Королева демонов

Наконец женщины вынесли из комнаты пустые миски и обглоданный скелет, а Хасик взглянул на чинов.

– Вы ели мою свинью, – сказал он. – И теперь только одно мешает вам присоединиться к Евнухам.

Чины смятенно переглянулись, Орман же со смехом обнажил нож.

Глава 8

Монастырь

334◦П.◦В.

Дюжина тучных рабов, одетых, как я, – пообещал Аббан. – Их будут поставлять по одному в первый день месяца, и ты сможешь пытать их до Ущерба. А потом – убивать изощренным и невиданным способом, и с нового месяца все начнется заново.

– Признаться, это дельное предложение, – кивнул Хасик.

– Пощади меня, и я воплощу его в реальность.

Хасик поцокал языком:

– Вот тут-то и закавыка, хаффит. Что хорошего в том, чтобы битый год разыгрывать мщение, а настоящая месть ускользнет?

– Тогда я буду жить взаймы, – предложил Аббан. – По одному рабу в моем платье на каждый Ущерб, пока не соберешь коллекцию хаффитов.

Хасик поджал губы:

– Идея не лишена прелести. Я беру несколько месяцев на размышление.

С этими словами он взмахнул молотком, и Аббан закричал.

Евнухи и рабы успели привыкнуть к их утреннему ритуалу и не обращали внимания на вопли и стенания Аббана. Однажды он чуть не умер от кровяной лихорадки из-за раздробленной кости, и за него попросила Заря.

Хасик пометил Аббану ногу и смазал ее зловонным ихором алагай. Кровь демона оживила метки и вылечила хаффита. Его силы и дух восстановились, боль улетучилась, но искалеченные кости голени и ступни сплавились в уродливый сгусток. Аббан сомневался, что и сама Дамаджах, целительница великая, сумеет вернуть ему способность ходить.

Затем Хасик отрезал Заре и ее дочерям нос, навеки заказав всем и каждому жалеть Аббана.

Хасик уже ушел к тому времени, когда Аббан превозмог боль и забрался в кресло. Лагерь полнился суматохой, рабы сновали взад и вперед, обслуживая воинов. Аббан подъехал к шатру Хасика.

За минувшие пять недель численность Евнухов намного возросла. Сперва новички появлялись от случая к случаю, по мере того как Хасик охотился за дезертирами-шарумами, отлавливая воинов то по одному, то по двое, а иногда и целыми шайками. Новобранцы неизменно первыми и с наибольшим жаром вызывались захватывать и оскоплять новых воинов, как будто могли исцелиться сами, отсекая чужие уды.

Чем больше их становилось, тем чаще они совершали налеты на фермы и хутора, где вдоволь заправлялись провизией. Невозможно поверить, но люди потянулись к ним сами. Шарумы, которым не повезло с поисками добычи, умоляли принять их, готовые проститься с гениталиями в обмен на полные желудки и привычное чувство причастности к превосходящей силе.

В свою очередь, чем больше прибывало людей в лагерь, тем лучше становилось положение Аббана. Теперь Хасик лечил хаффита постоянно, нуждаясь в его зорких глазах и незамутненном рассудке. Недавно сосланный на кухню, Аббан вернулся к знакомому занятию – вел счетные книги Хасика и исполнял обязанности квартирмейстера для его отрядов и караванов рабов.

Хасик возлежал в шатре на подушках и поедал яйца с беконом.

– Черное сердце Най, хаффит! – сказал он. – Если бы я знал, что свинина столь восхитительна, я бы давным-давно отрекся от закона Эверама.

– Да, это великое облегчение, – согласился Аббан, – отложить Эведжах, чтобы есть и пить в свое удовольствие.

Хасик оторвал зубами очередной ломтик бекона, губы у него блестели от жира.

– Прочти мне итоги.

Аббан стиснул зубы и подкатил к своему письменному столу.

– Итак, у тебя… трое кай’шарумов, сто семьдесят два даль’шарума, восемьсот семнадцать ха’шарумов, двести шесть чи’шарумов и четыреста тридцать шесть рабов. У нас семьсот сорок две лошади…

Хасик закинул руки за голову и смежил веки, словно слушая музыку. Вождя хорошего, вроде Ахмана, подсчеты обременяли, но человек породы Хасика воспринимал их как перечисление его личного богатства, и Аббан не отрицал, что за весьма короткий срок оно стало немалым. Настолько, что от щедрот вкусили все Евнухи. Никто в караване не голодал, и все были одеты, как полагалось в зимнюю стужу, а оружие выдали даже подневольным чи’шарумам, чтобы неустанно тренировались.

Полог шатра отодвинулся, и внутрь шагнул Орман, теперь носивший белое покрывало кай’шарума. Орман остался во власти вторым после Хасика и был, насколько мог судить Аббан, вполне ему верен и сведущ в своем деле. Племя Баджин было невелико, и Орман, вероятно, никогда бы не взлетел так высоко, как удалось ему среди Евнухов.

Орман поклонился:

– Евнух ка, к тебе вестник. Он утверждает, что знает тебя.

– Вестник? – переспросил Хасик. – От кого?

– От дама Хевата! – поклонился кай’шарум, протолкнувшийся в шатер мимо стражи.

Аббан мгновенно узнал гостя по шрамам на лице – поблекшем напоминании о ночи четверть века назад, когда песчаный демон полоснул его когтями в селении Баха кад’Эверам. Магия сохранила пришедшего юным, но он был почетным старейшиной из поколения их отцов.

Джесан, аджин’пал Хасика.

Среди шарумов связь между аджин’палами была прочна, как кровные узы. У ровесников она походила на братскую, но чаще напоминала связь между отцом и сыном. Ночные отцы – так иногда называли старших, и отношения эти бывали столь же запутанными, как и между подлинными родственниками. «Отцы» становились наставниками, оставаясь фигурами властными.

Эти двое были близки, когда Хасик – зять Избавителя – считался уважаемым членом королевской семьи. Они не разговаривали с тех пор, как Хасик угодил в опалу.

– Джесан.

Хасик встал. Аджин’палы направились друг к другу без оружия, но они в нем и не нуждались. Оба были из числа Копий Избавителя и прекрасно умели убивать голыми руками.

Но вместо этого схватили друг друга за плечи, расхохотались и обнялись.

– Хаффит! Тащи выпивку для моего аджин’пала! – крикнул Хасик, ведя Джесана к подушкам.

Он сел в центре, где стопка была толще, и знаком пригласил Джесана устроиться справа, а Ормана – слева.

Явилась Заря, молча собрала поднос и поставила его поперек на ручки кресла Аббана. Виделось скромное благословение в том, что она не поднимала глаз и Аббану не приходилось смотреть на дыру, которая зияла у нее на месте носа. Заря исчезла так же быстро, как пришла, и Аббан подъехал с подносом к подушкам.

Хасик передал Джесану стакан:

– Кузи в этой северной глуши не найти, но мне сдается, что чинский самогон даже лучше.

– Благодарю, мне только воды, – принужденно ответил Джесан.

– Может, бекона? – показал на тарелку Хасик. – Эверам не создал бы такой вкусноты, если бы она не годилась в пищу.

Джесан напрягся:

– Наверно, именно поэтому нам запрещают ее есть.

– Да неужели? – Хасик спросил небрежно, но в тоне обозначился вызов.

Джесан встретился с ним взглядом. Дышал он тяжело, и по знакомому ритму было ясно, что шарум пытается сохранить хладнокровие.

– Дабы мы помнили, что у каждого есть господин.

– По-твоему, мне нужно напоминать, кто мой господин? – тихо осведомился Хасик.

– Я не Создатель, Хасик, – ответил Джесан. – Ничего не случится, но такова воля Эверама. Мне все равно, пьешь ли ты кузи. Мне все равно, ешь ли ты свиней. Я проливал с тобой кровь в ночи, и все остальное не важно. Я пришел не как рассерженный старший, а как твой аджин’пал. Есть неотложные дела, которые нам нужно обсудить.

– Конечно. – Откинувшись на подушки, Хасик отхлебнул бренди, которое предлагал Джесану. – Прошу, продолжай.

– Дама Хеват приветствует твои успехи в поимке дезертиров, покинувших поле боя при Энджирсе, – сообщил Джесан.

«Это с одной стороны», – подумал Аббан.

Хасик кивнул:

– Люди упали духом, когда шарум ка и его лучшие воины погибли при штурме энджирских ворот.

Ложь запросто слетела с его уст. Аббану, единственному живому свидетелю убийства Джайана, хватило ума помалкивать.