Страница 10 из 14
– Конечно, есть! Невеста, – Карацуба неторопливо достал из нагрудного кармана карточку и протянул её Рыбакову. – Во, глянь какая…
Это была игральная карта, дама треф. Совершенно голая негритянка с необъятным бюстом белозубо улыбалась в объектив.
– Красивая! – серьёзно сказал Лёха, так и этак поворачивая карту.
– Ага, – Столь же невозмутимо отозвался ефрейтор. – Ждать обещала!
Рядом бесшумно, из ниоткуда возник старший сержант Матвейчук, весь какой-то острый, резкий, одновременно угловатый и по-змеиному гибкий. Склонившись через плечо Рыбакова, он стремительно, цепкими пальцами выхватил карту из рук солдата, на мгновение поднёс к глазам, и, почти не разглядывая, спрятал негритянку в подсумок.
– Рано тебе ещё смотреть на такое, воин! – Матвейчук хищно осклабился и рассмеялся отрывисто. – Натрёшь себе мозоль на ладошке, как тогда заряжать будешь?.. – Он многозначительно прикоснулся к рукоятке затвора и исчез, – так же неожиданно, как и появился.
– Во борзый! – то ли обиженно, то ли восхищённо протянул Рыбаков.
– Забей! – Карацуба извлёк из того же кармана целую засаленную колоду, ловко хрустнул картами. – Вот, смотри, салабон…
И тут где-то наверху, справа, далеко, но громко и отчётливо, ударил ручной пулемёт. Ему тут же, левее, отозвался станковый. «Та-та-та-та! Та! Та! Та-та-тах!» – звонко и часто стучали очереди. «Ах! Ах! Ах!» – гулко запрыгало по камням эхо. Трещали коротко автоматы, словно там, высоко в горах, занялся и разгорался бездымный пожар. Незримое пламя его уже лизнуло лицо старшего сержанта Матвейчука. Ушла краска со скул, подёрнулись они золой от предчувствия скорого, тяжёлого боя, и только водянистые голубые глаза, как всегда в минуту опасности, глядели хмельно и дерзко.
Над головами солдат, спасаясь от ружейного грохота, пролетела какая-то большая тёмная птица.
Появились первые раненые. Помогая друг другу, они спускались вниз по извилистой крутой тропе. Ротный санинструктор Афонин привёл младшего сержанта Макеева с толсто забинтованной головой. Тот дико озирался, и страшно, невнятно бормотал: «Пацаны, там капец! Нам там всем полный капец!..»
– Подержи! – обратился Афонин к Гвоздику. – Я промедол ему вколю, а то не успокоится. – У Агафонова заплетался пересохший язык, а белые губы не слушались, вздрагивали. Гвоздик мельком заглянул ему в глаза и увидел только чёрные провалы зрачков.
– Да ты и сам-то хорош, Афоня. Укурился, как слон!..
– Там укуришься! Укуришься! – Афонин странно дёрнул головой и сорвался на крик. – Они тебе так дадут прикурить!.. – он махнул рукой и неуклюже побрёл обратно, вверх по тропе.
– Стой! – Гвоздик догнал его. – Стой, ты сумку забыл!.. Афонин остановился, но не повернул головы. Гвоздик сам кое-как пристроил ему санитарную сумку на плечо.
– Эй, сержант! – окликнул Гвоздика взводный Пройдисвет. – Ты чего тут шарахаешься? Где напарник твой… Ну этот…
– Аникеев, – механически подсказал Гвоздик.
– Да, Аникеев! Берите свою гитару,[2] занимайте позицию над тропой. А то слышишь, какая там мясорубка идёт!
«Та-та-та!.. Ах! Ах!» Гулкое горное эхо подхватывало раскат выстрелов, перебрасывало его из руки в руку, как круглый камешек-голыш.
Какое-то ритмичное позвякивание примешалось к сухому треску автоматных очередей. Оно приближалось. Это был чистый, мирный звук, он противоречил тому грохоту, который перекатывался в горах, он казался нереальным.
– Будто последний звонок в школе, – прошептал светловолосый ленинградец Нестеренко, пристроившийся в ложбинке рядом с пулемётчиками.
– Какой ещё звонок? – ухмыльнулся Аникеев. – Я свои восемь классов окончил. Мне хватит!..
А странный звон всё приближался, становился слышнее, отчётливее. И вот прямо на стрелков выбежало лохматое, бурое существо с изогнутыми рогами и с колокольцем-«болтуном» на верёвочной петле. Появилось существо так стремительно, что солдатам померещилось, будто выскочило оно прямо из камня.
– Чёрт!.. – Почти с суеверным испугом выдохнул побледневший Нестеренко, но «чёрт» остановился и дружелюбно заблеял, увидев людей.
– Да это ж коза! – изумился Аникеев. – Мясо, пацаны! – Он уже поднял автомат, но Нестеренко схватил его за рукав, мешая прицелиться. – Не стреляй! Она же живая!
– Вот чудак! Ясное дело, живая. Дохлая нам и ни к чему. А так нормальный суп сварим, пожрём, как люди. И парней накормим!
– Нет, так нельзя. Это ведь животное!
– В животное нельзя, а по людям, значит, можно? – рассвирепел Аникеев и рывком высвободил руку. Сопляк ты, Тёркин, а туда же!..
– Ты погоди, Ника. Пристрелить козу мы всегда успеем – рассудительно сказал Гвоздик. – Давайте её сперва поймаем, а там уж посмотрим, как и что.
– Ну и валяйте, целуйтесь со своей козой! – Аникеев отвернулся сердито. – Если вам не надоело рыбными консервами давиться!
Нестеренко был уже возле козы. Он хотел взяться за верёвочный ошейник, но добродушное животное отпрыгнуло от него и угрожающе склонило рога к земле. Подоспевший Гвоздик попытался ухватиться за эти рога, но коза рванулась с такой силой, что он с размаху сел на землю. В следующее мгновение на земле оказался и Нестеренко, неловко уклонившийся от выпада козы.
– Она бодается!
– А ты думал! – рассмеялся Аникеев. – Не так вы всё делаете. Её нужно подманить! – он отломил веточку чахлого кустарника и осторожно стал приближаться к козе. – Ме-ээ, ме-ээ! Иди, иди сюда, дура!..
– Отставить! – оказывается, лейтенант Пройдисвет уже некоторое время наблюдал за бестолковой вознёй своих подчинённых. – Так-то вы держите позицию, олухи! Был бы хоть один дух рядом, давно решето бы из вас сделал, а вы бы и не заметили.
Вид у взводного был грозным, но губы сами собой растягивались в улыбке. – Оставьте в покое несчастную козу, мародёры! Возвращаемся к бронетранспортёрам и там ожидаем роту. Куманьков радировал, что всё. Едем домой! Скоро будут вертушки, заберут раненых.
А потом добавил совсем другим, домашним голосом: «Мать у меня в деревне коз держит. Всегда дома молоко парное бывает. Вот так-то!» И почему-то отвернулся.
Оказывается, пока они ловили козу, стрельба в горах стихла. Значит, и правда всё – на сегодня отвоевались.
– Ну вот, говорил же! – досадливо поморщился Аникеев. – «Мародёры»! Остались теперь без мяса!
– Пойдём, Ника. Патроны не забудь! – Гвоздик взвалил пулемёт на плечи, как коромысло. Аникеев забрал коробки с лентами, и они поспешно зашагали вниз по тропе. Последним уходили лейтенант Пройдисвет и Нестеренко.
Люди уже скрылись за каменной осыпью, когда коза, решив для себя что-то, потрусила вслед за ними, позванивая колокольцем.
Под изодранным брезентовым полотнищем, дающим очень слабое укрытие от беспощадного солнца, санинструктор Афонин перевязывал раненых. Их было немного, пять человек, и все нетяжёлые. Серьёзнее всех был ранен Макеев. Он покачивал непомерно огромной из-за повязки головой и шептал что-то неразборчивое. Потом встрепенулся и громко заговорил, ни к кому не обращаясь.
– Слышите? Слышите? Слышите? Звенит! Это в ушах! В ушах у меня звенит!..
– Чего, чего? – переспросил Аникеев, тоже пристроившийся в тени брезента. – При чём тут твои уши? Это наша с Гвоздиком коза прибежала!
И верно – к навесу подошла бурая лохматая коза. Посмотрела умными жёлтыми глазами на раненых, на заморённого санинструктора, и начала деловито ощипывать какие-то сухие жёлтые стебли, торчащие из выжженной солнцем земли.
– Э-э, посмотрите! – воскликнул, приподнявшись на локте, Салимов с простреленной ногой. – У козы вымя полный! Я молока лет сто не пил!
– А правда, может, подоим её? И раненым молоко будет, и сами напьёмся, – задумчиво сказал санинструктор Афонин.
– Её подоишь, как же! – Аникеев указал на Нестеренко, старательно прикладывавшего круглый ватный тампон к большой ссадине на локте.
– Просто уметь надо. Давай-ка, чиж, – обратился Афонин к молодому солдатику по прозвищу Гуцул, – мухой сгоняй к бэтээрам за ведром!
2
Гитара – 7,62-мм пулемёт Калашникова, ПК (жаргон.)