Великий князь

Ни Игорь, ни его сотоварищи не страшились ночного леса и этих нечистых воплей, от которых даже у коней пробегает по телу зябь. Это был их мир, в котором всегда есть место познанному и незнаемому, но столь же необходимому, если на то есть воля божья. Молились перед сном вместе, встав на колени, лицом на восток.

Легли рядком на хвойную постлань, покрывшись походной попонкой, под головами – сёдла. Недолго повозились, почесываясь и шабрясь голыми ступнями, захрапели дружно. И только Игорю не спалось. Слушал, как ворожат своё сытые волки по яругам, как совсем близко брешут нахальные лисы, сухо посвистывают крыльями, пролетая низко над рекою, совы (не поднимется ли из камышей и зарослей всполошённая утка, не выкинется ли на мель крупная рыбина); молчали лешие, но перекликались филины, и ударял, как в глухое дно пустой бочки, бухолень.

Неба, скрытого еловым разлапистым сводом, Игорь не видел, но восстававшая над землёю луна лучила и сюда, в Брынский лес, свой синий свет.

4.

Григорий был у Мономаха, когда попросился к великому князю Всеволод Ольгович. Мономах нахмурился, услышав просьбу, гневно свёл брови, ожесточился взглядом, готовый отослать прочь дерзнувшего прервать его беседу с игуменом.

Но Григорий смиренно попросил:

– Прими, князь, не лишний будет в нашей беседе.

– Зови, – приказал Мономах, однако лицом не подобрел встречу Всеволоду, не стал дожидаться и речи того, огорошив вопросом:

– К чему сослался с братом своим Игорем?

И дня не прошло, как отправил Лазаря Ольгович в Игорево сельцо, а Мономаху про то уже известно.

– С того и просился к тебе, отче, дабы поведать.

Подошёл к руке великого князя, под благословение Григория.

– Долго собирался, – упрекнул Мономах.

Всеволод ответил кротко:

– По зорьке нынешней утёк посол, а ить полдень сейчас.

Владимир отмяк лицом, согнав великую хмурь, даже улыбнулся чему-то:

– Поведай, поведай нам нужу свою…

Всеволод с первых ещё дней жизни при великом дворе решил мудро: ничего не скрывать от Мономаха, даже самого малого в своём бытии, всегда быть на виду. Понимал, если попытается совершить что-либо тайное, о том мгновенно станет известно князю с чужих уст.

Потому каждую дружбу свою, каждое начинание делал достоянием Мономаха. И коли тот не одобрял, то и не предпринимал ничего, даже дружбу отодвигал прочь, если неугодна она была великому князю. Но и умел, как никто из окружающих, добиться от Мономаха нужного для себя решения.

Вот и теперь пришёл, кажись, с одной только целью, рассказать о походе братьев в Вятичи, и о задуманном новом, в Суздальскую и Владимирскую землю. Однако имел в себе совсем другое – расположить великого князя к Игорю, добиться, чтобы тот повелел пригласить его в Киев, нужен был Всеволоду брат тут, под великой рукою, рядом, об одном дворе.

Поведание Всеволодово слушал Мономах внимательно, не перебивая. Даже там, где жаждал в речи своей Всеволод вопроса, молчал, и не понять было, приятно ли ему речение либо нет. И когда Всеволод закончил, не проронил и звука, дождав, когда Григорий прервёт странное это молчание:

– Зело смышлён Игорь в чтениях, в пении церковном и знании преданий. То ему дадено Богом ещё в малышестве. Отец наш, митрополит черниговский Феоктист, святые Евангелия открыл пред ним: «Чти, дитё». И он чтил без запинки. А мал был – только с материнских рук – книгу держать не под силу было.

– Я наслышан о том, – молвил в глубоком раздумье Мономах. – А почто он по Руси шастает? – спросил, будто бы и не слышал сказанного.

Ответил снова Григорий:

– Жил в семье Олега Святославича дитём влазным сын153 кресников русских. Его сам князь крестил, Данила имя ему. – Оборотился лицом к Всеволоду: – Тебе, княже, в дружки был привезён. Так ли говорю?

– Так, – кивнул Всеволод.

– Однако не стакалось154 у них с Всеволодом, – снова повернул лицо к Мономаху Григорий. – А стакался и сроднился Данила с Игорем и меньшим Святославом. Потом жил Данила у нас, в Болдинской обители, когда княгиня с молодшими в степь ушла. Просился постричь его в чернецы. Однако игумен того не исполнил. И не потому, что не достоин был отрок. А потому, что даден ему Богом великий мирской талант живого русского слова. Сказителем и бояном наставил быть ему Господь. Великий он калика. Было нашему болдинскому игумену Даниилу свыше о нём слово. От калики того произойдет ещё больший талант, коему и прославить всю Землю русскую. Провидением божьим приставлен он к Игорю.

– Калика – да! – определённо молвил Мономах, и с сомнением: – Но почто Игорь с ним по Руси шастает?

– Тому веление Господне, – тоже определённо ответил Григорий. – Почто? Знать я того не могу. Но вот что знаю, то и скажу тебе, великий князь. Руси от того хождения худо не будет, на пользу оно Руси. Собирался в походы с ними и аз грешный. Но вишь, Господь пожелал мне другую стезь.

Мономах удивлённо поднял брови, преобразился лицом, будто впервые увидел перед собой Григория.

– Жития святых наших, воссиявших на Русской земле, надобно всему миру знать. Для того ищут Слово по всей Руси князь да калика…

– Так пусть на Альту идут, к святому месту. Не от великого ли мученика Бориса начало святости русской?!

– Позови. Придут, – просто ответил Григорий.

– С тем, отче, к тебе и пришёл, – сказал Всеволод. – И Лазаря посылал, дабы челом тебе били странники наши и просили благословения твоего на подвиг – поведать миру полно, по велению твоему, о святых Борисе и Глебе.

– О них поведано, – раздумывая над чем-то очень важным для себя, ответил Мономах.

– Повторить не помеха, – сказал, тоже раздумчиво, Григорий. – Для мира, для народа всего русского нужно сказание; чтобы время то вживе пред каждым встало. Такой талант даден только Даниле, а радетель и защитник ему – князь Игорь. Зови к себе их, великий князь.

– И позову, – сделал рукою знак. – Не одному же Селивестру радеть о Слове русском.

Вон куда поворачивал Мономах, не отторгал, но приобщал к себе книгознатцев, брал к себе на службу. Буде кулаком, пора и дланью, и не по темени, по шеломя ласково, по головке, как детей малых…

Того и Всеволоду надо – будет рядом брат. Под одной широкой дланью Мономашьей места хватит. И на душе спокойнее. А пока пусть идёт себе в землю Суздальскую, Владимирскую, какую другую… Земля русская широка. Не сразу сыскать на ней и Мономаху хожалых странников, все равно как иголку в стогу сена.

Но дело сделано. Всеволод сам поведал о брате. И нет между ним и великим князем никакой тайны. Спаси Бог Григория, помог в святом деле.

И Мономах доволен, сам решил (не навязали ему) опекать князя Игоря с каликой перехожим. Как знать, может, со старания их вознесётся ещё выше и зазвучит чисто новый летописный свод Владимира Всеволодовича Мономаха. И под рукой его будет ещё один Ольгович.

5.

Шли незнаемыми дорогами все далее и далее на север, путями, кои ведомы мирному русскому люду, да неизвестны княжеской ратной Руси.

От сельца к селу, от селища к городищу, тропою, стегою, путиком, долобкой, колёсной торокою, поступью узкой, где след зверя побит следом человеческим, задолблен конским копытом и снова покрыт звериной лапой, лежнёвкой155 по болотам, сечью в непроходимой лесной дебри, сухим вершим выпольем, где травы в пояс чередуются с плешинами серебристого звонкого оленьего мха. Шли от дыма костра до кур156 избяных, от одного слова до другого, не попусту сказано – язык до Киева доведёт… Ведёт язык путников всё дальше и дальше неизмеримыми пространствами, но исхоженными от края до края мирными землепашенными, звероловными, мастеровыми на все руки людьми.

153

       Влазный сын – приёмный сын.

154

       Стакаться – сговориться, стоять заодно.

155

       Лежнёвка – тропа, выложенная срубленными деревьями.

156

       Куры – столбы дыма.