Ночной нарушитель (сборник)

Было двадцать восемь минут первого. Подумал о Лене, ухватил с земли кусок снега, прижал его ко лбу – показалось, что погорячевший лоб должен воспламениться.

Лена пообещала, что встретит Новый год с родителями, а потом приедет на заставу, чтобы вместе с Сашей Коряковым выпить бокал шампанского.

– Когда это будет? – спросил Коряков.

– Примерно в половине второго ночи… Дорога тут хорошая, машины ходят редко – доберусь быстро.

– А кто вас повезет, Леночка?

– Сама за руль сяду. Возьму у отца машину и приеду.

– А как же тогда шампанское? За рулем пить нельзя.

– Кому нельзя, а кому можно. Что будет от одного бокала шампанского? Ничего. Как медик я это знаю хорошо.

– Не медик, а фармацевт.

– Это одно и то же. Мы изучали общие предметы, вместе сдавали экзамены, и профессия у нас с медиками одна и та же – лечить людей. Через полтора часа в организме не останется ничего, даже воздушных пузырьков. Так что за руль я смогу сесть смело.

– Что у вас за машина?

– Простенькая, дешевая. Раньше была японская…

– С правым рулем?

– Во Владивосток другие машины не завозят.

– Японцы поставляют свои машины и в Европу. С левым рулем.

Лена спорить на этот счет не стала.

– Пусть Европа ездит на авто с левым рулем, а здесь людей устраивает правый руль. Потом мы поменяли «японку» на жигуленка. – Приподняла одну бровь, спросила: – А меня на заставу пустят?

– Пустят. Я пропуск на вас оформлю.

– Вместе с машиной?

– Вместе с машиной, – Коряков наклонил голову, – как же без машины…

Интересно, где сейчас находится Лена? Развлекает родителей или уже выехала на заставу – едет сейчас по дороге, осторожно огибая выбоины и наползающие на асфальт сыпучие белые хвосты, чтобы не увязнуть в снегу… А?

– Возвращаемая назад, – вновь скомандовал Коряков своему напарнику, – надо найти след. Хотя бы хвост следа, обрывок, малую часть…

1 января. Станция Гродеково. 00 час. 30 мин.

Верников не спал. Изменения в природе, внезапные шквалы, снегопады, заряды небесного сора, внезапно сваливающиеся на землю, всегда отрицательно действовали на пожилых людей. И лекарства от этого не было никакого.

Приняв бокал шампанского, шипучего и кислого, как квас, желтоватого хмельного цвета, Верников подмигнул себе в зеркало, ткнул в изображение пустым бокалом и, произнеся традиционное «Будь здоров!», завалился спать.

Уже лежа, отплывая в сон, пробормотал невнятно:

– С Новым годом!

Он рассчитывал проспать до утра, а проснулся очень скоро – минут через двадцать, словно бы кто-то двинул его кулаком в бок. Здорово двинул, даже дыхание перехватило. Сна как не бывало. Верников долго вглядывался в темноту, пытаясь разобрать, что в ней есть, какие картинки неведомый художник изобразил в вязком черном пространстве, ничего не увидел и снова закрыл глаза.

Сну что-то мешало, в глазницы словно бы кто песка насыпал – даже жечь начало от непривычной сухости, а в темном пространстве то там, то тут вспыхивали мелкие колючие искры. Верников вновь открыл глаза.

Неожиданно вспомнился любознательный лейтенантик с вежливым лицом – то ли Корягин его фамилия, то ли Корюков, то ли еще как-то – на «К» в общем, – со своими наивными вопросами: интересовало его, как пропадают следы на земле.

А ответ есть, он находится прямо там, на заставе, под носом у этого лейтенанта, – на заставе номер двенадцать имеется стенд, на котором выставлены различные приспособления, используемые нарушителями, в том числе и очень простые, но эффективные – например, лосиные копыта, вырезанные из обычных деревянных чурбаков.

Натягивает иной дядя на руки, на ноги по такому самодельному копыту и без особых хлопот пересекает границу – следопыту даже в голову не приходит, что прошел не четырехногий лось, а обычный двуногий «хомо сапиенс». С другой стороны, на всякую хитрую затычку есть, конечно, штопор с винтом – и по эту сторону границы есть умные люди, и по ту… Вот они пусть и соревнуются.

Если Верников не помнил фамилию лейтенанта, то имя помнил хорошо – Александр.

Для Александра этого Верников был героем Гражданский войны, мужественным человеком, защищавшим Дальний Восток от всякой нечисти, и для других он был таким героем, а на деле? Верников не выдержал, усмехнулся. На деле никто никогда на догадается, кем он был раньше, и кто он есть на самом деле ныне.

Да и время наступило такое, что только диву приходится даваться. Оно довольно точно определяется одним расхожим выражением из серии «Рога и копыта», которое Верников переписал себе в дневник: «За растрату средств, выделенных на строительство городского стадиона на 27 тысяч человек прораба понизить в должности, бригадира уволить, построенное сооружение отдать под газетный киоск».

Все ныне делают по этому принципу – возводят гигантское олимпийское сооружение с размахом на половину мира, а получается обычный пивной ларек… И никто за это не отвечает.

И уже ничего нет в России – ни авиационных заводов, ни собственных ракет, ни науки с культурой, авианосцы и атомные подводные лодки проданы на утиль в Китай и Южную Корею, остались только пивные ларьки и газетные киоски… Этакое мелкое средство воздействия на умы людские. По-крупному воздействовать уже некому и нечем.

Письменники передрались мертво – до сих пор, без малого два десятка лет в воздухе летают выдранные волосы, перья, располосованные тряпки, клочья одежды, да выбитая из ноздрей простудная жидкость красного цвета… Телевидение опустилось до уровня рядового курятника, а штатные идеологи, ратовавшие когда-то за советскую власть, развернулись на сто восемьдесят градусов и ратуют теперь за власть совсем иную…

Верников неожиданно улыбнулся – а что! – такая обстановка ему нравится. В ней он себя чувствует очень даже вольготно… Лучше, чем карась в воде. Если бы такая обстановка сложилась в России в пору верниковской молодости, он жил бы сейчас совсем в иных условиях и ему оказывали бы совсем иные почести.

Он вздохнул, попытался уснуть, но сна по-прежнему не было.

1 января. Контрольно-следовая полоса. 00 час. 35 мин.

Побарахтавшись несколько минут в яме, Удачливый Ли наконец снова нашел твердую точку – уперся ногою в невидимый корень, попытался устоять на нем, но шевельнулся неловко и соскользнул с него, вновь пополз вниз – медленно-медленно, по сантиметру, по полсантиметра, застонал от отчаяния, в следующий миг задержал в себе дыхание – сделал это вовремя, – и остановился.

Замер на несколько мгновений – понял, что если он шевельнется, дрогнет хоть бы одним мускулом – снова поползет вниз, в свою могилу.

Где-то далеко наверху, в пугающей высоте грохотал ветер, выла поземка, кружилась в стремительном вихре, вместе с нею кружилось и взбудораженное пространство. Удачливому Ли чудились задавленные человеческие вскрики, временами он слышал даже выстрелы, но все это были фокусы скоротечно поднявшейся пурги.

А вот в двадцатые годы здесь действительно каждую ночь трещали выстрелы и, как читал Ли, полыхала настоящая война. Сейчас от нее даже воспоминаний не осталось, – если только в старых книгах, в сегодняшних русских книгах речь идет уже совсем не о том… Удачливый Ли вздохнул, прислушался к далекому, словно бы смазанному расстоянием грохоту пурги.

Ноги, неподвижные, сжатые отвердевшим снегом, стали снова мерзнуть, штаны прилипли к бедрам, к икрам, к низу живота, – холод начал пробирать Удачливого Ли до костей.

Ли попробовал подтянуть к себе одну ногу – ту, которая повисла в снеговой воронке, словно бы в пустом пространстве, но не смог сдвинуть ее с места – нога примерзла… Удачливый Ли застонал.

Попробовал поднять вторую ногу, пошевелить ею, но и вторая нога вмерзла в снег, стала неподвижной. По лбу Удачливого Ли пополз холодный пот.

Он втянул голову в плечи, подышал перед собой, стараясь расплавить снег, подступивший к лицу, окутался паром. В ушах стоял противный звон, словно бы в череп ему всадили тонкий зубной бур и теперь испытывали голову на прочность.