Служанка

— Но в понедельник, к восьми утра, ты уж, будь добр, принеси непременно!

Уже в дверях Карой заверяет, что принесет даже к семи.

Как только шаги его затихают, вся ярость, накопившаяся в душе Зигоры, выплескивается наружу.

На чем свет стоит он поносит и проклинает всех до единого родственников жены. Ярость его переходит в бешенство, когда он припоминает, как поверил, будто Карой честно измерил их плечи.

Настоящим Гарабонцашем[i] был Карой для этого дома. Кроме него, никому не удавалось вызывать здесь подобные бури.

Сюртук, разумеется, не вернулся на свое место в шкафу не только в понедельник утром, но и к вечеру.

Каннибалы едва ли слышали когда-нибудь в свой адрес такие страшные проклятия, какие Зигора, спеша домой со службы, мысленно посылал Карою.

Опять скандал! Тут уж не до игры в дурачка. Отбросив приличия, Зигора прошелся по поводу родственников жены в присутствии девушки и ее жениха.

В конце концов служанка вызвалась рано утром сходить за сюртуком.

Однако к тому времени, когда Зигоре пора было отправляться на службу, она еще не вернулась. Карой сказал, чтобы приходила к полудню, тогда точно отдаст.

Необходимость в отсрочке возникла потому, что сюртук требовал кое-какого ремонта.

Карой собственноручно вновь подшил выпущенные рукава и прогладил. Сам же заштопал лопнувший локоть. Нитки у него нашлись только серые, и он старательно подкрасил стежки чернилами. Чернилами же замазал и подозрительные пятна на лацканах, щетка их не брала.

Так что в полдень он все же вручил сюртук девушке и просил передать хозяевам благодарность.

Когда служанка со свертком в руках вошла в дом, Зигора уже сидел за обедом.

Он, конечно, тотчас развернул и тщательно осмотрел сюртук. На первый, обманчивый, взгляд все было в порядке, и он чуть было не воскликнул, что, мол, слава богу, ничего страшного. Но тут внимание его привлекли замазанные чернилами пятна на лацканах и грубые стежки на локте. Больше того, рукава показались ему длиннее, чем были прежде.

Пиджак он перед обедом обычно снимал и сидел в сорочке. А раз так, то решил примерить не откладывая.

Вне себя от ярости, он с силой просовывает руку в рукав. Трах! Рукав лопается по всему шву. Карой умудрился пришить его к подкладке.

Едва ли этот верзила отплясывал на пикнике такой лихой чардаш, в какой пустился вокруг стола со скромным своим обедом Зигора.

Ему, впрочем, было не до смеха. Настолько, что все вертевшиеся на языке ругательства он в неистовом гневе обрушил на жену. В жизни не слыхивала она таких оборотов, какие звучали в эту минуту. Да еще в присутствии девушки.

Хозяйка рыдала, забившись в угол. Хозяин же бесновался, метался, топал ногами, распаляясь все больше и больше. И девушка, разорвись она хоть на семь частей, все равно не поспевала бы бегать от одного к другому, пытаясь успокоить и примирить.

Ситуация не изменилась и через полчаса. Хозяйка заявила, что разводится, собирает вещи и уходит к родителям. И очень правильно делает, ответил Зигора. Ярость его понемногу иссякала, и под конец он кричал уже только о том, чтобы Карой, этот проклятый злодей, к порогу их дома больше и близко не подходил!

— И он еще передал, что заглянет сегодня вечером?

— Ну да, — кивнула девушка.

— Так вот, извольте прямо в воротах сказать, что ему больше нечего делать в моем доме! Кончено!

— Будьте спокойны, скажу. — Как все прочие господские заботы, девушка взяла на себя и эту.

Вечер. Зигора уже возвратился домой со службы. Конфликт находился в стадии угрюмого молчания обеих сторон. Девушка стояла на улице у ворот.

Вскоре показалась долговязая фигура Кароя. Подойдя к воротам, он спросил девушку:

— Дома?

Девушка сперва преградила ему дорогу и лишь затем ответила:

— Дома ли, нет ли, а господин приказал, чтоб вы шли восвояси, дорога широкая.

— Что такое? — вскипел Карой и, не желая ничего слушать, схватил было девушку за руку, чтобы отстранить ее и пройти.

Но получил внушительный удар в грудь. Изловчившись, Карой все же проскользнул мимо нее в ворота.

— Ах, вот как! Дрянь, батрачка вонючая! К родной сестре еще смеет меня не пускать!..

И так он ее, и сяк, и эдак! Карой шагал через двор, за ним следом спешила девушка. Преданная и гордая, она выполняла волю хозяина и считала, что действует правильно. В комнату супругов Карой буквально вломился.

— Это что такое? Как эта шлюха смеет вставать у меня на пути?! Кто дал ей право?! И как вы можете держать в прислугах такую нахалку?!

Девушка молча ждала за порогом какого-нибудь знака хозяев, чтобы теперь уж как следует встать на их защиту. Она уже приготовилась ухватить Кароя одной рукой за воротник, а другой за штаны и, волоча да подталкивая, выдворить за ворота.

Однако Зигора, испуганный и смущенный, протянул навстречу руке шурина свою и виноватым тоном, запинаясь, сказал:

— Да как же, я ей не говорил, чтоб она тебя… того… Но ты же сам видел, в каком состоянии сюртук…

Взгляд его на миг встретился с полным горечи и негодования взглядом служанки, и он закрыл двери комнаты.

Далее в комнате не произошло ничего интересного. Кое-какую пользу супруги, впрочем, извлекли. В конце концов, это был первый случай, когда Карой ушел, ничего у них не забрав что можно считать почти достижением, если бы не оставшееся после его визита щемящее душу чувство неполноценности. А когда чуть позже хозяева заглянули на кухню, увидели на полу знакомый узелок и стоящую возле него девушку.

Не помогли никакие объяснения, утешения, обещания. Девушка готова была поплатиться половиной месячного жалованья, лишь бы ни на одну ночь больше не оставаться в этом доме. Там, где ее можно так несправедливо и безнаказанно оскорблять, она и минуты лишней не проведет! И ушла.

О другой служанке супруги даже думать не смели, а стало быть, новую решили не брать. С тех пор вечерами они, как прежде, скучали, и разве что Карой время от времени являлся их поразвлечь.

1925

[i] В старых народных поверьях — прожорливый колдун, под видом странствующего студента просившийся на ночлег и требовавший на ужин молока и яиц; если хозяева отказывали или давали мало, то поел его ухода на дом обрушивался ураган.