Страница 19 из 19
Или “очи черные, очи страстные” и есть та русская тема в “западном” джазе, которая символизирует его приобщение к общесоветской культуре? Если кто-либо еще так думает, то он недооценивает еще одно чувство присущее нашему зрителю – чувство юмора. <…>
Можно ли, например, Красноармейский ансамбль песен и пляски научить исполнять лирические негритянские песенки на английском языке? Вероятно, можно. Но нужно ли, зачем? Именно подобные “зачем” мешали нам слушать и джаз Эдди Рознера. Мне довелось впервые увидеть и познакомиться с этим джазом. И потому что в нем чувствуется отличная “джазовая культура”, хочется говорить о нем. <…>
…джаз Эдди Рознера… более чем какой-либо из других наших джазов имеет артистические, музыкальные и вокальные данные для того, чтобы создать свой собственный стиль, лицо своего джазового искусства. От его актерского коллектива на вас веет со сцены тем изяществом, я бы сказал, интеллигентностью исполнительского искусства, лишенного навязчивого самовыпячивания – равно от солиста до контрабаса или барабанщика, – что так подкупает вас особенно в столь стихийно развязном искусстве, как джаз. Это качество внутренней культуры чувствуется прежде всего в руководителе джаза Эдди Рознере, во всем его сценическом облике, в его полном юмора “дирижировании” теми взглядами, которыми он обменивается со своими артистами, в его музыке, естественности его движений на эстраде. <…> Эдди Рознер – прежде всего умный артист и меньше всего администратор на сцене, злоупотребляющий своим служебным положением, чтобы петь или играть…»[25]
Статья Зелинского, хоть и не была опубликована, интересна сразу двумя аспектами. Во-первых, она представляет собой документальное свидетельство, будучи по сути уникальным репортажем о том, что и как звучало в первой послевоенной программе оркестра. Во-вторых, выделяется своим стилем: написана не без лукавства и двусмысленных мест. Каждый мог бы трактовать ее по-своему. Джазмены наверняка услышали бы слова в свою защиту, а чиновники лишний раз удостоверились в том, что джаз не «приручить». (Подобным образом, балансируя между «святой простотой» и доносом, Зелинский-рецензент уже однажды воспрепятствовал выходу книги Марины Цветаевой.)
Лейтмотив статьи – сакраментальный вопрос «зачем». И в самом деле, зачем? Как там пелось в танго Рознера: зачем смеяться, если сердцу больно? Намек прозрачен. В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань.
Несостоявшийся шпион
Эдди Рознер в ту пору еще не слишком разбирался в тонкостях русского языка. Но фразу «третьесортный ресторанный трубач» он понял без подстрочного перевода. Так аттестовала его Елена Грошева в гремучей статье с заголовком «Пошлость на эстраде». Должность Грошевой, кстати, профессионального музыковеда, именовалась более чем тяжеловесно, я бы сказал, казенно и грозно: старший инспектор Главного управления музыкальных учреждений. Звучит почти как старший надзиратель Главного управления лагерей.
Виктор Шкловский журил Утесова за звучавшие с эстрады анекдоты с бородой, за старые песни, за «никакие» тексты (уж в этом Виктор Борисович знал толк), за семейственность, наконец, советовал коллеге быть более поэтичным. И всё!
Сентябрьский 1945 года материал Зелинского тоже отличался умеренностью и предусматривал свободу толкований. Но этому отзыву не суждено было войти в историю. Зато «статья» Грошевой, появившаяся 18 августа 1946 года в «Известиях», не оставила от оркестра Эдди Рознера камня на камне. Никаких подобострастно-извинительных расшаркиваний, реверансов, экивоков, обиняков. Рецензент ярилась: безыдейность, абсолютное непонимание запросов советского зрителя, полное отсутствие хороших советских и белорусских народных песен, однообразные трюки, почти не имеющие отношения к музыке, махровая музыкальная стряпня собственного изготовления. Короче говоря, чуждое искусство. Если искусство вообще.
И недвусмысленное пожелание в адрес концертных организаций – белорусской и всесоюзной – сделать из вышесказанного подобающие выводы.
Не дожидаясь оргвыводов концертных организаций, Рознер сделал свой вывод. Он решил вернуться в Варшаву. Но поздно спохватился: регистрация бывших жителей Польши и их родственников, желавших покинуть пределы СССР, уже закончилась. К «проблемам на работе» прибавились трудности в отношениях с Рут. Она была готова вернуться в родные края, но поставила условие: расстанемся по приезде.
Рут Каминска:
Вскоре после окончания войны мы узнали, что Советский Союз и новые власти освобожден ной Польши договорились о репатриации поля ков, которые провели годы войны в СССР. Были открыты пункты регистрации для тех, кто хотел бы вернуться. И мы объявили нашему директору о своем желании уехать домой. «К чему такая спешка? – сказал он. – Вы успеете зарегистрироваться после окончания гастролей».
Мы объяснили, что мама моя уже твердо решила ехать и мы хотели отбыть всей семьей. Он снова напомнил нам о контракте, сказав, что до окончания гастролей нам не станут оформлять документы. Был канун Нового года, и мне впервые захотелось напиться, что я благополучно и осуществила.
После Нового года мы вновь обратились к директору с нашей просьбой. Мы уверяли его, что всю жизнь будем благодарны этой стране за то, что она спасла нас. Но мы всегда мечтали о возвращении в Польшу. Наши родственники живут в разных странах, и, если закроются границы, у нас не будет возможности видеться с ними. Директор слушал холодно. Он напомнил нам о нашей «славе», «богатстве» и «положении в обществе»… Многие уже получили визы, музыканты начали уходить от нас… Мамины бумаги были всё еще в процессе оформления. Ходили слухи о закрытии границ. В газетах начали появляться резко критические статьи, направленные против известных артистов, обвиняемых в «низкопоклонстве» перед Западом. Как только человека называли «космополитом», все окружающие тут же отворачивались от него…
…Наша супружеская жизнь разладилась… Я любила Эдди, но его неверность так обижала меня, что я не могла больше выносить ее. Он не поверил мне, считая, что без него я пропаду. Он клялся в любви, уверяя, что похождения ничего для него не значат.
Между тем, набирая нешуточные обороты, развернулась вторая (если вести отсчет от антифокстротных баталий конца 20-х гг.) кампания по борьбе с джазом. Причем на сей раз особенно жесткая и направляемая официальными учреждениями культуры. В историю она вошла как «эпоха разгибания саксофонов». Последовали приказы о расформировании оркестров, административные циркуляры, запреты и ворох статей. В статье «Очистить эстраду от чуждых влияний» (опубликованной в «Советском искусстве» 19 марта 1949 года за подписью начальника Главного управления музыкальных учреждений хорового дирижера А. Анисимова) акцентировалось внимание на «безродных, вненациональных интонациях» отдельных эстрадных песен, западноевропейских и американских влияниях, «в плену которых» находятся эстрадные оркестры, исполняющие танго, румбы и фокстроты. Тогда же, в марте 1949 года, в журнале «Крокодил» (№ 7) появился фельетон Д. Беляева «Стиляга» – в нем обличались поклонники западных танцев, а в феврале 1952 года в «Советском искусстве» музыковед М. Сокольский обрушился на джаз, полностью отказывая многострадальному жанру в праве на существование.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
25
РГАЛИ, Ф. 1604, оп. 1, д. 57. Помимо уже упомянутых, в этой главе использованы архивные материалы, а также материалы публикаций В. Виноградова, Л. Роньжиной, Е. Берлинга, А. Г. Козлова, М. Петрова, Б. Савченко, Л. Репина, Н. Семченко, М. Кузьминой и документального фильма «Джазмен из Гулага»