В смертельной опасности

Вынырнув, Давид увидел перед собой мокрую, усмехающуюся физиономию сына, волосики которого разделились в воде на прямой пробор, придавая ему сходство с намасленным приказчиком или купчишкой из прошлого.

– Видал, как я? – гордо спросил он.

Помогая себе пальцами, Давид выдул из носа набравшуюся туда воду.

– Да, ныряешь ты здорово, – признал он.

Улыбка не сбежала с лица Леонида, но сделалась не такой сияющей, словно где-то внутри него поубавили яркости. Он понял подтекст отцовской похвалы, который как бы сказал: «Ныряешь ты замечательно, сынок, а вот в остальном…»

– А ты сдрейфил, – сказал он, плавно двигая руками, чтобы держаться на поверхности. – Я из-под воды видел. Ты «солдатиком» прыгнул.

– Какая разница, – фыркнул Давид, плывя к ступенькам. – Скажи лучше, чего тебе надо. Предупреждаю сразу, на бизнес без четкого, просчитанного плана не дам. А лучше занимайся тем, что поручено. Тогда точно проколов не будет.

Он с плеском поднялся из воды, утирая одной рукой лицо, а другой незаметно массируя грудь. Сердце не болело, а просто напоминало, что оно есть и находится… да, вот здесь, под ладонью.

«На обследование… на обследование…»

– Ты вечно меня за какого-то лоха принимаешь, – пожаловался Леонид, беря полотенце.

Давид уже успел снять плавки и закутаться в махровую простыню, приобретя сходство с римским патрицием.

– Человек сам из себя лоха делает, – проворчал он. – Или нет. Всё зависит от него самого.

К ним приблизилась улыбающаяся девушка с напитками на подносе. Давид отпил молока из высокого стакана и поставил. Леонид прихлебнул кофе, кивнул и жестом отправил девушку прочь. Прежде чем уйти, она грациозно присела и прихватила с кафеля мокрые скрученные плавки.

– Постой, – окликнул ее Давид.

Его голос был негромок, но она услышала.

– Да? Слушаю вас, Давид Семенович.

– В твои обязанности не входит убирать мои трусы, Наташа. Этим займутся другие.

Девушка вцепилась в свой поднос, как в спасательный круг.

– Я просто…

Давид поморщился:

– Иди, иди. Не берись за чужие дела. Делай свои… Стой!

Девушка опять обернулась, вся дрожа в своем закрытом купальнике с дурацким маком на животе. Боялась, что ее уволят? Или просто утопят в бассейне за нерасторопность?

– Плавки-то брось, – проворчал Давид.

– Ой!

Она нервно хихикнула и разжала пальцы. Плавки шлепнулись на пол, словно мокрая лягушка.

Не добавив к сказанному ни слова, Давид отправился в душ.

Леонид все стоял и смотрел вслед удаляющейся девушке. Он знал, что она чувствует. Сколько раз отец воспринимал его услуги таким же образом? Так с детства повелось. Еще когда мама была жива. Вручаешь папе подарок на день рождения, а он даже распечатать не потрудится. Хочешь порадовать его хорошей отметкой, а он: «Других у моего сына и быть не должно». Старательно вымытую тобой машину непременно у тебя на глазах на мойку загонит. И так далее, и тому подобное…

Слишком много подобного.

Допив кофе одним глотком, Леонид поболтал жижу в чашке, пытаясь разобрать рисунок, оставшийся на дне. Получился какой-то черный паук. Раз за разом у Леонида получался паук. «Такое впечатление, чувак, что ты начисто лишен воображения», – говорил ему, посмеиваясь, Дэн, мастерски гадавший на кофейной гуще. Но воображение у Леонида работало превосходно, просто в несколько ином направлении. Иначе как бы ему удалось придумать такой изощренный план, который уже постепенно начал осуществляться?

Оставив чашку на столе, Леонид присоединился к отцу в душевой комнате, где запросто могли бы выкупаться два взвода солдат. Но они принимали душ вдвоем. Голые. Ничего не скрывая друг от друга.

Эта традиция была еще одной занозой, которую Леонид носил в душе с детства. Отец часто брал его в сауну. Там сам он и его друзья расхаживали перед мальчиком, болтая своими темными, мохнатыми причиндалами, а он ежился на лавке, пряча между худых ляжек свой крохотный перчик. Знал бы отец, какой комплекс неполноценности породил он в единственном сыне! Вот из-за тех банных дней и стал Леонид тем, кем теперь являлся.

Конечно, с тех пор он научился притворяться, выдавая себя за другого. И без малейшего стеснения поворачивался под теплым ливнем, бьющим из раструба над головой.

– Папа! – громко позвал он, перекрикивая плеск и шипение воды.

– Да? – откликнулся отец, осторожно вытирая волосы полотенцем.

Их осталось на голове не так много, так что приходилось беречь каждый из них. Леонид, тот вообще начал плешиветь лет в двадцать пять. Наследственность. Плохое передается само собой, не то, что положительные качества.

– Ты был прав, – сказал Леонид, тоже взяв полотенце. – У меня действительно есть просьба.

Душевая комната была выложена таким гладким мрамором, что отражения обоих мужчин смутно проступали сквозь бордовую поверхность. Множество блестящего, золотистого металла придавало помещению отдаленное сходство с каким-то экзотическим храмом. Голоса звучали в этих стенах резонансно, сопровождаясь гулким эхом.

– Какая? – спросил Давид, облачаясь в короткий халат по колено.

– Маленькая, – сказал Леонид.

– Оставь эту бабскую манеру ходить вокруг да около.

Если бы в этот момент Давид, затягивавший пояс на талии, поднял глаза и посмотрел бы на сына, он бы удивился отчужденному, почти враждебному выражению знакомого лица. Но он смотрел вниз, а Леониду понадобилось меньше секунды, чтобы оправиться от очередного оскорбления, к которым, сколько ни привыкай, а один черт они застают тебя врасплох, нанося невидимые миру раны и увечья.

– Я хочу, чтобы ты пришел на мой день рождения, – сказал Леонид. – Обычно ты их игнорируешь, но мне будет тридцать пять, а это особая дата. Я собираюсь пригласить много знаменитостей. Музыканты, артисты, комики. Даже шоумен и поэт будут. Ты, я знаю, к таким вещам равнодушен, но жене твоей будет приятно. Познакомится со звездами, поболтает, сфотографируется. Может, даже споет с кем-нибудь дуэтом.

– Хорошо, – кивнул отец, – мы будем.

– Не просто заглянете на огонек, а проведете этот вечер со мной? – уточнил Леонид.

– Если график позволит, – согласился Давид.

– Отец! Я часто тебя прошу о чем-нибудь?

– Ты же знаешь, как я дорожу своим временем…

– Настолько, что не можешь уделить несколько часов любимому сыну? – пожелал знать Леонид.

Давид в очередной раз почувствовал, что сердце у него есть и оно такое большое, что иногда едва помещается в груди.

– Мы останемся до конца, сын, – сказал он. – Даже если певцы будут фальшивить, а шоумен рассказывать анекдоты про евреев и одесситов.

Леонид улыбнулся и, приблизившись, коротко приобнял отца.

– Спасибо, папа. Это для меня лучший подарок.

– Нет, подарок с меня, – возразил Давид, не показывая, как он тронут скупой сыновьей лаской. – От нас с Ксюшей.

– В таком случае это будет что-то потрясающее, – покивал усмехающийся Леонид. – У нее отличный вкус.

– Только гляди, не смей заглядываться на мою жену! – погрозил пальцем Давид как бы в шутку.

– Упаси господь! – преувеличенно ужаснулся Леонид. – Отбивать женщину у такого мужчины? Я похож на самоубийцу?

Они засмеялись и пошли по коридору, изредка соприкасаясь плечами. Отец и сын, сын и отец, в чем-то похожие, а в остальном очень, очень разные.

Полторы недели спустя Леонид Грызлин плавал в совсем другой воде, соленой, пахучей, искрящейся на солнце. Карибы. Ямайка. Рай на земле.

В Кингстон Леонид прилетел со своим новым другом, Егором Майоровым, восходящей звездой отечественных сериалов. Парень был сказочно красив и так же фантастически глуп. Полгода назад с подачи Леонида он взял кредит под создание собственного фильма и теперь был в долгах как в шелках, и это при том, что съемки даже не начались. Теперь вся его надежда была на Леонида, который прикрывал его от кредиторов и обещал стать инвестором, как только провернет одну сделку.