День Рима

Фабриций был человеком умным и сильным духом, но устроен он был тоже довольно просто. Плохо скрываемое честолюбие в сочетании с хорошо скрываемой злобой. А напоказ - горячая, до жертвенности любовь к Риму. Если довести, может даже подлинно жертвенный поступок совершить, даже и за жизнь не подержаться. Довольно обычный тип личности, в старой Элладе таких на несколько полисов бы набралось. В политическую жизнь Рима Кинею ещё только предстояло вникнуть, но было уже ясно, что Фабрицию на руку заключить сейчас мир с Пирром, если он не будет слишком позорным.

Киней иногда позволял себе менторский тон со своим базилевсом, благо тот был гораздо моложе. Это был именно тот случай. Пирр часто позволял себе резкие высказывания в адрес римлян, и Кинею стоило некоторого труда убедить его, что сейчас надо попридержать язык. Подобный случай может уже и не повториться. В Риме - паника, а договариваться можно с одним человеком. А к одному человеку подход найти всегда легче... Ну, Пирр согласился, и они нашли подход. В общем-то, их интересы совпали. Вдобавок Фабриций свободно говорил по-гречески, и красноречие Кинея действовало на него должным образом.

В итоге остановились на следующем. Пирр оставляет за собой Тарент. Все города и племена южной Италии, присоединившиеся к нему, расторгают неравноправные договоры с Римом и, если на то будет желание всех сторон, ведут с ним новые союзные переговоры, с учётом всех интересов. Все пленные отпускаются без выкупа. Пирр заключает союз с Римом. В итоге базилевс получал мощную базу на юге Италии для вторжения на Сицилию и далее, если судьбе будет угодно - на Карфаген. Оставалось закрепить договор в сенате...

Для очистки совести Киней заглянул в шатёр Пирра, но сторожевой раб сказал, что базилевс, вероятно, опять на ручье. Киней знал это место - парой стадиев выше той излучины, где брали воду для лагеря. И верно - он сразу же нашёл там Пирра.

Грозный правитель, сидя на берегу ручья, небольшим ножичком вырезал слона из пиниевого чурбака. Очень искусно вырезал - Пирр всё любил делать искусно. А ещё он любил всё большое, сильное и смертноносное. По мнению Кинея, именно эта страсть сильнее всего разъедала душу базилевса.

Слон был уже почти готов - оставалась морда с хоботом и бивнями. Вероятно, это был Гиес, отличившийся при Гераклее. Как голодный кот на стайку мышей, бросился он на конницу Левина, превращая в крошево всё, что попадалось на его пути. Это стало примером для остальных слонов и решило судьбу сражения.

Пирр улыбнулся, увидев друга.

- Пирр или базилевс? - деловито спросил Киней. Так было заведено между ними: в спорных случаях сразу же договариваться о том, как они будут общаться - официально или как друзья.

- Пирр, конечно, - махнул рукой Пирр, - не выдумывай. Прощаемся же.

- Прощаемся? - улыбнулся Киней, - тогда валяй, облегчай душу. У тебя ведь вечно что-нибудь с ней не так!

С базилевсом, конечно, так не разговаривают. А вот с Пирром Киней часто позволял себе говорить в подобном тоне, зная, что именно так его друг успокаивался легче всего.

- Не так? - Пирр задумался, - да, ты прав. Я знаю, твой Эпикур учит избегать пустых желаний. Так вот, меня сейчас гложет одна мечта... Пустее некуда, признаюсь.

- Какая же?

- Я даже во сне вижу, - смущённо ответил Пирр, - как мои победы прославляют через тысячелетия. Больше всего я хочу, чтобы выражением "пиррова победа" называли быстрый, искусный и полный разгром врага, ошеломивший всех! У меня прямо сердце чаще бьётся, когда я даже думаю об этом, тем более - произношу вслух!

И впрямь, глаза у базилевса горели, как у влюблённого юноши.

- Через тысячелетия? Пирр, подумай над этим словом! Разве мы с тобой можем судить, какие тогда будут царства и республики, как будут жить люди, во что верить? И - кого прославлять? Я понимаю, тебя завораживает это понятие. Так вот: тысячелетие - это... вроде слона, - Киней указал на фигурку в руках Пирра, - огромное, страшное и вместе красивое, но... Ведь слон - это только слон, а тысячелетие - только тысячелетие. Твоё желание остаться в памяти через такое долгое время подобно, скажем, желанию малолетнего ребёнка стать слоном просто потому, что ему очень нравятся слоны.

- Вечно у тебя на всё ответ готов! - досадливо махнул рукой Пирр, - ладно, считай, что успокоил.

Кстати, это была частая реакция базилевса на беседы с другом - сначала раздражение, а потом, через некоторое время, ему становилось гораздо легче. Пирр это знал. Помолчав немного, он продолжил:

- Киней, вот славят же Александра, моего родственника, за его завоевание Азии! Чем я-то хуже?

- Тем, - шутливо ответил Киней, - что всё время пытаешься с ним состязаться. Впрочем, - спохватился он, - утешу тебя: Александр тоже постоянно пытался кем-то себя воображать. Да все вы, базилевсы, скажу я вам...

- Меня не интересуют другие базилевсы, - резко оборвал Пирр.

Киней подумал, испугаться ли ему продолжать разговор в том же тоне, но пугаться ему стало лень.

- Ну хорошо, - покладисто ответил он, - давай про тебя. Ты как в детстве себя воображал Ахиллом или там Гераклом, так теперь воображаешь себя Александром. Да-да, про детство ты сам рассказывал! - засмеялся Киней, увидев, как нахмурился его друг.

- Да я и не спорю, - невольно усмехнулся, наконец, и Пирр, - воображать люблю, есть за мной такая слабость...

- Вот видишь! Какая там у тебя теперь сказочка в голове? Ты - Ахилл, а римляне - троянцы? Тем более, что ведь и происхождение своё они откуда-то оттуда ведут...

- Нет, - Пирр окончательно пришёл в хорошее настроение, - теперь - сказочка другая. Послушай-ка её, мудрец. Я - скорее Геракл, а Рим - это Антей.

- Антей? - Киней был слегка озадачен, что привело Пирра в полный восторг.

- Антей! Помнишь этот миф?

- Теперь ты меня дразнить? - шутливо-задиристым тоном ответил Киней, - я его в три года уже, наверное, наизусть знал!

- Так вот: мы сейчас именно в положении Геракла, который борется с Антеем. Удастся нам оторвать Рим от итальянской земли, переманить её народы на свою сторону - наша будет победа; не удастся - Рим нас сомнёт. Куда качнутся весы - теперь совершенно неясно. Но сейчас мы этого великана здорово пошатнули... Поэтому, - Пирр принял серьёзный тон, - твоё слово, Киней! Лучше всего замириться с Антеем сейчас!

- Базилевс, - протянул Киней, - допустим, твою чувственную манеру мышления я одобрить не могу, но, клянусь совоокой Афиной, сказано замечательно!

"Базилевс"... Да, подумал Пирр, продолжая вырезать бивни Гиеса, его Киней всегда видит тонкую грань, за которой нужно остановиться и перестать гладить базилевса против шерсти. Ни разу ещё прославленному оратору не удалось взбесить его по-настоящему.

Наверное, Киней считает - по крайней мере, иногда, - что именно он является истинным хозяином положения. Но ведь это - абсолютная чепуха! У Пирра нет ничего общего с теми смешными правителями, которые всецело отдаются в руки своих приближённых. Напротив, это за Пирром стоит огромная сила - как прямая, заключающаяся в преданности подданных и особенно войска, так и косвенная, заключающаяся в страхе и восхищении всех остальных. В частности, весть о победе при Гераклее, где он показал себя во всей красе, быстрее молнии облетела всю Италию и, по сути, развалила Италийский союз. А за Кинеем нет ничего, кроме его, Пирра, расположения.

Да и где бы был этот Киней, если бы не он? Ещё до рождения Пирра умный и жестокий Антипатр разгромил афинян и их союзников, понадеявшихся на ослабление Македонии после смерти великого Александра. Победив, Антипатр и его сторонники объявили охоту на учеников Демосфена, в числе которых был и Киней. Сам Демосфен отравился, судьба многих близких ему людей была плачевна. Кинею же, тогда ещё очень молодому, удалось скрыться. Ох, и помотало же его по всему греческому миру! В итоге, уже в зрелых летах, Киней оказался в Египте, под крылом великого Птолемея. Но и там он быстро поссорился с властями, потому что, при всём своём уме и дружелюбии, совершенно не умел ни с кем ладить. К моменту знакомства с Пирром, которого судьба тоже занесла в эту страну, Киней был крайне беден, хотя и сохранял пока что бодрость и жизнерадостность. Но мы ведь эпикурейцы, злорадно подумал Пирр, мы ведь не киники. Жить в пифосе и питаться подаянием - совсем ведь не наше.