Снохождение

Но кто мог подумать, что оно именно таково: словно бездна посмотрела в тебя. В нём оказалось так мало доброго, что умом Мрууна засомневалась: а оно ли? Нет ли ошибки? Конечно, эмпатия велела, эмпатия указывала, что — оно. Но видеть чужую судьбу за краткий миг, потом сразу забыть, сидеть с пустой душой после всего и вмиг вершить выводы, брать ответственность — нет, это слишком.

И Мрууна решила схитрить, подсунуть судьбе подделку; обвести её, жестокую, вокруг хвоста; пожалеть себя и маленькую львёну.

«Мне то что. Хламай не обязывает. Будет иное, будут другие — полегче», — думала, а у самой холодные мурашки ползали по спине, отдавая в хвост.

— Спасибо за беседу, Миланэ. Ты очень славна.

— Спасибо, — осталась сидеть львёна, разглядывая лапы.

С каким-то излишним торжеством сестра возвестила матери с отцом, выйдя из гостиной:

— Никаких беспокойств. Всё хорошо!

Подойдя ближе, заговорила тише:

— Возраст такой. Уже свои симпатии, она узнаёт мир, и так далее… — Мрууна заговорщически (заметно) и фальшиво (незаметно — Ашаи хорошо прячут ложь) убеждала родителей; и это было легко — Смилана просияла и растаяла:

— Это не… — с великой надеждой спросила она, совершив замысловатый жест у виска.

— О, нет-нет-нет, — выставила ладони сестра-Ашаи, застёгивая на лапах жёсткие кожаные кнемиды для дальних дорог. — Никаких причин к беспокойству, живите дальше. Пусть Ваал хранит ваш дом.

— Спасибо, сиятельная Ваалу-Мрууна, — суетилась Смилана вокруг гостьи, провожая.

— Не стоит, не стоит…

Пора и честь знать. Сестра Ваалу-Мрууна распрощалась с хозяевами, пообещала в следующий раз зажечь огонь Ваала в их доме, чуть неуместно восторглась гостеприимством; безусловно отклонила всякую попытку благодарности, ибо не за что. Тут она взялась за ручку входной двери, потянула на себя, но ничего не вышло; Мрууна хорошо, на всю жизнь запомнила эту дверь: большая, резная, надёжная, с основательным засовом, тёмная. И вот теперь эта дверь не поддавалась. Сестра дернула её раз, потом второй, затем обернулась в поиске объяснений и помощи.

— Сильнее, сильнее, — посоветовал отец.

От такой нелепости мать аж закрыла глаза

— Да помоги, наконец, — обернулась к супругу, но тот уже спешил на помощь.

Мрууна совершила очень злую попытку таки открыть шакалью дверь; она понимала, что нету никаких причин ей не открываться, и могло быть лишь одно внятное объяснение — некто несмешно шутит и придерживает с той стороны; но этот некто должен быть очень силён, а потому если он и шутит, то наверняка — всерьёз.

— До свидания, преподобная Ваалу-Мрууна, — послышалось сзади, спокойное, но словно с предвечной тоской. Кто имеет уши, тот бы услышал: «Прощай, Мрууна».

Но вдруг путь освободился:

— Что-то засов заел. Вот. Всё, — с трудом открыл дверь отец и пригласил к выходу.

Тут послышался такой звук, словно далеко-далеко затрубило в горный рог десять тысяч львов или запело столько же мансур. От него душа разделялась надвое: лёгкая часть уходила ввысь, тяжёлая — падала в пропасть.

— Вы слышали? — изумилась Ваалу-Мрууна.

Да, она бы никогда не подумала, что может совершить столько дурацких поступков за столь короткое время.

— Что? — закономерно спросили отец с матерью.

— Я слышала, — отозвалась Миланэ, сделав шажок.

Сквозь проём уже открытой двери они заметили львёнка, который бегал возле забора на улице и неумело дудел в маленький воинский рожок, утащенный у отца.

— Ах, вон оно что! Хастари, беги отсюда, не шали! — накричала на него мать Миланэ.

А Мрууна и дальше стояла молча, застыв у выхода. Она знала, что ничто не может запретить убежать отсюда; не уйти, именно убежать, ибо от зова только убегают. Но ещё она знала, что должна быть послушным орудием в ладонях судьбы, ибо добрая Ашаи — именно такова: не ведёт с нею спора.

— Хаману Смилана, сир Далиан, — Мрууна увела их обратно в столовую и обратилась тихим тоном. — Мне всё-таки надо удостовериться, не больна ли ваша дочь.

— О Ваал мой, а разве есть ещё сомнения? — удивлённо спросила Смилана.

Ах, Смилана. Сомнения лишь из моей трусости. Здесь нечего проверять. Здесь всё ясно, как день. Но боюсь я. Кто мог знать, что во мне нету безжалостия и храбрости настоящей Ашаи-Китрах? Мне и самой было неведомо. Мы ничего о себе не знаем…

— Меня терзает одно ощущение. И это ощущение возникает тогда, если чья-то душа скрыто, но тяжело больна…

— Кровь предков!

— …или же ей предназначены пути Ашаи-Китрах. Надо это определить, не отлагая.

Ваалу-Мрууна перешла на другой конец стола.

— Но для этого надо проверить её ладони игнимарой. Если ваша дочь предназначена для путей Ашаи — она переймёт моё пламя Ваала. Если нет — получит ожоги, что лечатся долго, с луну.

Не будь Мрууна уверенной в способностях Миланэ, она бы крайне рисковала. Первую игнимару большинство львён получают уже от наставницы, будучи ученицами, готовясь к этому одну или несколько лун. А проверка неподготовленной, незнакомой львёны всегда сопряжена с опасностями. И дело даже не в ожогах, неизменно сопутствующих неудаче (и даже удаче). Если Ашаи-Китрах ошибается, и дитя не пригодно к ученичеству, то негласные, но очень сильные традиции запрещают искать учениц и касаться наставничества, по крайней мере, год.

Но Мрууна знала, что не ошиблась, знала, что Миланэ пройдёт испытание. В нём не было никакого смысла, кроме одного: испросить у судьбы подтверждения, сжечь за собою мосты, понять, что именно сегодня и сейчас, без всякой подготовленности и ожидания с её стороны, без степенного расчёта — к ней пришла ученица; она всегда считала, что происходит важно и красиво, а вышло: быстро, врывисто, без жалости.

— Мне нужен таз с водой. И позовите Миланэ.

Вскоре принесли воду и привели саму львёну, чуть испуганную внезапной суматохой, неизвестной переменой.

— Покиньте нас, — приказала родителям.

Ваалу-Мрууна отвела Миланэ к окну, села возле него на колени и пригласила Миланэ сделать то самое. Она взяла сначала правую, а потом левую руку львёны, очень внимательно изучила. Мрууна приглаживала мягкую шёрстку, разглядывала маленькие когти, а Миланэ не понимала совершенно, что всё это значит.

— Сиятельная, я мыла руки сегодня, честное слово. Они чисты.

— Я вижу, что они чисты, — ответила Ваалу-Мрууна.

Пугающий звук, похожий на рычание, вдруг пронзил комнату. Железной хваткой Мрууна сжала левую ладонь Миланэ; звук не прекращался, а усиливался, ужасая монотонностью. Вдруг левой рукой наставница дотронулась к своему правому предплечью, а Миланэ, боясь и ничего не понимая, ощутила покалывание в левой ладони, какое бывает, если отлежать руку или лапу, только намного-намного сильнее. Она инстинктивно захотела отдёрнуть её, и не смогла, а затем ужаснулась: ладонь вместе с ладонью Мрууны пылала ярким синим огнём, большим — он достигал уровня глаз; и затем — она видела — воспылала её правая ладонь, совершенно сама; и затем — она не видела, но чуяла жарким чувством — крохотными, живыми языками пламени занялись кончики ушей.

Мрууна быстро отпустила руку львёны. Миланэ завороженно глядела, как её ладони продолжают пылать небольшим, но огнём, а окраска его сменялась с синего на зеленоватый.

Заворожение овладело и Мрууной. То, что она увидела, выходило из всяких ожиданий и не вписывалось ни в какие мысленные планы. Мало того, что занялась игнимарой её левая ладонь, так теперь ею обнялась и правая; но самое древне-жуткое — возгорелись кончики ушей Миланэ и неуверенно колыхался эфемерный воздух вокруг глаз.

Огонь через четыре-пять ударов сердца потух сам по себе, а покалывание никуда не делось, оно поползло вверх по руке, сковало тело, прошлось по спине и хвосту, добралось до шеи, и от всего этого Миланэ стало очень плохо. Она слегла на пол, а Ваалу-Мрууна тем временем внимательно осматривала её ладони и ушки, не заботясь об остальном.

Ничего. Никаких повреждений от огня.