Страница 36 из 47
Где и как сыскать в этих пространствах великому князю всея Руси охочих до слова путников?
Негаданно вышли к совсем малому сельцу.
– Как величается сельцо-то?
– Дак Рогнедино. Рогнедино оно и есть.
Бог ты мой, как занесло сюда, в непроходимые дебри, в лесные пустоша, далеко оттиснутые непролазной табалою от хожалого великого княжеского пути, имя первой жены Владимира Красно Солнышко?!
И сельцо то у трёх прозрачных, у трёх студёных рек не просто несёт имя княгини, но и память о ней, некогда жившей тут, сосланной неверным своим мужем с малым сыном на руках, его именем наречено рядом селище – Изяславль. Дивятся путники, не приходилось слышать либо в писаниях читать о поселениях.
Известно, что выслал жену свою Владимир с сыном в Полоцкое княжество, выстроив для них град Изяславль, но такое, чтобы жили они среди лесной пустоши, в Богом забытом углу, средь простого лесного люда, о том и слова нигде нет.
Однако вот оно, сельцо с зимними истопками на пабережном юру, с высокими летними светлицами, с всё ещё зримыми ветхими палатами посередь мира над речкой Гориславой.
Вот ещё память и о втором имени великой княгини, даденном ей юношей-мужем, влюблённым в неё, в первую свою женщину, не желавшим помнить ни прежнего имени её, ни сладкого и страшного подлого мига их первой близости.
О том помнит заповедная Русь, о том глухо, почти невнятно повествуют древние летописи. Но нет ничего о том в новом Селивестровом своде, в Мономашьей памяти нет.
С текучей речной водою утекло из памяти людской имя Горислава, осталось Рогнеда, потому и сельцо Рогнедино, а не Гориславлино.
Надо ли помнить людям про то, что желалось забыть Старому Владимиру, что не хотели знать сыны его и нынешний Великий Владимир Мономах? Надо ли?
Но Русь помнит.
Юного Владимира сватал дядя Добрыня Каплюшка за княжну полоцкую Рогнеду – дочь Рогволода. Не пожелала Рогнеда стать женой рабича157, ибо был зачат Владимир отцом, Святославом, от Малуши – милостницы Великой Ольги, в греховной связи. Ответила отказом Рогнеда сватам Владимировым. И тогда Добрыня, державший немалую тысячу в Новгороде Великом, собрал войско и двинул всею могучей силой на полоцкого Рогволода. Об этом помнила и летописная Русь, но о том, что произошло дальше, помнить не хотела.
А произошло то, что Добрыня, по отцу Каплюшка, пленил Рогволода, и жену его, и сынов его, и дочь. Пленив, собрал в одной палате всех, приказав Владимиру на глазах родителей и братьев взять Рогнеду себе в жёны.
Был Владимир юн, и девственная суть не позволяла превратиться в скота либо кобеля, приглядно совершающих великое таинство. Даже дикие звери блюдут эту тайну, олени и лоси ищут уединения, конь далеко от табуна отгоняет кобылицу… А тут!.. Родной дядя приглазно, среди одуревших от крови воинов, на виду отца и матери, приказывает посягнуть на дочь их. Может ли выдержать такое душа человеческая и не погибнуть? Не может! Господь тому свидетель! Ибо сказано: не прелюбодействуй. Но что до того Добрыне, какая там ещё душа?! И растоптал, вынул прочь душу у родного племянника великий грешник дядя. На нём грех. И не простится ему такое никогда.
Владимир взял Рогнеду посягом158.
И вот оно, Рогнедино сельцо, и всё помнит Русь, и сказывает неторопливо древний старец путникам предание изустное, а Венец данным ему от Бога даром возвращает вживе старое время. Более века минуло с тех самых пор, но живо и здраво то ушедшее в русском слове.
– Были у Гориславы от Владимира два сына: Ярослав с Мстиславом – Гориславличи, – рассказывает старец.
– А Изяслав?..
– Изяслав, он ещё от Рогнеды рождён. Горислава, вот она, – повел старче рукою по-над речкой, – с рекой утекла. Грех забыть – что волос остричь. Понови отрастет, – сказал вдруг, имея в виду, конечно же, Владимира Святославича.
Игорь и Венец переглянулись – такая она, память на Руси.
И шли дальше на север незнаемыми путями, не ведая, что засланы к ним гонцы, дабы предстать им пред очи великого князя в Киеве. Обласканными быть и наряженными на ещё больший труд, чем чается им. Опередили путников княжьи посланцы, ожидая их в Суздале.
Но был всё ещё долог их путь. Русь не грозилась путникам кулаком, но раскрывала перед ними широкую длань, гостеприимную, хлебосольную, мирную. Куда бы ни приходили, в скиток ли, в малую захоронку, сельцо либо городец, везде встречало доброе слово, везде находился и хлеб, и снедь, и место для постоя, и корм для коней. Не за какую-либо плату принимали их, но во славу божью, за добро, за то, что придёт время, и тебе самому надобно будет кормить и привечать гостей, давая им не просто место для ночлега, но и место в своей душе.
Такой являлась Игорю в том походе тишайшая Русь. Но всё она знала, о всём ведала, и казалось порою, что весь этот мирный люд, живущий на громадных просторах, знает друг друга лично, общаясь меж собою совсем так же, как с живущими рядом, в одном уселье, и каждый другому, пусть очень далёкая, но все-таки родова.
И приходящий с миром на Русь из чуждых пределов человек равно принимается ею с великим добром.
Великая умиротворённая тишь стояла по всей Русской земле в ту пору.
И во всех божницах, церквах и храмах молились люди об одном, дабы длил Господь на земле тишину, а в людях волю.
В Дорогобиче, где Ивору предстояло расстаться с товарищами, Игорь вдруг решил идти вместе с ним к Новгороду Великому. Венец тому не удивился, тем паче Ивор, оба замечали в нём нечто новое: светлую, совсем уже не мальчишескую тоску, некую мечтательность, когда подолгу внезапно задумывается над чем-то, тихо улыбаясь своим мыслям.
Думает в такие минуты Игорь о Любаве, о встрече с ней. Жаждет того сердце, к ней стремится душа. Но молчит, ревниво хранит в себе тайну. И слова не скажет вслух о Любаве, но ночами во сне внятно и нежно произносит её имя.
Малый их полк в Дорогобиче разделился надвое, так повелел Игорь. Венец, Лазарь и Рядок сошли к Вязёмам, в сторону владимиро-суздальскую. Игорь, Ивор и Садок тронули своих коней на Торопец, к новгородским весям.
Венец долго стоял на крутом яру, провожая взглядом друга. Тот, вопреки привычке, отстал от спутников, часто оборачивался и махал, махал рукою, то ли прощался, то ли призывал. Венец тоже махал, и боле всего жаждалось ему то, чтобы вернулся Игорь и были бы они снова вместе.
Тревожно на душе у калики, слышал в себе долгую росстань с Игорем.
К Любаве, к единственной, суженой самим Господом Богом, только к ней стремился князь, и дружба тут не была помехой, но отступала с пути их перед первой любовью.
Это, как никто, понимал Венец и, тоскуя о друге, печалясь об их разлуке, всем сердцем желал Игорю Любви и Совета. Да и сама душа калики жаждала того же, предчувствуя скорую уже и свою любовь.
Не таясь, всю дорогу до Новгорода Великого говорил Игорь с Ивором о Любаве. Только о ней.
– Так вот и она пытала меня о тебе, как ты пытаешь о ней, – сказал Ивор уже в виду Новгорода Великого. – Чего и таились-то столь годов?
Игорь торопил коня, близя миг встречи.
Но не нашлось Любавы в Новгороде, умчал её Мстислав Великий за себя в свадебном чине. Тем и встретил их дом Дмитра.
Что было потом, Игорь не помнил. Как покинул Новгород, куда скакал не разбирая пути, где плутал, где потерял его Садок, как жил день ли, седмицу, полный ли год – не ведал.
И вот теперь, стоя перед певцом на площади малого русского городка, молвил:
– Князь я… Сын Олега Святославича… Помоги мне, старче…
И пал старику на грудь.
Старик принял хожалого, ибо признал в нём сына своего князя, возраставшего с младенчества на его отчине, в лесном селище Талеж.
Пути Господни неисповедимы.
Журавли межи не знают,
им вся Русь – дом родной.
157
Рабич – ребёнок, рождённый вне брака.
158
Взял посягом – взял силой.