Страница 11 из 18
Николай, оторопев, замер. То ли совсем устал, то ли не узнал Ларочку в зимней одежде. Пока он пялился, она продолжала:
– Ирина, это наш Коля. Коля, это наша Ирина. Я не успела вас представить, потому что он сбежал.
Николай два раза смешно втянул носом воздух, поднял вверх брови и, глядя на Ирину, расплылся в блаженной улыбке:
– Да не сбегал я. Просто было надо… Оповещал широкую ответственность… Э… общественность… э… по поручению товарища Морского. Теперь вот думаю, то ли домой идти, то ли к дяде, то ли…
– То ли, – решительно ответила Ирина. – Вы очень мне нужны! Прошу, спасите!
К огромному Ларочкиному удовольствию, дважды Колю просить не пришлось. Ирина еще объясняла, что бедную засыпающую девочку нужно отвезти домой, а ей – ведущей танцовщице сорванного спектакля – отлучаться сейчас никак нельзя, а Коля уже все понял и кивал головой, опять стегая себя челкой по носу.
– Спасибо вам большое! – сказала Ирина.
– Не за что, – Николай, явно гордясь возложенной на него задачей, оживился, подмигнул Ирине и даже заладил свое любимое: – Но я не «вы», я – «ты». «Вы» говорят лишь незнакомым женщинам, плохим начальникам и людям безразличным. А друзьям надо говорить «ты». Это не мои слова, это Майк Йогансен написал.
Ирине эти подмигивания, конечно, не понравились. Она вообще-то была строгой с кавалерами.
– Хорошо! – кивнула она без улыбки. – Друзьям буду говорить «ты». А вас прошу – доставьте Ларочку домой. Я буду очень сильно благодарна!
Ирина ушла обратно в театр, а Коля с Ларисой еще какое-то время молча смотрели ей вслед.
– Вообще-то она хорошая, – попыталась оправдать мачеху Ларочка.
– Она хорошая, но сел в калошу я! – многозначительно выдал Николай, а потом вдруг расплылся в улыбке. – А ничего получилось, да? Хорошая в калошу я, – он выудил из кармана пачку папирос, нацарапал что-то на ней огрызком карандаша и совсем уже весело произнес: – Что ж, ребенок! Веди меня туда, куда я должен тебя отвести!
У подъезда, опираясь на заснеженный парапет, словно университетский профессор на кафедру, стоял дедушка Хаим. Ларочка знала повадки профессоров, потому что мама иногда брала дочь с собой на лекции. Знала также и то, что дедушка вовсе не профессор, а простой мастер на все руки. Раньше, когда дедова красильня еще была дедовой, Ларочка часто бывала там и даже сидела вместе с Соней на приеме заказов. Покрасить шторы? Выкрасить ковер? Закрасить все проплешины на куртке? Все это, да и многое другое, дед Хаим делал лучше всех в округе. Сейчас, когда он работал мастером на большой государственной фабрике, попасть к нему на работу было уже не так просто, но в нерабочее время все, кто мог, просили что-нибудь починить или перекрасить. Ларочка дедом ужасно гордилась, всегда была рада его визитам, и сейчас конечно же весело кинулась обниматься. Дед пах лекарствами, морозом и болотом – под его домом, радуя окрестных мальчишек, хлюпала жижей никогда не замерзающая и не пересыхающая лужа. И Лара запах деда обожала.
– Где Вульф? – не выпуская Ларочку из рук, спросил дед Николая вместо приветствия.
– Понятия не имею, – честно ответил Коля.
Дед Хаим терпеть не мог правильные названия и имена. Ладно еще, как и многие горожане, он по старинке улицу Карла Либкнехта звал Сумской, так и, например, про недавно переименованный в Кравцова Мордвинов переулок говорил исключительно: Спуск с моей Синагогой, а харьковчан именовал харьковцами! Конечно, отца Ларочки он звал только прежним именем. Ну что ты будешь делать?
К счастью, Николай про неведомого ему Вульфа сразу забыл и заговорил по делу.
– Я ученик Владимира Морского, его жена просила сопроводить девочку, потому что у них в театре невесть что творится, а товарища Морского забрали давать показания про убийство.
Глядя снизу вверх, но, тем не менее, с большим достоинством, дед оценивающе порассматривал Николая. Потом сказал:
– Понятно, хоть и не ясно. Пойдемте в дом. Там молодежь расспросит.
Молодежью дедушка называл давно уже взрослых маму, ее сестру Соню и Ларочкиного отчима Якова. А бабусю Зислю он не называл никак. Бабушка с дедушкой не разговаривали друг с другом с тех пор, как дед Хаим бросил семью и ушел к «вертихвостке» Фане Павловне. Конечно, это выглядело странно. Ведь если что-то у бабуси в доме надо было починить или, например, уладить дела со старьевщиком – чинил и улаживал дед Хаим. А если бабуся по счастливой случайности доставала какие-то удачные продукты на базаре или молочница, что ходит раз в неделю, приносила товар с излишком, то бабушка все покупала и на деда тоже. При этом говорить друг с другом они отказывались. Все потому, что дед целых пятнадцать лет втайне встречался с Фаней Павловной. А в миг, когда он все-таки ушел из семьи, бабуся все узнала и его счастье прокляла. Да так, что Фаню Павловну разбил паралич. В тот же день. Не помогли ни лекарства, ни массаж, который Ларочкина мама ходила делать бывшей «вертихвостке».
– Когда все в сборе, они не запирают, – дед толкнул дверь, и Ларочка увлекла Николая за собой вперед по коридору.
Из бабушкиной комнаты выскочила мама в красивом зеленом платье. Ой! Тут только Ларочка поняла, что пережила. Балет, премьера, а потом вдруг всеобщая паника, исчезнувший отец и еле сдерживающая слезы Ирина. Ларочке стало так себя жалко, что она тоже заплакала. Она запрыгнула на руки к маме, обхватила ее руками и ногами. И обессиленно сказала:
– Неси меня, мама, к людям.
Бабушка Зисля с Соней занимали две большие смежные комнаты рядом с кухней. В дальней комнате спали, в ближней – принимали гостей, накрывая круглый стол кружевной скатертью, выкрашенной дедом и всегда «похожей на новье». Вынимали из двухэтажного буфета посуду, пододвигали поближе к столу все свободные стулья, иногда даже заводили патефон. Как же Ларочка любила такие моменты! Сейчас, когда в доме одновременно была уйма народу, ей вспомнилось далекое прошлое, когда все близкие жили еще вместе. Тут обитали мама с папой и Ларисой, бабушка с дедушкой и Соня. Хоть и считалось, что это были кошмарные деньки, от которых «не мудрено, что все разбежались по своим норам», Ларочка скучала по дружным чаепитиям вприкуску с обожаемыми кусочками сахара, по вежливым гостям отца, сплошь влюбленным в Соню, и по громким дедовым друзьям, от которых бабуся Зисля всегда прятала спиртное.
– Хвала небу, ты нашлась, детка! – воскликнула Соня, когда мама внесла Лару в комнату.
– Я же говорил, надо сидеть здесь и ждать вестей! – обрадовался папа Яков. И тут же начал пояснять: – Я уже и не знал, что делать. В городе паника, все бегут из театра, ползут слухи про убийство. Даже дед Хаим, вон, заволновался, пришел спросить, как наши дела. Фуух. Не зря я в Морского верил! Сказал, что вернет ребенка бабушке Зисле домой после спектакля – вот и вернул.
– Тссс! – осторожно положив Ларочкину голову себе на плечо, мама приложила палец к губам и наказала всем молчать.
Лариса поняла, что ее отправляют спать, и стала отчаянно сопротивляться. Она уже большая! Сил поднять голову от маминого плеча не было, и Ларочка просто умоляюще протянула руки к Коле, но тот с какой-то глупой улыбкой смотрел на Соню и ничего не заметил. Ах, вот, значит, как?!
– Между прочим, – закричала Лара, цепляясь за косяк двери, – это я его сюда привела! Сам он даже дорогу не знал! Почему он будет рассказывать, что было в театре, а я нет? Да ему всего 20 лет! Он, между прочим, не только папы Морского, но и мой ученик! Я весь вечер оказывала на него благотворное влияние.
– Лариса! – произнесла мама самым строгим своим тоном. – Ступай спать сейчас же!
– Тьфу! – Ларочка не выдержала и плюнула. Прямо на пол. Присутствующие, ахнув, повернулись к Коле. Тот, густо покраснев, пробормотал:
– Это не я ее учил! Чесс слово! Извините…
Когда разбушевавшуюся Лариску наконец отправили в постель, все внимание переключилось на Николая. Где Морской? Какое он имеет отношение к убийству? В какое ведомство увезли? Коля и рад бы был рассказать все внятно, но сосредоточиться мешали сразу три препятствия.