Страница 3 из 5
Вспоминаю школьного друга, который в зажатых пальцах руки представлял образ мухи и с характерным жужжанием отправлял её в полёт, часто делая остановку у меня на плече. Его радостную улыбку при этом я до сих пор могу представить. Помню наши прогулки с Няней (бабушкой), помню, как она пришла за мной в школу и стала очевидцем рассказа учителя о моём участии в неаккуратной игре с метанием деревянной линейки, которая привела к разбитой брови моего одноклассника. Есть несколько воспоминаний о том, как играли во дворе с двоюродными сёстрами. Пару фрагментов с тётей и дядей, их разговоры с отцом. Отлично помню, как сидел, свесив ноги с окна, наблюдая какое-то шествие на улице. Затем ощущения холода. Это был порт или вокзал. Мы спешно уезжали. Была война. О чём она, не знаю.
Хорошо представляю ангар, не то сарай с животными. Это было уже в другой области, как я потом узнал. Дальше город. Отсюда уже больше воспоминаний, но и пустот не мало. Разумеется, мне рассказывали многое позже мама и сестра, которая на удивление помнила большинство событий, но сам я многого не помню.
Лишь одну историю про себя помнил всегда. Она оставалась неразделима ни временем, ни событиями. Ведь она состояла сплошь из вопросов.
Мне всегда было интересно всё, что происходит с жизнью. Я говорю не про какое-то именно явление и науку, объясняющую его, я про саму жизнь. Мне с детства не давали покоя едва ощутимые вещи. Откуда всё взялось, и что вообще такое жизнь. Часто закрывая глаза, я пытался представить, что всего этого нет, нет ничего, ни меня, ни всего, что меня окружает, ни нашей планеты, ни жизни как таковой. Первым появился вопрос о том, что будет после того как меня не станет. Я лишусь жизни, лишусь ли я памяти о ней, буду ли я что-нибудь чувствовать или просто как бы отключусь и всё для меня будет законченно. Я пытался придумать есть ли что-то кроме нашего мира. Ведь если наш мир где-то есть, значит есть и что-то другое. И где границы мира. Эти мысли были настолько мимолётны, что едва уловимы и не всегда случались, хотя я помню своё желание окунуться в них. Зачастую попытки размышления об этом не выходили за рамки комнаты или планеты, прерывая едва уловимую цепочку, по которой можно было проследить события. Но больше всего запомнились и впечатлили те разы, когда мысль доводила до границы между нашим и так еле понятным, но всё же объяснимым миром и тем неизвестным, ещё не придуманным. Дойдя до границы понимания с едва уловимым, мимолётным и с трудом объяснимым, меня больше всего удивляли и поражали объёмы неизведанного в нашем мире. И возвращаясь из этого доли секундного путешествия, мне казалось всё окружающее меня, люди с их заботами и проблемами, события с переживаниями и вопросами, очень странными. Они мне казались столь незначительными по существу, но в то же время столь массовыми, что складывалось впечатление об их утопичности. Какая-то необъяснимая тогда ложность их важности и преувеличение значимости. Они вроде бы есть и заботы, и переживания и даже вопросы, но они как бы не к месту. То есть я был уверен, что на них можно было и не отвечать и даже не думать о них, когда параллельно есть такое обширное поле для развития, понимания и обсуждения. Казалось бы, на них и не ответишь так сразу, но как сплотиться и объединиться можно было в этом направлении.
Только это и казалось мне разумным. Вроде одной общей цели или задачи, мысли о которой перечёркивают большинство всех привычных тревог и забот. А предыдущие, не то что становятся менее значимыми, а как-бы лопаются от бессмысленности. Чтобы немного лучше понять это чувство, представьте появление внеземной цивилизации на Земле. Представьте сколько бытовых ссор покажутся неуместными наряду с попытками и в предвкушении чего-то совершенно нового и ранее неизвестного никому на планете. А ведь определённо более значимые вопросы сидели у меня в голове. И это было так логично, понятно и даже ощутимо, что я не мог и представить, что кто-то мыслит иначе. Всё казалось таким очевидным, но жизнь показывала абсолютно другую картину. Да и как будто никому больше дела не было до этого, до тех мыслей, что я и объяснить толком не мог.
Разумеется, их трудно было передать, их необходимо было пройти, прочувствовать самому. Но диалог был всё-таки возможен. Но его не было. Глупо было мне считать, что не с кем. Просто не было попыток. Как-то уже подростком я задавал подобные вопросы кому-то из знакомых, о том, что случались ли у них подобные мысли. И несмотря на то, что они соглашались с наличием таких, не происходило какой-то магии или волшебства. Не создавалось того единства, которое перенесло бы нас в атмосферу размышлений и может быть даже открытий. Я хоть и не показывал своего разочарования, но оно определённо было. И постепенно перерастало в нечто иное. Это ощущение какой-то незаконченности не покидало меня. Мне казалось, что нет ничего важнее и интереснее, да и не должно быть. А, следовательно, если нет дискуссий на эту тему, то что остаётся. Да, конечно, можно сказать что это всё интересно, но только иллюзии, а всё остальное и есть наша реальная жизнь. И уход в эту иллюзорную мысль происходит от нежелания принимать действительность. Некое витание в облаках. Я с этим, пожалуй, соглашусь, но раньше ни за что.
В детстве для меня смириться с происходящим здесь было как бы принять всё за должное, а любая попытка предположить иное развитие ситуации, как табу. Но не поставленный кем-то, а как мнение о результате того, что я видел вокруг. Я был уверен, что люди понимают абсурдность и нелепость своих поступков и заведомо их допускают. Глупость какая-то, казалось мне. И она вызвала отчуждение от них. Я не пытался что-то объяснить, но и принимать был не готов. Так и зародилась внутренняя борьба с реакцией на происходящее подпитываемая собственным бездействием.
Сейчас же, разобравшись в большинстве тех вопросов, мучающих и поражающих меня, я принимаю всё происходящее и вижу уже не факты, а процесс, процесс развития и самой жизни.
Вся эта внутренняя тайна и игра сопровождалась различными событиями. Я тоже, как и все дети рос, учился в школе, был чем-то увлечён. После поступил в университет. Всё было, думаю, как у многих, конечно под своим углом, но всё же. Но особо ничего не цепляло. Лишь позже как-то наткнувшись на кулинарную передачу по телевизору, я невероятно загорелся невероятным подходом и азартом к делу английского повара Джейми Оливера. Это, наверное, было моё первое решительное действие, когда, не имея никакого опыта и знаний в этой сфере, я пришёл в довольно устоявшийся ресторан города с одним лишь желанием работать поваром. Даже не стать им, а именно работать. На моё не сказал бы на удивление, но на восторг меня взяли. И помню, что у меня здорово всё получалось. Но параллельно с безумным интересом и самоотдачей, с которой я проработал во многих заведениях города после, мною двигало и почти необъяснимое, но откуда-то уверенное желание бросать начатое. И всё, за что бы я не брался ранее, я в одночасье мог, и оставлял. Желание бросать всё, что у меня получалось на тот или иной момент времени. Я не имею в виду сферу деятельности, а именно места их реализации. Это чувство незаконченности преследовало меня всю жизнь. Не закончив университет, не объяснив никому и ни себе причину, я перестал в нём учёбу. Также было и со всеми предыдущими местами работ, а их было не мало. На некоторых я даже создавал разного рода конфузы лишь для того чтобы объяснить причину ухода, в случаях внезапного исчезновения, чтобы причина была ясна. Это было продолжение внутренней несмиримости с какими-либо устоями и такое же необъяснимое отношение к поддерживающим их. Я был явным революционером, но в бездействии. Я был идеалистом, не желающим бороться на местах. Мне не хватало масштаба действий. Но мне нравилось то, что не пугало меня идти за этим чувством, ведущим меня, вырывая из одного места и открывая другие возможности. Ребячество и безответственность считали все. Быть может. Но это был мой этап. Ещё один этап становления.