Сальватор

- Я такой же, как все, - отвечал Жибасье, с безмятежным видом подняв глаза к потолку.

- Я не прочь укрепить с вашей помощью свою веру, - проговорил г-н Жакаль, наливая Жибасье кофе, - и если у нас будет время, я с удовольствием попрошу вас изложить ваши теологические принципы. У нас тут, на Иерусалимской улице, можно встретить величайших теологов, как вам, должно быть, известно. Вы привыкли жить в заточении и, верно, научились медитации. Вот почему я с истинным наслаждением когда-нибудь вас выслушаю. К сожалению, время идет, а сегодня у нас с вами еще много дел.

Но слово вы дали, просто мы отложим это дело до другого раза.

Жибасье слушал, хлопая глазами и смакуя кофе.

- Итак, - продолжал г-н Жакаль, - вы найдете своего подопечного в церкви Успения.

- Во время заутрени, обедни или вечерни? - спросил Жибасье с непередаваемым выражением, то ли лукавым, то ли наивным.

- Во время обедни с певчими.

- Значит, в половине двенадцатого?

- Приходите к половине двенадцатого, если угодно; ваш подопечный прибудет не раньше двенадцати.

Именно в это время условились встретиться заговорщики.

- Сейчас уже одиннадцать! - вскричал Жибасье, бросив взгляд на часы.

- Да погодите вы, господин Торопыга! Вы еще успеете пропеть свою глорию [Игра слов: "глория" - это и католическая молитва, и напиток (кос с водкой).].

И он подлил водки в чашку Жибасье.

- "Gloria in excelsis" ["Слава в вышних" (латин.)], - проговорил Жибасье, поднимая чашку двумя руками на манер кадила, словно собирался воскурить ладан в честь начальника полиции.

Господин Жакаль наклонил голову с видом человека, убежденного в том, что заслуживает этой чести.

- А теперь, - продолжал Жибасье, - позвольте вам сказать нечто такое, что ничуть не умаляет вашей заслуги, перед которой я преклоняюсь и выражаю вам свое глубочайшее почтение.

- Слушаю вас!

- Я знал все это не хуже вашего.

- Неужели?

- Да. И вот каким образом мне удалось это разузнать.

Жибасье поведал г-ну Жакалю обо всем, что произошло на Почтовой улице: как он выдал себя за заговорщика, проник в таинственный дом и условился о встрече в полдень в церкви Успения.

Господин Жакаль слушал молча, а про себя восхищался проницательностью собеседника.

- Так вы полагаете, что на похоронах соберется много народу? - спросил он, когда Жибасье закончил свой рассказ.

- Не меньше ста тысяч человек.

- А в самой церкви?

- Сколько сможет там поместиться: две-три тысячи, может быть.

- В такой толчее разыскать вашего подопечного будет не так-то просто, дорогой Жибасье.

- Как говорится в Евангелии: "Иди да обрящешь".

- Я облегчу вам задачу.

- Вы?!

- Да! Ровно в полдень он будет стоять прислонившись к третьему пилястру слева от входа и разговаривать с монахомдоминиканцем.

На этот раз дар провидения, отпущенный г-ну Жакалю, настолько потряс Жибасье, что тот склонился, не проронив ни слова; подавленный его превосходством, Жибасье взял шляпу и вышел.

VI

Два джентльмена с большой дороги

Жибасье вышел из особняка на Иерусалимской улице как раз в ту минуту, как Доминик торопливо зашагал вниз по улице Турнон, после того как занес Кармелите портрет св. Гиацинта.

Во дворе префектуры не было никого, кроме трех человек.

Один из них отделился от остальных; это был невысокий худой человек.

- Вам поручено арестовать господина Сарранти?

- А вот и нет! Господина Дюбрея - такое имя он сам себе избрал, так пусть не жалуется!

- И вы арестуете его как заговорщика?

- Нет! Как бунтовщика.

- Значит, готовится серьезный бунт?

- Серьезный? Да нет! Но бунт я вам все-таки обещаю.

- Не считаете ли вы, что это довольно неосмотрительно, дорогой собрат, поднимать бунт в такой день, как сегодня, когда весь Париж на ногах? проговорил Жибасье, останавливаясь, дабы тем самым придать вес своим словам.

- Да, разумеется, но вы же знаете пословицу: "Кто не рискует, тот не выигрывает".

- Конечно, знаю. Однако сейчас мы рискуем всем сразу.

- Да, зато играем-то мы краплеными картами!

Это замечание немного успокоило Жибасье.

Впрочем, он все равно выглядел встревоженным или, скорее, задумчивым.

Объяснялось ли это страданиями, перенесенными Жибасье на дне Говорящего колодца и ожившими накануне в его памяти?

Или тяготы стремительного путешествия и поспешного возвращения оставили на его лице отпечаток сплина? Как бы то ни было, а графа Баньера де Тулона обуревали в эти минуты то ли большая озабоченность, то ли сильное беспокойство.

Карманьоль приметил это и не преминул поинтересоваться о причине, как раз когда они огибали угол набережной и площади Сен-Жермен-л' Осеруа.

- Вы чем-то озабочены? - заметил он, обращаясь к Жибасье.

Тот стряхнул с себя задумчивость и покачал головой.

- Что? - переспросил он.

Карманьоль повторил свой вопрос.

- Да, верно, - кивнул он. - Меня удивляет одна вещь, друг мой.

- Дьявольщина! Много чести для этой вещи! - заметил Карманьоль.

- Ну, скажем, беспокоит.

- Говорите! И я буду счастлив, если смогу помочь вам избавиться от этого беспокойства.

- Дело вот в чем. Господин Жакаль сказал, что я найду нашего подопечного ровно в полдень в церкви Успения у третьей колонны слева от входа.

- У третьей колонны, верно.

- И тот будет разговаривать с монахом.

- Со своим сыном, аббатом Домиником.

Жибасье взглянул на Карманьоля с тем же выражением, что смотрел на г-на Жакаля.

- Я считал себя сильным... Похоже, я заблуждался на свой счет.

- Зачем так себя принижать? - удивился Карманьоль.

Жибасье помолчал; было очевидно, что он делает над собой нечеловеческое усилие, дабы проникнуть своим рысьим взглядом в ослеплявшую его темноту.

- Либо это точное указание напрочь лживо...

- Почему?

- ...либо, если оно верно, я теряюсь в догадках и преисполнен восхищения.

- К кому?

- К господину Жакалю.

Карманьоль снял шляпу, как делает владелец бродячего цирка, когда говорит о господине мэре и представителях законной власти.

- А какое указание вы имеете в виду? - спросил он.

- Да все эти подробности: колонна, монах... Пусть господин Жакаль знает прошлое, даже настоящее - это я допускаю...