийства казнят редко, если только они не совершены с целью разбоя. Если же кто поймает вора при краже и убьёт его, то может сделать это безнаказанно, но только под тем условием, чтобы доставить убитого на двор государя и изложить дело, как оно было.
Немногие из начальников имеют власть приговаривать к казни. Из подданных никто не смеет пытать кого-нибудь. Большинство злодеев отвозится в Москву или другие главные города. Карают же виновных по большей части в зимнее время, ибо в летнее им мешают военные занятия».
имофей не доехал до Москвы.
Выехав ночью из великокняжеского стана, почти тайком, горюя по убитому Потаньке, он под утро заснул в седле. Татарский конь брёл куда ему вздумается, сошёл с дороги, пересёк широкое непаханое поле и встал у края леса, пощипывая траву. Куст крушинника в подлеске зашевелился, ветви раздвинулись, и оттуда выглянуло скуластое лицо мужика в полинявшей заячьей шапке. Конь прянул ушами, посмотрел на чужого человека, не почуял опасности для себя и вновь склонился мордой к земле. Голова исчезла без лишнего шума.
Не прошло и получаса, когда мужик появился вновь, вышел из-за куста и, подойдя к коню, взял его под уздцы и осторожно повёл за собой, неслышно ступая лаптями по влажной траве. Тимофей всхрапнул в тяжёлом сне. Мужик выхватил нож из-за пояса и едва не отпрыгнул в сторону, но, убедившись, что всадник не пробудился, вновь повёл коня к лесу. За деревьями его поджидало с десяток товарищей, они также были все с ножами. Одни, по-видимому предводитель, выделялся среди остальных ростом, окладистой бородой и более добротной одёжей. Он быстро подошёл к всаднику и острым лезвием ножа перерезал ремень, на котором держался притороченный к седлу меч в кожаных ножнах.
Тимофей вздрогнул и открыл глаза. Поняв, что окружившие его лихие люди — не продолжение тяжкого сна, он потянулся за мечом и нащупал вместо него обрывок ремня.
Мужики загоготали недобро.
— Сам слезешь али нам тебя снять? — сказал предводитель, поигрывая захваченным мечом.
Коня держали под уздцы уже двое. Вырваться, ускакать было невозможно, и Тимофей неохотно спрыгнул на землю.
— Ну, поведай нам, мил человек, кто ты таков, куда путь держишь? — обратился к нему предводитель. Голос его был мягким, не злым, как будто даже ласковым, лишь умные глаза оставались угрожающе серьёзными.
— К чему это? — нахмурился Тимофей, косясь по сторонам и готовясь подороже продать свою жизнь. Нож на поясе был скрыт полой кафтана, его ещё не обыскивали. Он подумал было побежать, оттолкнув ближайшего к нему мужика, но за каждым движением Тимофея следили настороженно.
— Уж позволь нам полюбопытствовать скуки ради, — продолжал предводитель. — Люди мы тёмные, в лесу живём, интересно человечка богатого послушать.
Тимофей догадался, что стал жертвой шайки разбойников, и стоял молча, раздумывая, как ему вести себя с ними и как поразумнее ответствовать рослому предводителю.
— Да это же Трифоныч! — раздался вдруг знакомый голос. Тимофей с удивлением повернул голову и не сразу узнал в неопрятном, лохматом мужичке холопа новгородского Проху.
— Трифоныч это, ткач московский, пиво я у него пивал! — говорил с возбуждением Проха, обращаясь к предводителю. — Фатьяныч, не замай его, душевный он человек, жизнью поручусь!
— А кто за твою жизнь поручится? — насмешливо спросил предводитель, которого Проха назвал Фатьянычем. — Для ткача уж больно знатно одет он. А конь-то красавец отколь такой у ткача? А? Что молчишь, Трифоныч?
— Конём неправедно завладел, — произнёс Тимофей. — Заберёте себе, упираться не стану. Несчастливый этот конь, горе сам находит.
— Неправедно, баешь? — поднял бровь Фатьяныч. — Уж не наших ли ты обычаев человек? Послушать тебя желание сильное имею. Ты ручки-то назад заведи, робята мои их свяжут у тебя.
— Нельзя без того? — спросил Тимофей.
— Нельзя, мил человек, — сочувственно произнёс предводитель. — Да ты не кручинься. Понравишься нам, развяжем.
— А не понравлюсь?..
— Хе-хе-хе! — засмеялся Фатьяныч, но ничего не сказал более.
Двое мужиков заломили Тимофею руки за спиной и крепко стянули верёвкой запястья.
— Полегче вы! — огрызнулся он.
Его подтолкнули в спину, и Трифоныч направился вместе со всеми вглубь леса по едва заметной тропе, виляющей между соснами. Проха суетился, то подбегал к предводителю и что-то говорил ему заискивающим голосом, то возвращался к Тимофею, виновато улыбаясь и произнося:
— Ну, ты не бойсь, всё обойдётся, може, ещё...
— Не мельтеши, — велел ему Тимофей. — Ты-то сам как здесь?
— Долга сказка, — ответил сокрушённо Проха. — Даст Бог, всё расскажу от начала до сего дня, заслушаешься...
Шли не меньше получаса. Коня татарского вели за собой. Тропинка привела к ручью в шаг шириною. Разбойники двинулись вдоль ручья и вышли наконец на довольно просторную поляну, упирающуюся в песчаный откос. Наверху откоса стояла огромная сосна. Песок, осыпаясь, постепенно обнажил её могучие корни чуть не наполовину, и они образовали нечто вроде крыши. Под ней Тимофей увидел вход в пещеру, вырытую, по-видимому, на месте барсучьей или лисьей норы. Посреди поляны дымилось кострище. Сюда уже подкладывали новые сучья, разводили огонь.
— Садись отдохни, мил человек. — Предводитель кивнул Тимофею на поваленный сосновый ствол с облупившейся корою.
— Руки-то развяжи, — попросил Тимофей.