Человек, которого нет

Предположим, что у Хорхе был единокровный брат, лет на десять младше. По матери - китаец. Неважно, как это получилось, всякое бывает в жизни. Для нашей истории имеет значение то, что старший брат считал себя в ответе за младшего, но сам не часто бывал в городе. А Лу - почти постоянно. И "присмотреть за мальчишкой" было для него частью отношений с Хорхе, чем-то таким, что он мог сделать для любимого, что еще больше связывало их. Заниматься его братом, когда нет возможности видеть его самого. Делать что-то для его брата, выражая так свою любовь. Наверное, постепенно у них с Кимом образовалось что-то такое... Для дружбы они были слишком несхожи, да и десять лет разницы имели значение. Но что-то очень прочное их связало, чего они сами, может быть, в полной мере не понимали. Стали как родные, сами того не замечая. О родственнике ведь не думаешь с пафосом и драматизмом, просто делаешь что-то для него, порой и с раздражением, и через силу, и против желания. Вот сейчас ему надо, и тебе надо, чтобы у него это было, и о чем тут говорить? А в другой раз просто радуешься ему. Или наслаждаешься его обществом как чем-то само собой разумеющимся, не выделяя особо из цепочки дней. Или устал от него, и понимаешь, что это пройдет, но вот сейчас - зла не хватает... Chinito loco, сумасшедший китаец, мрачноватый, безбашенный и упрямый.

Их часто видели вместе, возможно, какое-то время парень и жил в квартире у Лу. Где-то учился. С кем-то встречался. Об этом ничего неизвестно. В одном Лу уверен: он был, и он не уехал из страны, потому что так решил. Есть какая-то связь между ним и арестом Лу, возможно, Ким не успел или не смог о чем-то предупредить.

Конечно, его звали не Ким. Но надо же его как-то здесь называть. Нет смысла придумывать еще один псевдоним. Пусть будет, как в "Подсолнухе".

Это всё мы отнесем к разряду ни на чем не основанных домыслов. И теперь посмотрим, как к этой конструкции подойдет - или не подойдет - другая часть, сложенная из острых осколков флэшбэков, из тягостных сновидений и путаных, но однозначных строк, записанных после сессий.

Вот записи из дневника Лу, между ними месяцы, они выбраны из общего потока. Имеет смысл учитывать, что первые из них записаны тогда, когда Лу имел об Африке еще только самое общее представление: был там, много бегал, чему-то учился, наверное.

Записки сумасшедшего: "Конечно, я"

Вторник, 16 апреля 2013

И опять я жалею, что не записал сразу.

Это произошло недели три или четыре назад.

Похоже, я понял - не вспомнил, а, скорее, соотнес и додумал, - некоторые подробности из того, что со мной делали, чтобы получить информацию.

Я плакал.

И после возвращался к этому внутри себя постоянно, просто потому что мимо не пройти.

...

После того, как я понял про то, что со мной делали, а маленькую картинку и увидел, совсем крошечную, с полсекунды, в ней самой по себе ничего страшного, но от нее во все стороны - да...

...

Я стал внимательнее к этому состоянию и в то же время менее вовлечен, я напоминал себе, что это оттуда, и где я сейчас и с кем. Было все еще тяжело...

....

Да, страх. И еще там стыд, огромный, сжигающий стыд. И напоследок, уже на излете, проступило огромное чувство вины, неподъемной, как каменная плита.

Воскресенье, 05 мая 2013

Еще одна часть меня, от которой пришлось отказаться тогда, чтобы выдержать. Видимо, снова, как в феврале-марте, происходит процесс воссоединения. Меня догоняет и накрывает.

На этот раз я не пытаюсь справиться сам, не пытаюсь сделать вид, что все в порядке, я просто иду с этим к партнеру и валюсь ему в руки, как есть. Часть меня время от времени включается и осмысливает происходящее, но в остальное время я вполне полагаюсь на него, он держит, не разрушается, остается рядом.

Сегодня это было дважды.

С утра меня опять накрыло - стыд и страх, связанные с насилием.

У меня есть маленький кусочек картинки, на который невыносимо смотреть. Я вижу свои руки. Манжеты рубашки, поверх них рукава светлого тонкого свитера, голубовато-серые или светло-синие, нечетко. Я вижу, что одежда чистая и аккуратная. Я понимаю, что это самое начало. Еще ничего не случилось, но то, что происходит, вполне однозначно. Я опираюсь руками на край стола.

Отсюда, отстраняясь, я понимаю, что это очень эффективное начало обработки. Если у этих мразей были овчарки, натасканные на женщин, как они могли обойтись с геем, я не хочу думать Это очень, очень эффективное начало.

Мне очень трудно записывать дальше, как трудно и говорить об этом. Минут пятнадцать я сейчас просидел, бессмысленно глядя по сторонам.

Но я хочу записать это, потому что уже сейчас я пытаюсь все забыть, и оно теряется, а потом мне не на что будет опереться, нет, я это запишу прямо сейчас.

Этот кусок картинки (и я ничего не вижу вокруг) у меня еще с того раза, около месяца назад, когда я вспомнил это, просто как факт. Я не ходил туда глубже, мне и по касательной хватило. Сейчас я не уворачиваюсь. Но мне было очень трудно описать эту картинку словами, когда я пытался объяснить партнеру, что со мной. Губы не шевелятся.

Поймал очень странное ощущение. "Мне уже никогда не отмыться", но оно не имеет отношения к этому телу". Поэтому ощущение "застревает" как будто под кожей, в глубине тела, сантиметрах в трех или пяти от поверхности, и не выходит на поверхность, кожу я не чувствую грязной. Но внутри себя - да. Там же, внутри, меня скручивает, тело дергается, содрогается, я рыдаю, я съеживаюсь, я выгибаюсь, я пытаюсь отбиваться, я лежу безвольно и бессильно... По-разному. Как будто выхватываются фрагменты из разных мест и проживаются по маленьким кусочкам. А в целом оно очень большое, долгое, безграничное. Я плачу и говорю, что ничего не мог сделать, ничего.

Потом понемногу отпускает.

Суббота, 11 мая 2013

Я полдня ходил с одной страшной догадкой, которую не могу проверить, отмахивался от нее - я от нее давно отмахивался, на самом деле, но тут ... некоторая информация, которая повернула мои мысли опять в это русло.

Рассказать партнеру не хотел, потому что чистые домыслы и никак не проверить (хотя бы в нашем условном смысле), и я молчал в себя. В два часа ночи я решил, что если не могу сказать вслух, я хотя бы запишу.

Особая жесть в том, что в тот момент, в самом начале, где я вижу только свои руки, опирающиеся на край стола, я еще вполне в своем сознании, ясном. Но я сам подхожу к столу и опираюсь на него. Как будто спокойно и без суеты. Хотя поле зрения - с метр квадратный... Но я так... Надо видеть эти руки, их движения, хват. Ровно. Спокойно. Внутри как будто онемение.

Я не понимаю, что там происходит, я представляю себе очень мало причин, по которым я могу не оказывать сопротивления, хотя бы заведомо бесполезного. У меня нет цели выжить, мне все равно, что так какого же черта?..

О чем я боюсь думать, так это о том, какой выбор у меня был, между мной и кем, и что было потом, и что для него это было только отсрочкой, и я это понимал. Но по-другому все равно никак нельзя было, и правильно - только так. И я просто делаю так, как правильно.

Спокойные движения рук. Ровные края манжет из рукавов. Ледяные, картонные, негнущиеся губы. Улыбка. "Конечно, я".

Это все... вызывает желание от всего отказываться... Потому что это уж слишком. Это слишком много для меня.

Я. Не такой. Я очень простой, маленький и слабый.

Я готов был принимать себя - мирного журналиста. Но это - это уж слишком.

Я не могу в это поверить, и не могу от этого отказаться.

Хотя, конечно, Африка многое объясняет.

Но все равно как-то уж...

Выписки:

"Больше всего мы боимся не слабости своей. Наш глубочайший страх в том, что мы сильны сверх всякой меры. Именно свет наш, а не темнота сильней всего пугает нас. Мы спрашиваем себя: "Да кто я такой, чтобы быть таким блестящим, великолепным, талантливым и потрясающим?". Но в самом деле: почему тебе таким не быть?<...> Ваше притворство быть малым не служит миру. <...> И когда мы позволяем сиять своему собственному свету, то подсознательно даем разрешение сиять и другим. И если мы свободны от своего собственного страха, наше присутствие автоматически освобождает и других".