Страница 17 из 39
Ровная, без украшений мелодия неведомой большинству бойцов песни, сливалась с жарким воздухом, входило то в унисон, то в резонанс с гулом, идущим отовсюду: от земли, неба, воздуха, людей, животных и машин. Казахская песня была похожа на липкий от безветрия, душный воздух, дрожащий над сухой жёлтой травой и пятнами зелёных полян:
А-а-а-а-ай!
Айын тусын онынна-а-а-ан, жулдызынь тусын сонынна-а-ан,
Хабарсыз кетсень тым узак, сансызбай шыгар соньынан.
Кхыз Ж╕бек енд╕ келгенше-е-е, кел╕н боп уйге еньгенше,
Даяр ет╕п кояйы-ы-ы-ык, салдырып сара-а-а-ай езгеше-е-е-е...
А-а-а-а-ай!
На самом деле пелось о печали храброго батыра, вспоминающего перед смертельной битвой отца, мать, братьев и сестёр, о больших табунах коней в благоухающей цветами и травами степи, прр обещание любимой девушки дождаться батыра или умереть. От песни, запаха разогретой солнцем полыни, пыли, разлитая в воздухе тревога будто сделалась сильнее.
Несколько волков, похожие на больших собак, обычно осторожных и скрывающихся в балках и оврагах, появились совсем недалеко от дороги из травы. Они спокойно прошли меду групп и одиночных людей, отошедших от дороги и справляющих нужду. Остановились и стали рассматривать всё вокруг. Несколько женщин, едва опустив подолы платьев, бросились от них прочь. Один из пастухов, перегоняющих неподалёку большой гурт коров с телятами, поскакал к волкам, маша хлыстом в воздухе, скорее по привычке, чем из-за опасности для стада. Волки нехотя отошли подальше, однако не стали уходить совсем. Они сели на задние лапы в высокой траве, осматриваясь и принюхиваясь. Хищники и падальщики одновременно волки, вместе с воронами, низко летающими над степью то тут, то там, являли собой зловещее предзнаменование, интуитивно понятное даже не суеверным людям. Потревоженные людскими делами животные были выбиты из привычной и размеренной своей жизни, не знающей времени и свершений. Их ривычная добыча разбежалась и попряталась. Мертвецы, трупы погибших при перегоне коров, овец и лошадей, запах крови и тлена наполнил их привычный мир новым смыслом.
Кто-то за спиной Петрюка не выдержал и сипло крикнул казахам, повернувшись назад:
- Братцы, родные, не тяните душу, не тяните, и без вас жуть как муторно!
Казахи то ли поняли, толи допели что хотели до конца, однако они умолкли.
Опять все некоторое время шли молча.
- Не то поёте, товарищи солдаты, не то! - сказал старшина с укоризной, - ну ка, печенники, запевай "Всё выше!" Давай, москвич, ты у нас голосистый!
Надеждин не мог не запеть. Быть запевалой роты, чувствовать, как вслушиваются сотни человек в твой голос, готовые повторить последнюю строчку куплета или грянуть припев, соизмеряя сильную долю мелодии со строевым шагом левой ноги, было для него удовольствием. Прохождение торжественным маршем, смотр строевой песни, праздники и походы во время комплектования и обучения дивизии в Славянке, были радостными событиями. Обычно глухой его голос, при пении наполнялся воздухом здоровых лёгких, обретал силу высокого баритона и окрашивался звонкими нотками. Усталость как всегда сама собой отступила и он бодро запел любимый большинством марш авиаторов:
Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!
Преодолеть пространство и простор,
Нам разум дал стальные руки-крылья,
А вместо сердца пламенный мотор!
Припев подхватили не все, кто-то просто шевелили губами, но всё-таки он прозвучал, пусть не в ногу, пусть нестройно, не попадая в ноты, но достаточно мощно:
Всё выше, выше и выше,
Стремим мы полёт наших птиц.
И в каждом пропеллере дышит
Спокойствие наших границ!
Березуев невольно заулыбался, вспомнив, как во время прохождения маршем во время церемонии отправки на фронт, дивизия проходила, чеканя шаг, мимо трибуны командующего Забайкальским фронтом и секретаря приморского обкома партии. Командир первого взвода их роты, младший лейтенант Милованов сделал равнение на трибуну, повернув голову, взял под козырёк, и не видя больше дороги, отклонился от оси движения роты. Затем он споткнулся о бордюр плаца и упал прямо в дождевую лужу. Никто из солдат и глазом не моргнул, рота не дрогнула, прошла красиво и чётко. Зато женщины из конторы шефского лесхоза и артистки из Хабаровска, стоявшие на трибуне, смеялись над комическим происшествием от души.
Мир от марша стал чуточку бодрее, веселее, но совсем ненадолго...
В небе постепенно вырос гул, превратился в натруженный рёв самолётных моторов. Надеждин перестал петь ещё до того, как старшина махнул ему рукой. Все кто был на дороге, закрутили головами в разные стороны, ища глазами приближающиеся самолеты. В глазах многих людей появился страх: "Неужели началось и с нами?"
Но нет, это были свои сомолёты. Приближаясь с северо-востока, со стороны станции Абганерово, штурмовики Ил-2 шли тремя звеньями. Два звена блестели новой заводской краской, сияли огромными красными звёздами на крыльях. Демонстрируя фугасные бомбы ФАБ-100 на наружной подвеске, они низко и грозно прошли над колонной. Замыкающая тройка самолётов свежей краской не сияла. На их крыльях и фюзеляжах виднелись заплаты и дыры. На одном ИЛ-2 была хорошо различима размашистая надпись белой краской: "Гроза". У другого штурмовика было не убрано одно шасси. Он так и летел, как утка с подбитой лапой. Если бы можно было посмотреть против ослепляющего солнца, то в той стороне, где был Дон, высоко-высоко, можно было бы увидеть, маленькие точки истребителей. Из-за расстояний казалось, что они двигались очень медленно, поднимаясь опускаясь, делая петли, бочки и горки. Там шёл воздушный бой. Очень высоко. Его звук до земли почти не доходил. В стороне от них кружил высоко в небе одиночный самолёт-разведчик немцев Fw 189. Советские штурмовики уносили свои прыгающие по земле тени к ровной, словно, кто-то начертил карандашом, насыпи железной дороги Тихорецк-Котельниково-Сталинград. До железной отсюда было дороги было километров двадцать по прямой, может меньше. В колеблющемся, плавающем воздухе можно было легко ошибиться. Невольно пригнувшись под пролетающими самолётами люди распрямились, лошади перестали мотать головами, и пошли ровнее.
Старшина сделал глоток воды из фляги, и сказал, удовлетворённо оглядывая небо от края до края:
- Мощь советская пошла на немецкого и румынского фашиста! - на его рябом лице, под щёткой коротких усов, скользнула тень злорадной улыбки.
Мимо строя роты, из хвоста колонны в голову, прогарцевал всадник в форме полкового комиссара. Большая звезда на его левом рукаве была хорошо видна, потому что он картинно высоко держал локоть, удерживая поводья лошади.
Ремешок его фуражки был опущен под подбородок, новая гимнастерка выглажена, синие командирские галифе бодро топорщились в стороны, хлыстик был элегантно отставлен мизинцем, а на хромовых сапогах поблескивали стальные шпоры. Он нарочито небрежно держался в седле, как бы давая понять окружающим, что в пехоту из кавалерии он попал абсолютно случайно и только из-за необходимости переносит общество увальней. На левом боку у него, в доказательство этому, красовалась кавалерийская шашка с жёлтым прибором.
Комиссар весь был обвешан снаряжением: сумка, планшет, фонарик, ракетница в холщовой кобуре, пистолет ТТ в кобуре, фляга, подсумок для автоматных дисков, автомат ППД. "Медаль XX лет РККА" виднеющаяся из под ремней, пересекающих гимнастёрку, дополняли его воинственный вид.
За ним, нелепо подпрыгивая в седле, тащится помощник начальника штаба полка по связи - капитан с узким и озабоченным лицом. У него не было автомата и шашки, а в петлицах шпалы были не защитного, а обычного рубинового цвета, и эмблемы не пехотные - скрещенные винтовки, а крылатые молниями войск связи.