Тридцатого уничтожить !

Эх, Варюша... Савелий снова тяжело вздохнул и медленно распечатал письмо, последнее послание Варюши:

"Савушка! Родной мой! Соями любимый на свете человек! Пишу тебе, а слезы застилают глаза, и строчки расплываются передо ямой,

Когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в живых! Зная хорошо тебя, уверена, что ты будешь казнить себя, будешь носить в себе вину за мой уход из жизни! Умоляю тебя, заклинаю самым дорогим на свете! Ради нашей чистой и светлой любви не казни себя, не вини за то, что произошло! Ты ни в чем не виновен! И никто не виновен из живых! Виновные получили свою кару, и я перед лицом смерти прощаю даже их.

Родной мой, я уверена, что ты сможешь, должен смочь, понять меня! Мне было чудесно с тобой, и до самой последней секунды, можешь мне поверить, я буду чувствовать себя самой счастливой женщиной на Земле. А коль скоро есть жизнь и Там, то сохраню твою любовь и мое счастье навечно!

Однако все эти слова относятся к моей душе, к моему сердцу, но не к моему телу. Над моим телом надругались, и я ненавижу его, мне гадко прикасаться к нему, я не могу смотреть на себя в зеркало, не могу без отвращения подносить к губам ложку, чтобы накормить себя, к губам, которые целовал когда-то ты и которые осквернены сейчас подонками. Я не могу избавиться от их тошнотворного запаха. Я все время ощущаю этот мерзкий привкус от их поганых слюней, Я чувствую, как постепенно схожу с ума! Иногда мне хочется полить кипятком или кислотой те места, к которым они прикасались!

Савушка, родной мой, ты же знаешь, какая я сильная! И если я говорю тебе, что больше не могу, то можешь себе представить, что мне приходится терпеть,

Милый, ты простишь меня? Ты понимаешь меня? И это мое последнее желание и единственное! А последнее желание надо выполнять! Ты уж прости меня за эту последнюю уловку.

Не осуждай меня из-за Егоринки. Я написала маме письмо и уверена, что она не осудит меня. Написала письмо и Егоринке, наказав маме показать ей в день совершеннолетия. Уверена, что и дочка сумеет понять меня и простить.

И последнее, в чем я должна тебе признаться. Уверена, я была беременна! И у нас должен был с тобой родиться сын. Подожди, милый, снова слезы застили глаза... Но эти подонки лишили меня всего, более того, вообще лишили способности рожать! Это и оказалось последней каплей, толкнувшей меня на этот шаг! Прости, что обманула тебя обещала родить тебе сына к не сдержала обещания, прости меня за все и будь счастлив! Я приказываю тебе быть счастливым! А я всегда буду рядом с тобой! Буду охранять тебя!

Люблю и буду любить до самой смерти! Уж это-то обещание я выполню! Спасибо тебе за счастье! Спасибо за Любовь! Прости меня. Прощай, твоя навсегда Варюша.

Когда Зелинский пришел к месту встречи, то застал его неподвижную фигуру на скамейке. По щекам Савелия текли слезы, которых он не замечал, а руки сжимали Варимо письмо, ее последнее послание.

ВОЗВРАЩЕНИЕ В АФГАНИСТАН

Прошло несколько месяцев, и Савелий, не находя себе места в Москве, обратился в Министерство обороны с просьбой вернуть его в свою часть, которая продолжала дислоцироваться в Афганистане. После долгих отказов и мытарств по кабинетам Савелий обратился к капиталу Зелинскому, которого попросил связаться с подполковником Богомоловым.

Как ни странно, тот принял его в этот же день и почти сразу предложил работу в органах государственной безопасности.

Савелий, не думая ни секунды, решительно отказался и попросил Богомолова помочь вернуться в Афганистан, где "все ясно: там - враг, а здесь - твой брат солдат". Пожалев об отказе. Богомолов обещал посодействовать ему, и вскоре Савелий получил повестку в райвоенкомат.

Если и раньше сержанта Савелия считали бесстрашным, то сейчас и подавно. Воздушные десантники прозвали себя там, за Речкой, странным на первый взгляд прозвищем - Рэксы.

Савелий заработал эту кличку, участвуя в заданиях, в боях, и она стала его вторым именем, а один художник сделал ему на левом предплечье наколку, модернизировав эмблему воздушных десантников, представлявшую собой парашют и два самолета по бокам. Пофантазировав, художник создал рисунок, который очень напоминал человеческий череп со скрещенными под ним костями.

Савелий снова очутился в своей части и был весьма удивлен тем, что встретил там очень мало прежних сослуживцев. Многие, отслужив положенный срок, вернулись домой, некоторые погибли на чужой земле. Среди погибших былин его товарищи, с которыми он почти три года делил все тяготы войны.

Все это сказалось на его состоянии: он замкнулся, ушел в себя. На каждое задание шел, прощаясь с остающимися, славно уходил навсегда.

Вынужденное безделье, спокойное ожидание в казарме угнетало его, доводило до бешенства, но стоило ему столкнуться с опасностью, он моментально преображался, лицо светлело, выдавая решимость и стремление к действию. И чем страшнее была опасность, тем лучше он себя чувствовал. В то время Савелий напоминал наркомана, которому после окончания действия каждой принятой дозы необходимо было увеличивать последующую. Радо или поздно организм не выдержал бы и разразилась катастрофа. Скорее всего так бы и случилось, но на одном из заданий погиб их ротный - старший лейтенант Подсевалов. Это был совсем молодой командир, всего год назад получивший высшее военное образование.

О мертвых не принято говорить плохо, но у Савелия сохранились о нем не самые приятные воспоминания. Молодой, смелый и отнюдь не глупый, вначале он понравился бойцам роты, особенно молодым? "Старики" приглядывались к нему и старались не мешать даже тогда, когда он допускал явные промахи. А старший лейтенант, вместо того чтобы правильно оценить это, попытаться самому набраться опыта у своих бывалых товарищей, возомнил себя непогрешимым.

Его амбиции захлестнули разум, и он решительно пресекал любые попытки посоветовать что-либо ему и действовал только по своему разумению, не считаясь ни с кем.

По его вине все чаще стали гибнуть люди, и в роте появились нездоровые настроения. А "старички", устав получать от него "тычки", перестали давать ему свои советы и возражать, но и выполнять сумасбродные приказы тоже не торопились.