Страница 14 из 76
Гоббийская пустыня, шатер пера Дюна
День, ночь, день, ночь — свет, сумерки, темнота…
Все смешалось в один непрерывный поток однообразных лиц, рук, ног и прочих частей женских тел. Чьи-то глазки, носики, ротики мелькали перед замученным пером, не оставляя ни малейших воспоминаний.
В череде белых попок и прочих женских прелестей, которые таковыми теперь и не казались, мужчина ощущал себя механизмом, работающим исключительно на родовой силе, неуклонно и стремительно приближающейся к истощению. А впереди маячила еще целая неделя такого безжалостного марафона.
Всего год назад Великий Магун искренне бы удивился, повстречав себя нынешнего, изнуренного, жалкого, близкого к полному выгоранию магунской силы, всегда казавшейся неисчерпаемой.
Неужели это и есть цель его венценосного мучителя?
Выжать первого пера империи до последней капельки его первородного гена, отняв силы и внушив отвращение к противоположному полу.
Нет! На такую жестокость император неспособен.
Недаром в народе его прозвали Гневомилом, а иногда (в особо торжественных случаях) даже Беспредельномилостивым.
Гневливый, но отходчивый правитель вызывал у подданных почтение, густо замешенное на страхе и трепете перед магунской силой императора. Но в напрасной жестокости он никогда замечен не был.
И в его случае, первый пер империи не мог не признать, у дяди была вполне уважительная причина для недовольства. Сейчас Дюн был готов до конца признать свою вину и сожалел о том, что поддался минутной слабости, принесшей ему столько бед.
Кстати, о бедствиях. Что-то давно не видно его главного тюремщика с новыми орудиями пыток.
— Помяни дурака, он и явится, — прокомментировал Дюн появление в шатре сина Канвоя. — Неужели в этом захолустье еще остались не оприходованные мной девицы? Я уж со счета сбился, сколько их тут осчастливил. Ну, что скажешь мне, син Прихваст?
Иронично-насмешливый тон и оскорбительное обращение, если и задели верного слугу императора, то ответа не удостоились. Даже глаза Канвоя не сверкнули недобро, как случалось в самые первые месяцы пребывания высокородного узника под надзором. Потрепанный вид некогда блистательного красавца вызывал теперь сострадание даже у этого надзирателя, повидавшего всякое.
— Скажу, что их было ровнехонько тысяча девятьсот девяносто девять штук, — с поклоном произнес жалостливый тюремщик и с нескрываемой радостью добавил: — И еще у меня для Вашего Магунства есть чрезвычайно приятная новость. В честь рождения долгожданного наследника престола наш щедрейший и великодушнейший Повелитель дарит вам свое прощение и освобождает из-под стражи. Завтра!
— Что? — неожиданно тонким голосом выдал Дюн и некрасиво вытаращил и без того крупные очи.
Мысли в голове пера на секунду замерли, а потом рванули в разные стороны, взрывая мозг коктейлем из сомнений, радостного недоверия и отчаянной надежды.
— У Императора родился сын?! — эта мысль, позже всего достучавшаяся до его затуманенного усталостью сознания, остановила хаотичное метание разума и чувств.
Вот это да!
Несмотря на злость и обиду на родича, Дюн прекрасно сознавал важность прозвучавшей новости. Да что там сознавал! Был потрясен до глубины души, на некоторое время позабыв о собственных интересах. Оторванный на целый год от своего мира, занятый ублажением временных невест, он ничего не знал о предстоящих переменах в престолонаследии.
Правящая чета, а вместе с ней и вся империя, ожидала этого события долгие годы и почти потеряла надежду на рождение сына.
Император уже десять лет был женат на дочери своего кузена. В семье гордых правителей Маг-Сина родственные браки никого не удивляли, но плодовитости они не способствовали. Очень редко в семействе Великих Магунов вообще рождались дети, поэтому этот ребенок был поистине бесценным подарком Небесных покровителей и чудом из чудес. К тому же его появление сулило немалые перемены в правящей династии и раздачу бесчисленных милостей.
— А почему только завтра? — наконец вспомнил Дюн о собственной судьбе. Опоздать к распределению пряников было бы очень обидно.
Канвой пожал плечами и с немалой толикой сожаления (избавиться от своего подопечного ему хотелось не меньше, чем Дюну — от него) пояснил:
— Таков приказ императора. У Вашего Магунства на сегодня назначена встреча с еще одной невестой.
— Отчего же одной? — не сдержал горькой иронии пер Дюн. — Заводи всех разом! Мне не привыкать.
Кривая усмешка, исказившая породистое лицо, вызвала в сине Канвое что-то очень напоминающее стыд. Зависть к пользующемуся ошеломительным успехом у женщин жеребцу давно уже переросла в жалость к замученному собрату по полу и неловкость, что сам вынужден участвовать в этом особо жестоком наказании.
— В этой провинции неоплодотворенные девушки закончились, — скороговоркой произнес он и поспешно покинул помещение, оставляя высокородного пленника одного.
Мудрый син Прихваст знал, что для последней встречи пер Дюну понадобится много сил.
День тот же. Магунбург – столица империи Маг-Син
Круглые, младенчески мутные глазенки, не мигая, смотрели прямо в душу императора.
Кому-то могло показаться, что в детском взгляде не было никакого смысла, но император так не считал. Ведь перед ним лежал не обычный новорожденный кроха, но Его Высочество Наследник, а значит, праздное младенческое глядение было не в его природе и характере.
Посему Его грудничковое Высочество взирало на венценосного батюшку с глубоким смыслом, будто вопрошая своими пытливыми глазками: «Ну и что там в империи, отец? Доложи!»
Приятно удивленный и умиленный таким рвением к государственным делам император поспешил открыть продолжателю семейного предприятия все, что никому, кроме своей кровиночки, доверить не мог.
— Империя наша, сынок, велика и богата, — неторопливо и обстоятельно начал вводить в курс будущей профессии своего преемника отец народа. — Много в ней лесов, полей и рек. И вроде живем мы хорошо и спокойно, да только стали происходить в нашем государстве странные, необъяснимые метаморфозы.