Принц Зазеркалья

Я до сих пор не рассказала папе самое страшное. Как я выпустила силу, о которой почти ничего не знала, и послужила причиной того, что маму уволокли в кроличью нору, которая затем обрушилась.

– Ты не очень хорошо выглядишь, – говорит дядя Берни и касается тыльной стороной ладони моего лба. – Очевидно, побочный эффект грибного чая.

Я не разубеждаю его, хотя мы с папой оба знаем, что дело не только в чае. Я решаю заняться кукольным дневником. Вытащив из разорванной сумки шнурок, я пропускаю его сквозь замочек дневника и надеваю на шею, рядом с ключом, который теперь в три раза больше. Надо будет подогнать их друг к другу, когда настанет время открыть дневник и напустить летучую магию воспоминаний на ничего не подозревающую Червонную Королеву.

– Вам обоим надо поесть, – говорит Берни. – В столовой как раз почти пусто. Девочка будет в безопасности.

Дядя выходит из комнаты, а папа многозначительно смотрит на меня.

– Сначала прими душ. Договорим за ужином.

Столовая такая же карнавально пестрая, как наши комнаты. Там стоит десяток мягких столов и стульев. Пахнет едой. Занят один-единственный стол, и за ним сидят подземцы.

Они не сводят глаз с ямы глубиной в несколько футов, где сражаются четыре рыцаря. Это зрелище напоминает праздничные постановочные турниры в человеческом мире.

Два рыцаря одеты в алые туники и кольчужные плащи, другие двое – в белые. Каждая пара состоит из взрослого мужчины и мальчика восьми-двенадцати лет. Старший рыцарь в белой паре – дядя Берни. Мальчики дерутся, а взрослые наставляют их. Мечи гнутся, из-под ног поднимаются клубы серого пепла, временами почти закрывая бойцов.

– Что, ужин и представление? – шепотом спрашиваю я у папы.

– Это тренировочное оружие… гибкие мечи с затупленными остриями, – говорит папа, с затаенным блеском глаз наблюдая за происходящим в кругу. – Главное – не отвлекаться, поэтому мы заставляем наших мальчиков с ранних лет сражаться перед старшими. Нужно сохранять хладнокровие, даже зная, что на тебя направлено множество глаз, чувствуя запах еды, слыша голоса. Нельзя терять концентрацию.

– А откуда пепел?

– Он покрывает большую часть Гдетотам. Поэтому мы учимся двигаться по нему, не скользя и не замедляясь.

Поцеловав меня в лоб, папа жестом указывает на пустой столик в углу.

– Закажи что-нибудь, а я пока пойду поздороваюсь.

Он шагает по белому каменному полу к своим родственникам. Нашим родственникам.

Когда папа подходит, рыцари откладывают мечи и кинжалы. Он почти не отличим от белой пары – на нем такая же туника и коричневые замшевые брюки.

Я разглядываю собственную красную тунику. Видимо, мне дали мальчишескую, потому что она оказалась впору. А главное, на спине сделаны отверстия, чтобы просунуть крылья. Длинное белье под брюками слабо напоминает кружевные трусики, на которые я надеялась, зато оно мягкое на ощупь. И я по-прежнему в кукольных сапогах. Никакая другая обувь мне не подошла.

Я выгляжу неуместно и беспорядочно – и именно так себя и чувствую. Папины родственники машут мне, ничуть не смутившись при виде узоров на лице и крыльев.

Я машу в ответ, ощущая странную застенчивость.

Все поворачиваются к папе, который надевает кольчужный плащ. Он берет протянутый ему меч и входит в яму вместе с братом. Они кланяются друг другу – а в следующее мгновение принимаются фехтовать. Пепел так и летает вокруг, пока они обмениваются ударами.

Папа явно не в своей тарелке, он движется дергано и неслаженно. Несколько раз он спотыкается, и Бернард опрокидывает его наземь. Но вскоре как будто кто-то щелкает выключателем. Папины атаки делаются естественными и плавными. Его пальцы, запястья, плечи, туловище движутся изящно, как в вальсе. В воздухе звучит лязг клинков. Хорошо, что папа сохранил форму благодаря теннису и пробежкам, иначе он бы живо выдохся.

Откровения и события последних двадцати четырех часов начинают оживать в моей памяти. Я, едва переставляя ноги, иду к пустому столику, на который указал папа, и сажусь. Подземцы, собравшиеся в столовой, по-прежнему не обращают на меня внимания.

Один из них похож на ящерицу. Другой – на мохнатую обезьяну. У ящерицы голова и руки словно парят отдельно от тела. Перед моим внутренним взором проплывает воспоминание Червонной Королевы – Ящерка Билль. Оно кажется далеким и чужим. Тело Билля как будто исчезает, когда его одежда принимает цвет окружающей листвы. Как будто хамелеон – не он сам, а его наряд.

Это и есть Билль? Если так, мое королевство в большей опасности, чем я думала. Гренадина, забывчивая сводная сестра Червонной Королевы и моя временная заместительница на троне, не обладает королевской кровью и магией короны, в отличие от меня. Она безнадежно растеряется, если Билль перестанет осыпать ее волшебными ленточками-напоминалками. Если Билль застрял здесь… значит, по моей вине ситуация стала еще хуже.

– Это оптическая иллюзия, к твоему сведению.

Я переключаюсь на белое яйцеобразное существо, которое наклоняется надо мной. Его продолговатое туловище местами обклеено разноцветными бусинами и блестящей лентой. Он похож на гигантское яйцо Фаберже, сбежавшее из музея.

Он ставит на стол стакан воды и корзинку с горячими булочками, затем протягивает мне меню.

– Мой клиент, на которого ты глазеешь. На нем костюм с капюшоном, сделанный из шелка-симулякра. Его получают от волшебных телепатических шелкопрядов. Он соединяется с сознанием носителя и отражает то, что находится вокруг. Посторонние видят только те части тела, которые не скрыты одеждой. Ловко, а? Гораздо удобнее, чем можно подумать.

Желтые глаза, красный нос и широкий рот напоминают мне человека-яйцо, которого я встретила в Стране Чудес. И я не могу удержаться.

– Шелти?

– Ну нет, – кисло отвечает тот. – Я Губерт. А тебя что, никто не учил знакомиться, как положено?

Ого. Он даже говорит как Шелти. Я прищуриваюсь.

– Хм…

– Ну, ты так и будешь сидеть тут и тупить или что-нибудь закажешь?

Одна рука, похожая на ножку богомола, поправляет воротничок под подбородком, а другая балансирует подносом, на котором лежат блокнот и ручка. Губерт ждет моего ответа.

– Вы его брат? – спрашиваю я, отодвинув меню.

Булочки пахнут так вкусно, что я не удерживаюсь, хватаю одну и впиваюсь в нее зубами.

Губерт краснеет.

– О. Понимаю. Если мы одинаковой формы и цвета, значит, обязательно родственники, так? Те же яйца, только в профиль.

– Э… нет. Просто ты работаешь здесь, а таверна названа в его честь, – говорю я, жуя булочку. – Вот я и подумала, что это ваш семейный бизнес.

– Во-первых, – сердито отвечает Губерт, – я бы попросил тебя не разговаривать с набитым ртом. А во-вторых, если ты посмотришь на меню, то увидишь, что таверна называется «У Шелти и Губерта». Ленивые клиенты несколько столетий подряд сокращали название. Но оно прямо перед тобой, черным по белому, и уж, пожалуйста, не сокращай.

– Значит, вы партнеры.

– Точней сказать, были.

Я вздрагиваю.

– Хорошо. Извини. Я просто подумала…

– Пфа! Я знаю всё про тебя и твои дурацкие мысли.

Он машет тоненькой рукой.

– Это ты обрушила кроличью нору.

Мои щеки тоже начинают заливаться краской, а последний кусок булочки превращается в клейкий комок, слишком большой, чтобы его проглотить.

– Я… я… я не нарочно!

– Не нарочно! – красными делаются не только щеки Губерта, но и всё тело.

Я боюсь, что он вот-вот взорвется, и декоративные бусины разлетятся, рикошетя от мягких стен и от пола, как пули.

– Из-за такого же «не нарочно» треснула скорлупа Шелти, и он вынужден был удалиться в сад душ!

Тыча вилкой в хлебную корзинку, я хмурюсь.

– Ну… да. Он упал со стены. А потом споткнулся о голову Чешика.

– Его столкнули. Столкнули со стены. Твоя прапрапрабабушка. Чтобы Шелти свалился на голову Белла Кроллика. Чтобы его содержимое обварило беднягу, чтобы у того всё мясо слезло с костей – и чтобы Червонная Королева могла «спасти» Кроллика.