Великий князь

Нынче не получилось. И он понял, не скорбя, но радуясь душою, что пришла пора, когда даётся тебе Господом истинный голос, которому и звучать в мире до скончания лет. Сегодня омужал Игорь.

Не получилось песни, но по-прежнему без слов пела душа, и было радостно в сердце.

Отцовская стега, проложенная тут от широкой Десны до бруйкой хлопотливой речушки, вынесла на крутое шоломя, к самому небу.

Остановив коня, Игорь стал глядеть вокруг, ошеломленный открывшимся перед ним на все четыре стороны простором. Впереди, куда правил путь, сломленная крутыми яругами, опушённая перелесками, серебряными гривками и колками берёз, зелёной позолотою иглистого поборья148, слепя белизною меловых обнажений, лежала земля Придесенья. Самой реки, скрытой пабережными ярами, не видать, зато далеко просматривается пойменная её сторона с синими кроплями озёр, светлыми выползнями бесконечных притоков, светло-зелёная вплоть до самого окольного предела, где по нынешней летней поре целуются зори. А позади, откуда и взметнулась стега, все покрыто густым и тёплым туманом, в котором только и различить вершины дерев – копьями в небо, и далеко-далеко – озолоченный солнцем могучий утёс в самом завершии реки Судости, неприступный для ворога Мглин-город. Одесную сторону от того, самим Богом сотворённого кромля, чёрной стеною встал великий Брынский лес, преградив путь к Дебрянску. Туда и спешить Игорю со товарищи.

И ещё поглядел князь, оборотив лицо на четвёртую сторону, любуясь, как там, в белых меловых изломах, в хвойной зелени рудовых сосен, в пабережном чернолесье, сопрягаются вместе две любимых им реки – Десна и Судость.

Из подгорного затемья, из белого морока тумана, как со дна реки, вынырнули вершники, по плечи, по грудь, в пояс, вознеслись и кони их, и вот они уже рядом – сотоварищи.

– Лепота-то какая! – сказал, улыбаясь, Данила-Венец.

– Лепота, – незнакомым баском откликнулся князь.

– Лепота, – согласно – Ивор с Лазарем.

Три дня тому позадь прибежал Венец к Игореву сельцу с Лазарем, послом от брата Всеволода.

После встречи с Ивором Игорь собрался в путь. Люба ему была та встреча, люб ему стал и сам Ивор. Ох как люб!

По слову, по душе оказались они братьями друг для друга. А того боле – родова. Ивор рассказал, что помнит о нём Любава и, паче, ждёт его. На крыльях воспарил юнош. Договорились с Ивором, что вместе идти им в путь до Дорогобича. А там – Ивор к Новгороду, а Игорь в Суздальскую землю.

В Новгороде жил Дмитр – отец Ивора, а с ним и Любава. Батюшка ждал сына к себе летом, как о том условлено было ранее, а теперь и с Игорем условились – Ивор скажет отцу о Любаве, а Игорь, побывав в суздальских весях, придёт к Новгороду со сватами.

Венец угодил в сельцо в самую пору. Верхуслава сердцем услышала намерения сына, он о своём сватовстве пока молчал, сказала:

– Сыне, коли не скоро возвратишься, так вот тебе моё благословение…

– На что, мама? – смутился, покраснел, минутою назад думал, сказать – не сказать ей о Любаве.

– Мужаешься ты, сыне. И может статься, что решишь суженую себе сватать – на то и благословляю.

Как просто, как разумно и чисто всё в её устах.

– Говорил я Мирославу боярину, когда со степи шли, что зашлю сватов по Любаву – внуку его. Ивор сказывал, ждёт она меня. Благослови, матушка…

Мать, перекрестившись, молвила:

– Тятя мечтал породниться с Мирославом. – И пошла к киоту за иконой.

С этой иконкой на груди и шёл в нынешний поход Игорь.

– Лепота, – повторил Ивор.

Из подгорья подошли и двое сопутников – паробцы Рядок с Садком.

На ночёвку пришли на Десну, в сельцо Уручье.

Утром, опять до восхода, по шоломной стороне Десны, где издревле сигает по яругам и ярам хорошо торёная долобка149, к Дебрянску.

А вечеряли уже в великом Брынском лесу мало не доходя до града.

Игорь остановил коня, прислушался. Шёл он опять впереди сотоварищей. Вечерело, солнце закатилось, омыв землю зарёю, и в мире воцарилась великая тишь. И только стук копыт не звонкий, заглушённый густым наволоком пыли, катился недолго по миру и увязал в безмолвии. Заникли ветры, затихли птицы, любой звук умер, и только сигнем по долобке мягкая конская поступь.

И вдруг словно позвал кто Игоря. Оклик этот понесло и усилило неосязаемым ветром, великий шум прошёл, ливнем пролился, но ни капельки не упало на пыльную долобку. А шум дождя все сильнее и сильнее, и вот валом валит вода – горою. Слушает Игорь и не верит ушам своим. По-прежнему пусто и синё небо, ни облачка по всей мироколице, недвижим белый березняк обочь, недвижимы травы, высоко и статно взметнувшие соцветия, ни дуновения, ни ветерка.

Откуда же этот все нарастающий шквальный шум ливня, откуда гул далёких вечевых колоколов и вой толпы, и плач, и неудержимый рык и хохот?

Слушает Игорь, слушает конь его, настороженно прядая ушами. Не брань ли это лихих ворогов с окольной Русью за дальними холмами? Слушает Игорь.

Подъехал Ивор, встал рядом, совсем так же, как в то утро, на великом шоломяне. Лицо озабоченное. Не Беда ли шумит издалече? Не Дева ли Обида взмахнула крылами, насылая на Русь ворогов? Скучились и остальные. Слушают.

– Слышишь? – спрашивает Игорь Ивора.

– Слышу.

– Что это?

– Где?

– Кто это?

И все шёпотом, как в засаде, как перед битвой, каждая жилочка натянута, звенит струною.

– Господи! – Венец шлёпнул себя по голенищу. – Братия, так то лес брынит150!

Заколготила братия. Игорь – в хохот, до слёз смешно, как насторожил их Брынский лес. С того и Брынский, что всегда неумолчный, многошумный, по-особому речистый. Один такой на всю Русь. Так и брынеть ему от века к веку без окороту. Брынеть и тогда, когда русский человек, запамятовав глагол сей, означит лес Брянским.

Высланные вперёд, встретили путников рудовые сосны. Взметнули тугие паруса над песчаными откосами, сыпучей под копытами стала долобка. Выбугрились могучие корни, словно бы стража, встав тут, на рубеже, сдерживала на себе всю силу надвигающейся на путников лесной громады…

Как в храм, вошли под иглистые кроны необхватных елей. Торжественно и свято было в лесу. И уже не шум, не трынь, не брынь, но согласный и слаженный хор звучал в завершии.

Встали на табора скоро, в лесу быстро темнело, ненароком и тропу потерять можно. В раздолье малой, вовсе не бойкой речушки пустили в путах коней, доглядывать их отрядил Игорь Садка. Развели малый огонь на измыске. Рядок, скинув рубаху и штаны в один миг, окункой нашаривал в подводных норах крупных рыбин, тягал их на волю, швырял на берег. Игорь, Ивор и Венец со смехом ловили их, скачущих по траве, плюхались животами, улавливая за жабры, ломали через колено рыбьи хребты.

Лазарь ладил рожни151, сажал на них уже снулый улов, обряжал водаль от большого огня, делал поперечные надрезы по рыбьему телу. Был он большим знатоком в этом, и вся братия предвкушала вкуснейшую трапезу.

Вечеряли все вместе, усевшись в одном кругу перед скатертью-самобранкой, мягко подогнув под себя ноги, как сиживает на земле всяк человек, сызмальства привыкнув к верховой езде и походам.

Крупные скибы152 хлеба; сотовый мёд в корчажке; печёная, не снятая с рожней рыба, обжигающая губы духмяным соком, розовым мясом в прозрачных кропельках соли; репа, в самый аккурат истомленная в походном казанке на угольях; белые головки лука рядом с ломтями малиново светящейся вяленой дичины; и ко всему этому – в дорожных кубках пенистый игривый житный квас.

За едой говорили мало, слушая всё тот же неумолчный хор Брынского леса, в который по полному праву вплетались негромкие и редкие их голоса, сытое пофыркивание пасущихся коней, с наступлением потеми близко подошедших к табору, сухой стрёкот искр, выпархивающих золотыми пчёлками из костра, да внезапный крик лешего совсем рядом, от которого один только оберег – крестное знаменье.

148

       Поборье – окраина, опушка соснового бора.

149

       Долобка – ездовая тропа, дорога.

150

       Бры(у)неть – звенеть, гудеть, звучать, бренчать.

151

       Рожни – остро заточенные палки.

152

       Скибы – ломти.