Страница 12 из 18
Во-первых, гражданка хозяйка, сославшись на недавний день рождения кого-то из семьи, подала пирожки. Причем такие, что Коля не смог удержаться. Набросился, как волк, и сразу себя выдал. «Да он совсем голодный!» – заохали вокруг и побежали за куриным супом. Коля, конечно, отнекивался. Но твердое хозяйское: «У нас балкона нет, на завтра не оставишь, надо доесть. Ты должен нас спасти!» купило его совесть. Теперь вот Коля пытался говорить с набитым ртом, но выходило так плохо, что даже Ларочкина мама – человек явно прогрессивный и сентиментальными «аханьями» не страдающий – твердо сказала: – Мужчина голоден – равно мужчина бесполезен. Физиологию никто не отменял. Так что сначала ужин, разговор – потом.
Во-вторых – Коля, стыдясь, прокручивал это в мыслях, уплетая вторую тарелку супа, – а не подводит ли он сейчас товарища Морского? Не покажется ли учителю оскорбительным, что Коля задружился с «его бывшей»? Двойра, кстати, оказалась прямой противоположностью нынешней супруги товарища Морского: румяная, видная, подвижная, она источала уверенность в себе, непоколебимое чувство юмора и энергию. Красивое умное лицо ее постоянно двигалось, меняя целую гамму эмоций, а речь вызывала у Коли желание срочно начитаться умных книг. К Коле она, несмотря на его явно плохое влияние на Ларочку, отнеслась очень дружелюбно, что обязывало к взаимности. А Николай страдал, не понимая, не обидит ли Морского.
И, наконец, в-третьих. Соня. Увидев ее, Коля ощутил, как сердце падает в пропасть. «Да они издеваются! Сговорились!» – успел подумать он, прежде чем потеряться в блаженном ступоре. И нежный аромат (один в один такой, как у Ирины), и томный взгляд, и талия, и бледное, будто нарисованное, лицо с небрежными локонами, спадающими на лоб, – все столь опасные для Коли атрибуты имели место быть. «И тоже, небось, злая!» – в отчаянии подумал он, вспомнив разговор с Ириной о друзьях. Но Соня подводила: легко перешла на «ты», с большой сердечностью интересовалась, понравился ли Николаю суп из потрохов и сильно ли он испугался, когда увидел в театре падающее с потолка тело. «О! Не намек ли это на взаимность? – гадал Коля. – Она же за меня переживает!» К тому же (Коля решил с самим собой быть откровенным) хоть у Ирины и изящества побольше, но также есть огромный недостаток: она жена товарища. А Соня…
– Так-так, – несмотря на сумятицу в ответах Николая, Соня терпеливо продолжала расспросы. – Ты побежал к Ларочке, а вокруг все кричали про убийство. Но расскажи же подробнее, как случилась сама трагедия!
– Трагедия? Ну то как посмотреть… Нет худа без добра, хочу сказать, – краснел Коля. – Если б убийства не случилось, я бы не оказался тут, с… – Он чуть себя не выдал, ляпнув «с тобой», поэтому закончил очень странно: – тут, с потрохами… Ой, что я говорю…
Образовавшаяся в голове каша из романтики и прочих переживаний на корню пресекла все попытки Коли изъясняться здраво. И он вдруг выпалил:
– И тут внезапно, как сама любовь, на голову невинным оркестрантам упала женщина… Что я несу? Простите!
А в сущности, что он мог рассказать? Что женщина разбилась явно насмерть, но товарищ Морской все равно кинулся ее осматривать? И что сказал, мол, ее убили в пять часов? Толком Николай и сам ничего не понимал. Почему Морской делал осмотр? Так вот ему захотелось. Почему Морского увели на допрос, а не опросили в зале, как всех нормальных людей? Так им в голову стукнуло. Кто, в конце концов, был убит? Нина Ивановна Толмачева.
Вытянув из рассказчика имя, присутствующие вдруг поменялись прямо на глазах. И шуточки, и светские вопросы – всё кончилось.
– Нино́?! Мой бог, не может быть…
– Постойте! Коля, ты вполне уверен? Скажи, прошу, что ты ошибся с именем…
Присутствующие наперебой заговорили про жертву, которая оказалась и Нино́ и Ниной Ивановной одновременно. Она занималась с Ларочкой рисованием. Она помогала деду Хаиму получить заказы от театра, когда красильня остро нуждалась в заказчиках. Она заведовала кружком краеведов, который обожал Морской. Она была другом семьи…
– Пожалуй, я пойду? – Коля почувствовал, что тот, кто совсем не знал Нино́, сейчас здесь лишний. У людей горе, а он тут сидит, суп наворачивает… К тому же он вдруг вспомнил, что забыл отчитаться дяде. – Мне, в общем-то, пора…
– А далеко тебе идти? – спросила Двойра и вновь закрыла лицо руками, стараясь не показывать слезы.
– Конец Пушкинской. Общежитие возле стройки, – ответил Коля. – Совсем недалеко.
Пугать мать ночным приездом не хотелось, поэтому Коля решил заночевать у друзей в так называемом общежитии. Гигантский «Дом пролетарского студенчества № 1» вот-вот должны были достроить, и некоторые особо отважные студенты временно размещались под ним в переоборудованных строительных бараках. Кто не рискнул уйти в барак и остался в корпусах бывшего епархиального училища, жили, конечно, существенно лучше, но, во-первых, уменьшали свои шансы на скорое заселение в новострой, а во-вторых, находились под постоянным контролем комендантов. В бараки же можно было приходить кому угодно.
– Может, тебя отвезти? – предложил Яков. – Я на авто.
– Нет, что вы! – отмахнулся Николай и деловито добавил для пущей серьезности: – Я пройдусь. Мне свежий воздух, вам – экономия. Бензин, чай, не казенный!
– Как не казенный? – искренне удивился Яков. – Разумеется, казенный. Но, если скромничаешь, довезу тебя только до театра. Ты из-за нашей Лары оттуда ушел, туда мы тебя и доставим. Идет?
«В сущности, все это настолько трагично, что даже смешно!» – кутаясь в тяжелую, позаимствованную из оперного реквизита шубу, Ирина неуверенно сошла по ступенькам служебного входа. Дойдя до угла освещенной площадки перед зданием, она обернулась. Несмотря ни на гибель Нино́, ни на сорванную премьеру, ни на исчезновение критика Морского и бегство танцовщицы Онуфриевой, театр жил.
Вызывающе светилось дальнее от фасада окно малого репетиционного класса. Там неистово тренировалась балерина Дуленко. Специфический метод снятия стресса, но, по словам самой Валентины, действенный. «Пляшет от горя – это про меня, – говорила она. – Если мне плохо, спасти может только танец». Она и грипп лечила тренировкой. А в 19-м, когда от голода люди хватались за любую работу, а перспективным танцовщицам из студии Тальони предложили подработать массовкой в опере, Ирина с радостью взялась, а Валечка – ни-ни! – умчалась в еще более голодный Петроград, чтоб совершенствовать искусство в хореографическом училище. Ну, потому-то Валечка и прима. Хотя вот Галина Лерхе – тоже прима, да еще и успевшая блеснуть в Ленинграде и Москве, – к тренировкам относится иначе. «Я буду танцевать сейчас вполсилы, чтоб не перегореть, а потом, на самом спектакле, выложусь. Вы же знаете, как это происходит!» – говорила она режиссеру Фореггеру. Он знал, но умолял – Ирина слышала, потому что когда-то стала невольным свидетелем их разговора – не расхолаживать коллектив и «работать на все 100, чтоб за тобой тянулись». Галина не соглашалась. Тогда режиссер рассердился и стал чаще репетировать со вторым, страховочным составом. Все понимали, что он делает это, чтобы проучить строптивицу Лерхе, но вдруг оказалось, что у Ирины – а главную роль танцевала во втором составе именно она – отлично получается. Дело кончилось тем, что премьера досталась Ирине. Хотя, если честно, сама она до сих пор считала, что даже работая вполсилы, Галина Лерхе вела партию четче и интересней.
В «Большой репетиционной» у окон то и дело мелькали разряженные силуэты. Банкет – столь неизбежный и неуместный одновременно – кому-то шел на пользу. Запланированное застолье проходило без главных действующих лиц спектакля. После известия о страшной гибели Нино́, да еще и после беседы с милицией большинство виновников торжества предпочли отказаться от празднования. Не обнаружив в зале ни их, ни дирижера, ни художника, ни представителей контролирующих организаций и партийного руководства, директор умоляюще глянул на режиссера, мол, «не пропадать же столу?» и тот отвесил щедрое: «Зови кордебалет!» Эти всегда были готовы выпить и закусить. Что, впрочем, правильно. Артисты – что с них взять?