Страница 4 из 76
Эта неприятная мысль окончательно разбудила великородного пера. Высокий лоб его хмуро дрогнул, угольно-черные глаза открылись, сверкнув гневом, от легкости и хорошего настроения не осталось и следа.
Обозрев еще мутным со сна взглядом место своего заточения – большую комнату с единственным предметом мебели – гигантской кроватью, Дюн с изумлением обнаружил свое одиночество. Ни на ложе, ни вокруг не наблюдалось ни единого живого существа, кроме него самого.
Совершенно один? Ни Канвоя, ни прислуги, ни баб?
Такой роскоши ему не дозволялось уже много-много месяцев.
До конца не веря в свою удачу и стараясь производить как можно меньше шума, высокородный пер покинул ненавистное ложе. Оглянулся по сторонам.
Одежды не было!
«Вот она, гнусная шутка императора! Какая мелкая месть! Достойна ли она великого правителя?» — возмутился было Дюн, но тут же вспомнил и о собственном промахе.
Вот ведь! Почему он сам ранее не озаботился таким важным предметом, как одежда? Да просто нужды не было — до сих пор он практически не выходил из этого помещения, а «невестам» нравился в своем естественном, так сказать, вчёмматьродильном наряде.
Что же! Перу Дюну Великолепному не нужны царские подачки. Схватив белую, весьма измятую простыню, мужчина ловко обернул ее вокруг своего совершенного тела и усмехнулся: вот бы изумился царственный родич, явись Дюн пред его очи в этаком-то одеянии.
Хотя… возможно, именно этого он как раз и добивался?
Подавив рвавшийся из груди гневный рык, Дюн решительно двинулся к выходу из своего временного жилища, готовый порвать всякого, кто посмеет преградить путь. К их счастью, самоубийц не нашлось. Породистый пер откинул полог шатра и замер на пороге, потрясенно вглядываясь в открывшуюся картину.
Бескрайняя равнина покрыта песком. Зданий, дорог и других привычных атрибутов цивилизации нет и в помине. Впрочем, как и всего того, что обычно услаждает привычный к красоте взор высокородных магунов. Деревья, цветы и фонтаны остались лишь в воспоминаниях пера.
Но не унылый пейзаж привлек внимание аристократа, все-таки за год пребывания в одной из самых отдаленных провинций империи он успел попривыкнуть к здешнему минимализму.
Потрясенный взгляд черных как ночь глаз устремлен был на вереницу мужчин и женщин, покорно чего-то ожидающих. Не менее сотни лиц повернулось в сторону пера Дюна, кто с любопытством, а кто и с восхищением ловил каждое его движение.
— Кто эти люди? — невольно сорвалось с уст высокородного, удивленного неожиданным явлением и совершенно позабывшего о намерении покинуть свою тюрьму.
Ответ последовал незамедлительно, прозвучав настолько близко и неожиданно, что заставил озадаченного вельможу вздрогнуть.
— Эти благородные сины, следуя приказу нашего многомудрого и цельновеликого императора, привезли своих дочерей на свидание к Вашему Магунству.
И ненавистный Канвой склонился перед пером с показным смирением и лицемерно подобострастной улыбкой.
Одарив императорского соглядатая презрительным взором, пер Дюн снова обратил взгляд на собравшихся.
Действительно, не обманул дядькин прихвостень. Благородные сины обоего пола чего-то ждут. За широкими спинами немолодых богато одетых мужчин робко прячутся тонюсенькие фигурки в легких пестрых нарядах, щедро разукрашенных звенящими монетками и даже колокольчиками, призванными привлечь внимание холостых мужчин.
— Не хочу! — крикнул вдруг резко побледневший пер и стремительно отступил в спасительную утробу шатра.
Он даже поднял руку, чтобы наложить защитные чары на свое убежище, но не успел. Шагнувший следом Канвой, скороговоркой произнес то, что всегда подавляло любой протест высокородных:
— В соответствии с Указом Его Императорского Величества, пер Дюн из рода Великих Магунов не имеет права покинуть данный шатер и обязан принять на своем ложе всех благородных син, изъявивших подобное желание еще… — наглец сделал вид, будто что-то считает на пальцах, — две недели.
Облегченно выдохнув, императорский служащий с победной улыбкой воззрился на благородного узника, парализованного магией слов Величайшего Указа.
Еще несколько минут Канвой имел счастье наблюдать за тем, как меняется выражение красивого лица пера от недовольно-мятежного до страдальчески-покорного, затем удовлетворенно хмыкнул и закончил свою тираду, добавив уже несколько ехидных слов от себя лично:
— Ну, не надо так огорчаться, мой господин! Сейчас вас помоют, умастят ваше многоценное тело ароматическими маслами да возбуждающими мазями, и только после этого потребуют исполнения наложенных на вас императором обязанностей.
К концу этой унизительной для любого магуна речи знатный узник вполне уже мог двигаться и говорить, но благоразумно промолчал, отчасти понимая бесполезность своего протеста, а больше потому, что осознавал заслуженность понесенного наказания.
Скинув на пол простыню, служившую несколько минут одеянием, вельможа снова растянулся на опостылевшем ложе, хмуро наблюдая за тремя девицами, входящими гуськом в шатер, скромно потупив взоры.
Эх! Силушка магунская, помоги!
Анхел-рабад, комната Плю