Снохождение

Мрууна уверенно подняла ладонь в знак приглашения к покою.

— Так, мне надо её видеть. Это возможно? — обратилась она к матери.

— Да, да. Сейчас. Я позову.

Мать ушла, нечаянно-сильно хлопнув дверью. Послышалось преувеличенно ласковое, благостное:

— Миланэ! Миланэ! — так зовут детей, когда надо выпить очень горькую настойку.

— Да, мама? — послышался кроткий, спокойный голосочек.

Через миг Смилана вошла в столовую вместе с дочерью за руку. Львёна была худощавая для своего возраста, миловидная, с первыми знаками обаятельной маминой красоты: округлыми андарианскими чертами, маленьким подбородком и непременной тёмной каймой на кончиках ушей; ничего резкого. Окрас оказался немного темнее, чем у матери и отца — тёмноянтарь — что всегда объяснялось наследством от более давних предков. Улыбчивая и ласковая из виду, она имела забавное отличие: всё чуть прижимала уши, словно в знак неведомой вины; такое кокетство хорошо известно в среде молодых львиц, особенно городских (уши чуть прижми, голову опусти, засмейся). Выразительные серо-зелёные глаза.

Сзади плелась старшая сестра, лет одиннадцати от роду, усвоившая внешность рода отца — угловатая, нескладная, грубоватая. Когда мать и Миланэ с небольшой неловкостью встали рядом с сестрою-Ашаи, то она обошла их, вильнув хвостом, вежливо поздоровалась, села себе на стул и начала распоряжаться на столе, накладывая поесть.

Ваалу-Мрууна не проронила ни слова, лишь смотрела в глаза Миланэ. От этого взгляда львёна чуть поникла и застеснялась.

— Садитесь, дети, садитесь, — запоздало спохватилась Смилана, оставив Миланэ в одиночестве перед Ашаи.

Сложив руки на платьице, львёна не двигалась, спокойно ожидая своей участи.

— Присаживайся возле, — пригласила её Мрууна. — Наверное, ты знаешь, что меня зовут Ваалу-Мрууна. А тебя?

— Миланэ-Белсарра, сиятельная.

— Смею звать просто «Миланэ»?

— Конечно. Все так зовут.

— Будете с нами кушать? — с суетливой заботливостью спросила мать, уже накладывая дочери всё подряд, без разбору.

— Спасибо. Я и Дайни только что… поели, — застеснялась Миланэ, но ослушаться не посмела и придвинула тарелку.

— Вот гляди, твоя сестрица всё равно кушает, — заметила Ашаи.

Растерявшись, Миланэ не нашлась с иным объяснением:

— Она любит поесть.

— Эй! — обиделась та, со звоном бросив ложку.

— Милани! Дайни! Ведитесь прилично!

Но далее разговор потёк вполне чинно. Мрууна взялась расспрашивать Миланэ тою самой сахарной манерой, что любят взрослые: а сколько тебе лет? а в школу ходишь? ну и как тебе, что успехи? во что любишь играть, чем заниматься? какие праздники больше всего веселят? знаешь ли двенадцать велений Ваала для жизни Сунгов? знаешь? ты хорошая, маленькая Сунга? Отлично. Каковы были вопросы, таковы и ответы — без энтузиазма, натянутые. Тем не менее, Миланэ отвечала очень вежливо, с подбором слова, не по возрасту храня уважение к собеседнику и беседе. Но в какой-то момент Миланэ снизу вверх посмотрела на сестру-Ашаи, словно давая понять о подозрении: хватит сего, ты пришла с чем-то — так с чем?

Этот взгляд произвел необыкновенное влияние на Ваалу-Мрууну. Она заметно отшатнулась, даже уцепилась когтями в край стола со слышным звуком; потом, с обретением самообладания, поднялась и ещё раз уселась, расправив подол одежд.

— Я хотела бы побеседовать с Миланэ наедине, — и отметив дружный кивок матери с отцом, теперь спросила у неё: — Ты не против?

— Хорошо, — с улыбкой пожала плечами львёна.

Мрууна увела её в соседнее помещение, уютное и большое, с двумя картинами, изображающих охотников и всяких зверей, целой стеной со всякими рукодельными вещами, как-то маленькие тарелки, расшитые куски ткани, амулеты, ленточки и прочее. Там львёна должна была быть усажена на диван, но оказалось всё чуть иначе, и Миланэ предложила место для сестры-Ашаи, а сама уселась рядом — ну, право, хозяйка.

— Миланэ, есть маленький разговор. Мама очень волнуется, она говорит, что в последнее время ты изменилась.

— Да. Я знаю, что мама стала чаять меня странной, слышала разговор.

— Подслушивать — плохо.

— Знаю, великая. Пусть простится. Но я должна быть честной; ведаю, что Ашаи-Китрах нельзя врать.

— Это правда, — как-то тяжко согласилась Мрууна, словно это было великим наказанием, а не благом. — А ты тоже так считаешь? Ты изменилась?

— Да, — очень просто ответила Миланэ.

Легонько хлопнув в ладоши, Мрууна поудобнее уселась, упрятав хвост под лапы:

— Раз уж мы беседуем откровенно, то ответь: ты спишь хорошо?

— Да, — ответила львёна после небольшого раздумья.

— Помнишь, что видишь во сне?

Миланэ на миг поглядела в потолок, потирая шёрстку на предплечьях.

— Кое-что. Но не так, как помню что-то наяву, — на выдохе сказала она.

— Любишь играть с подругами? У тебя много подруг, друзей?

— Люблю. Не так много, — начала считать она на маленьких когтях, но бросила. — Им тоже известно, что я по ночам брожу. Им это смешно.

— Обижаешься? — сощурилась Мрууна

— Нет, — с отрицанием покачала головой Миланэ, всё глядя не в глаза, а куда-то вниз.

Да, Ашаи уже заметила, что маленькая собеседница вдруг пленилась кинжалом-сирной на её поясе. Как и все стеснительные львёны, она просто мельком, искоса глядела на предмет интереса, а потом продолжала высматривать пол.

— Есть симпатия? Ты в кого-то влюбилась? — продолжила расспрос Мрууна.

— Нееет, — застеснялась Миланэ, и стало понятно, что «да».

— Учиться трудно?

— Нет, очень просто. Скучно.

— Слыхала, ты боишься темноты.

— Да, стала бояться, — закивала Миланэ и начала болтать лапами; когти заскрежетали по полу.

— Можешь ответить, почему?

— Нет. Не знаю, — неуверенно ответила она. — Там что-то есть. Другие не видят.

— А ты — видишь? — Ваалу-Мрууна сняла с пояса сирну и поставила возле Миланэ; но львёна не осмелилась притронуться.

— И я не вижу. Я просто знаю. День это знание как бы… смахивает. А ночь всё раскрывает сызнову. А можно…

— Что?

— Я хотела бы посмотреть, только потрогать… — Миланэ осторожно указывала на сирну.

— Вообще-то нельзя. Но сделаю исключение, если ты никому не скажешь.

— Не скажу, — с готовностью поклялась Миланэ и тут же, одухотворённая кивком Мрууны, взяла в ладони ножны сирны. Повертев их, она наполовину вынула кинжал Ашаи, нашла на поверхности клинка своё нестройное отражение.

— Ты нигде нечаянно не падала, не ушиблась? Бывает такое, что болит голова?

— Нет, — отдав обратно сирну, ответила Миланэ.

— Случалось нечто, что сильно испугало? Или обидело?

— Да ничего такого. Разве что папа закрыл загон для быков, а я в нём была, и быки меня чуть не затоптали. А ещё… мы с папой пошли на рынок в Ходниан, и там один лев сказал папе, что у него роскошная дочь.

Странный эпитет, спору нет.

— И что? — всё же спросила Ваалу-Мрууна.

— Он с плохим намерением сказал, этот лев. Он смотрел на меня.

— Откуда знаешь, что с плохим?

— Знаю, — с бесконечной уверенностью ответила Миланэ.

Спрашивать особо больше нечего. Эта львёна — здорова; у неё нет душевного расстройства в обычном смысле. Знамо: так с нею будет около года или двух, а потом она перерастёт, и станет поздно.

— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? — приосанилась Мрууна.

— Не знаю. Кем бы я ни стала, я хочу быть ею хорошо.

Здесь нечего думать. Здесь всё очень ясно.

Ваалу-Мрууна была уже немолодой Ашаи. Ей перевалило за сорок, а есть такие, что обзаводятся ученицами к тридцати. Потому она успела наслышаться, кто и при каких обстоятельствах встретился со своею первой ученицей. Но все говорили, что ощущение предназначения вот этой, именно этой конкретной души, ещё заключенной в маленьком теле, хламай — ощущение незабываемое, нельзя его спутать ни с чем, в своём роде страшное, но с иной стороны — полное торжества. «Как придёт — так узнаешь».